— С радостью, — с прежней ласковостью, которая странно не вязалась с хмурым выражением лица, сказал отец Михаил. — Наливай, сын мой. Твое вино — моя закуска.

— Один момент, — в голосе участкового прозвучало какое-то сомнение, будто он не до конца верил собственным органам чувств, принимая странный вид и еще более странное поведение священника за элементы пьяного бреда. — Один момент, батюшка, я сейчас… второй стаканчик…

Он плюхнулся обратно на стул, нырнул под стол и принялся, шурша бумагой и звякая стеклом, рыться в тумбе. Отец Михаил терпеливо ждал, стоя посреди прокуренного кабинета, а когда Петров, красный от прилившей к голове крови и очень довольный собой, вынырнул из-под стола, сжимая в кулаке еще один стакан, аккуратно перевернул пакет и вывалил его содержимое прямо на стол.

Отрезанная голова с глухим стуком ударилась о фанерную столешницу, прокатилась, пачкая полусвернувшейся кровью бумаги, через весь стол и остановилась, уставившись на участкового незрячими мертвыми глазами. Задетая острием гвоздя бутылка качнулась и упала, из горлышка, булькая, потекла водка.

Петров машинально подхватил бутылку, отставил ее подальше от края стола и только после этого испуганно отшатнулся. Апоплексический румянец сбежал с его обрюзгшей физиономии, уступив место мертвенной бледности. С заметным усилием оторвав взгляд от окровавленных лисьих зубов, участковый перевел его на мрачное лицо отца Михаила.

— Что это? — хрипло спросил он.

— Голова лисицы, — любезно пояснил батюшка. — Мне кажется, что самца, но я могу ошибаться.

— Откуда?

— А ты как думаешь, сын мой? Бог с тобой, не напрягайся, я сам скажу. Вернувшись с нашей совместной прогулки, я обнаружил это у себя дома, в красном углу, на месте икон. И теперь мне хотелось бы знать, как это странное явление объясняется с точки зрения научного материализма.

— А? — только и сумел сказать участковый.

— Ведь мы же не верим в чудеса, правда? — отец Михаил заметил, что концентрация яда в его голосе заметно превышает допустимые для приходского священника значения, однако не стал вносить коррективы в свое поведение, ибо это был один из немногих доступных ему способов хоть немного расшевелить лейтенанта Петрова. — Да здесь и не пахнет никакими чудесами, — продолжал он, сверля участкового хмурым взглядом. — Это дело рук человеческих.

— Ну, почему обязательно человеческих? — ляпнул Петров и сейчас же осекся, поняв, что сморозил несусветную глупость.

Отец Михаил из одного лишь христианского милосердия пропустил этот вопрос мимо ушей. Неверно истолковав его молчание, Петров слегка приободрился и объявил:

— А ведь я вас, батюшка, предупреждал. Ну, и чего же вы теперь от меня хотите?

Отец Михаил вдруг сделал быстрый шаг вперед, мигом очутившись у самого стола. Петров невольно отпрянул, напуганный этим движением. Батюшка славился в Сплавном своим кротким, смиренным нравом и безупречно вежливым обхождением, однако сейчас в его лице и фигуре вдруг проступило нечто заставившее лейтенанта Петрова будто впервые увидеть огромный рост и внушительные габариты священника. Глаза его метали молнии, а кисти рук здорово смахивали на две совковые лопаты, готовые в любой момент обратиться в тяжеленные кувалды.

И превращение произошло. Однако батюшка не воспользовался кулаками, а лишь, широко расставив руки, уперся ими в край стола и наклонился вперед, будто намереваясь укусить обомлевшего участкового за нос.

— Я, сын мой, — произнес он елейным, не предвещавшим ничего хорошего голосом, — хочу, чтобы ты с Божьей помощью вынул палец из задницы и начал шевелиться. О кощунственном осквернении святых икон я не говорю, ибо такой статьи в твоем Уголовном кодексе нет. Я говорю о незаконном проникновении в жилище, злостном хулиганстве, вандализме, браконьерстве, жестоком обращении с животными, шантаже, угрозе физической расправы и, наконец, если этого тебе мало, о поджоге, неопровержимое доказательство которого я предоставил тебе сегодня утром. Ты еще не утопил его в реке, надеюсь?

