— Эй! — громко окликнул их издали Завальнюк. — Сюда давайте!

— Ну, сейчас начнется, — буркнул себе под нос Петров, вложил пистолет в кобуру и первым зашагал на свет фонаря, по дороге яростно отбиваясь от комаров.

Участковый не ошибся. Как только они приблизились к подполковнику, тот первым делом накинулся на Петрова чуть ли не с кулаками.

— Петров, скотина криворукая! — яростно прошипел он. — Ментяра ты бестолковый, мусор тротуарный, что ты натворил?!

— А что такое? — изумился Петров.

В темноте Алексей Андреевич не видел его лица, но, услышав, каким тоном была произнесена эта реплика, преисполнился твердой уверенности в том, что Петров не хуже Завальнюка умеет делать большие глаза. Оставалось только предположить, что это сугубо профессиональный навык, которому будущих офицеров силовых структур обучают на специальных засекреченных семинарах.

— Ты мне глазки не строй! — подтверждая догадку Холмогорова, зарычал на Петрова подполковник. — Тоже мне, волк в овечьей шкуре! Ты что наделал, я тебя спрашиваю?

— А чего я такого наделал? — продолжал недоумевать Петров. — Только не говорите, что я вас задел, я в воздух стрелял, вот и Алексей Андреевич подтвердит, это вы сами, поди, оцарапались, а теперь на меня валите, как будто я вам козел отпущения какой-то…

— Козел, — вздохнул Завальнюк, — уж что козел, то козел! На, смотри!

Он повел лучом фонарика по сырой спутанной траве и кустам, кажущимся при таком освещении небывало косматыми и загадочными. Потом луч остановился, упершись в повисшее на прогнувшихся под его тяжестью переломанных ветвях кустарника тело. Человек лежал на этой ненадежной опоре лицом вниз, бессильно свесив голову и руки, которые почти по локоть торчали из просторных рукавов пятнистого маскировочного комбинезона, и по его позе Холмогоров сразу определил, что он уже ничего не скажет: живые так не лежат, а мертвые не разговаривают.

— Любуйся на свою работу, — свирепо предложил подполковник. — Готов! Можно даже пульс не искать, и так все видно.

— Виноват, — голосом, в котором не было даже намека на раскаянье, пробубнил Петров. — Это, наверное, случайно, — добавил он, шмыгнув носом.

— В воздух он стрелял, — проворчал Завальнюк. — Случайно… Одна в легком, одна в позвоночнике и еще одну ты ему прямо в затылок залепил, в самую середку. Так-то, товарищ экс-чемпион Российской Федерации! Ну, что с тобой за это сделать?

— Виноват, — шмыгнув носом, повторил Петров. — Само как-то вышло, я не хотел…

— Простите, — вмешался терзаемый любопытством Холмогоров. — Чемпион России, вы сказали? Это в каком же виде спорта, если не секрет?

— Секрет, — невежливо буркнул Завальнюк и раздраженно добавил: — В каком, в каком… Вы что, сами не видите? Кто бы это еще ухитрился ночью, навскидку, по движущейся мишени, да еще на предельной дистанции, выбить тридцать очков из тридцати возможных? Ведь все три ранения смертельны, пропади они пропадом! Две последние пули этот умелец влепил уже в покойника. Сволочь ты, Петров, — заключил он. — Возьми фонарик, посвети, осмотреться надо!

Петров с преувеличенной готовностью схватил фонарик и, услужливо склонившись над присевшим на корточки Завальнюком, осветил труп. Он всеми доступными ему способами демонстрировал самое искреннее раскаянье и готовность услужить, что было очевидным притворством. Холмогоров косился на него с невольным уважением и только диву давался, на какие неожиданные выверты способна человеческая натура. Перед Алексеем Андреевичем был совершенно другой человек — не пустое место, каким Петров выглядел до сих пор, а умелый и отважный боец, в одночасье пробудившийся от сна.

Впрочем, заметив на поясе у покойника солдатскую флягу в зеленом полотняном чехле, умелый и отважный боец повел себя вполне предсказуемо: вороватым движением отстегнул ее от ремня, в два счета отвинтил колпачок и жадно понюхал горлышко.

— Вода, — сказал он разочарованно и уронил флягу себе под ноги. Стало слышно, как ее содержимое, булькая, вытекает в траву.

— А ты думал, водка? — насмешливо спросил снизу Завальнюк. — Давай, ночной снайпер, свети, не видно же ни хрена!

Вздохнув, Петров снова направил луч фонарика на труп. Завальнюк перевернул убитого на спину.

— Да, — сказал он, — такому сто граммов для храбрости ни к чему.

Перед ними лежал высокий и худой мужчина лет сорока. Кость у него была крупная, плечи широкие, руки длинные и мосластые, а волосы — длинные, до плеч, основательно спутанные и украшенные воткнутым в них пером какой-то птицы. Вопреки ожиданиям, убитый был гладко выбрит, а его худое, хищное лицо покрывала устрашающая раскраска — не беспорядочные полосы и пятна, какими разрисовывают себя, уходя на задание, спецназовцы, а яркий и сложный узор, как у североамериканских индейцев на тропе войны. В щели чуть приоткрытого рта поблескивали два ряда зубных протезов из нержавеющей стали, распахнутый на безволосой груди маскировочный комбинезон позволял видеть часть какой-то татуировки. Татуировками были покрыты и руки покойника. На поясе у него, помимо обследованной Петровым фляги, висели тяжелый брезентовый подсумок, армейский штык-нож и громоздкая деревянная кобура, вся исцарапанная от долгого употребления. На земле, в полуметре от трупа, лежала современная снайперская винтовка. Обшарив карманы убитого и не найдя ничего, кроме коробка спичек и кисета с табаком, Завальнюк поднял винтовку и осмотрел прицел.

— А оптика-то ночная, — заметил он и как-то по-новому взглянул на Петрова: — Беру свои слова обратно. Если бы ты его сразу не повалил, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

— Он бы вас и без оптики сделал, — шмыгнув носом, заверил подполковника Петров. — Ножиком…

— Да, — кладя винтовку на траву, сказал Завальнюк, — вояка серьезный.

— Да и ходок бывалый, — заметил Петров, поднимая с земли и показывая ему кисть убитого.

На пальцах покойника виднелись татуировки в виде каких-то перстней. Холмогоров не знал, что они означают, знал лишь, что делают такие татуировки в местах лишения свободы. Зато Завальнюк и Петров были полностью в курсе и рассматривали руки убитого, как некую музейную редкость, наперебой шумно восторгаясь увиденным.

Увлекшись осмотром, Завальнюк одним рывком разодрал до пояса и сдернул с трупа маскировочный комбинезон, обнажив костлявый, жилистый торс с узлами мышц и выступающими дугами ребер. Живот и грудь были покрыты одной сплошной татуировкой, которая изображала не то собор, не то какой-то монастырь со множеством увенчанных восьмиконечными православными крестами куполов.

Холмогоров наклонился, чтобы получше разглядеть это произведение искусства.

— Что же это за монастырь? — пробормотал он задумчиво. — Что-то я такого не припомню. И вообще, непонятно. Мы говорили о язычниках, а это… гм… изображение свидетельствует о набожности, хотя бы и показной…

Кто-то коротко хихикнул — то ли Петров, то ли Завальнюк, — и наступила странная, неловкая тишина. Холмогоров поднял голову и по очереди вгляделся в лица своих товарищей, но ничего не увидел, поскольку луч фонарика освещал только лежащее на земле тело.

— Что случилось? — спросил он. — Я что-нибудь не то сказал? Но вы сами взгляните: купола, кресты…

— Алексей Андреевич, — сказал Завальнюк ласково, — милый вы мой! Да вы что, с Луны свалились? Купола, кресты… Да это же его послужной список! Каждый купол — ходка…

— Ходка? — переспросил Холмогоров.

— Ну, срок… Бот, глядите: раз, два, три… пять… восемь ходок! А если пересчитать окошки, можно узнать, сколько лет длилась каждая из отсидок.

— Благодарю вас, — вежливо сказал Холмогоров. — Это было в высшей степени полезное разъяснение. Познавательное.

Пересчитывать окошки он не стал — их было видимо-невидимо.

— Не может быть, — задумчиво сказал Петров, — чтобы в архивах на этого волка ничего не нашлось. Сфотографировать бы его, откатать пальчики да послать запрос…

— Помолчи, — резко оборвал его Завальнюк. — Не твоего ума дело, лейтенант, без тебя разберутся.