— Вот так списочек, — буркнул Петров, пропустив мимо ушей вопрос о вещественном доказательстве, то бишь о расплавившейся канистре, обнаруженной отцом Михаилом на пепелище сгоревшей часовни.

— Надеюсь, он достаточно полный, — сказал отец Михаил.

— Даже слишком.

— Я буду несказанно рад, если с Божьей помощью нам с тобой, сын мой, удастся вычеркнуть из него хотя бы одну строчку, — проворковал батюшка, продолжая нависать над участковым, как грозовая туча. — Только вряд ли это возможно, ибо все противозаконные деяния, о коих я только что говорил, имели место быть.

Петров поморщился.

— Отец Михаил, — с кислой миной произнес он, — а не могли бы вы для разнообразия выражаться попроще?

— Некоторая витиеватость слога, — ответствовал батюшка, — помогает мне собраться с мыслями, вовремя подавить сатанинские соблазны — такие, например, как гнев, — и не наговорить лишнего, о чем впоследствии мне не раз придется вспомнить с великим прискорбием. — Он посмотрел на окончательно сникшего Петрова и нерадостно усмехнулся. — Иными словами, сын мой, — закончил он, — если я начну выражаться просто и напрямик, ты об этом горько пожалеешь.

Более не стесняясь присутствия священника, Петров цапнул со стола бутылку и присосался к ней, как изголодавшийся младенец к материнской груди. Когда бутылка вернулась на место, уровень жидкости в ней понизился сантиметров на пять, а поросячьи глазки Петрова порозовели и приобрели характерный маслянистый блеск.

— Давайте начистоту, отец Михаил, — сказал он несколько осипшим голосом, стараясь не смотреть на лисью голову, все еще лежавшую поверх разбросанных бумаг прямо у него под носом. — Я к вам отношусь с огромным уважением, и вообще вы мне очень нравитесь. Жалко будет, если с вами что-нибудь случится. Уезжайте вы отсюда, ей-богу! Так для всех будет лучше, и в первую очередь для вас. Потому что я вам ничем помочь не могу. Понимаете, не могу!

— Не можете или не хотите, потому что боитесь? — уточнил отец Михаил.

Петров скривился и с шипением втянул в себя воздух через стиснутые зубы.

— Хорошо, не хочу, — глядя мимо отца Михаила в угол, признался он. — Потому что, как вы верно подметили, боюсь. Да вот, боюсь!

— Может быть, хороший нагоняй от начальства придаст вам смелости? — без особой надежды спросил отец Михаил.

— Хуже, чем сейчас, мне уже никакое начальство не сделает, — отмахнулся Петров. — А вот те, которые такие сувениры в дома подбрасывают, — он кивнул на лисью голову, — те — да, могут. Они такое могут, что вслух произнести боязно.

— Не того ты боишься, Иван Данилович, — грустно сказал отец Михаил. — Не мук земных надобно страшиться, а небесной кары за земные прегрешения. А земная мука за правое дело, чтоб ты знал, суть один из немногих ключей, коими отпираются врата царствия небесного. Так-то, господин участковый инспектор.

С этими словами он выпрямился, повернулся к участковому спиной и двинулся к выходу.

— Хотел бы я в это верить, — тихонько произнес вслед ему Петров.

Отец Михаил остановился на пороге и посмотрел на него через плечо.

— К Богу всяк приходит по-разному, — сказал он негромко. — Кому-то это дается само собой, без усилий, как дар, а кто-то должен душу до кровавых мозолей натрудить, чтобы истинно уверовать. Я бы тебе помог, Иван Данилович, да недосуг мне — своих дел невпроворот. Ты ведь своих обязанностей сторонишься, вот и придется, видать, мне твою работу делать. А уж после, как управлюсь, о Боге потолкуем. Ну, не болей, лейтенант Петров!

— Эй! Эй, батюшка, ты куда? — вскакивая с места, закричал Петров. — Ты что затеял, чумовой?

Дверь за отцом Михаилом закрылась мягко, без стука. Участковый еще немного постоял в странной позе, склонившись над столом и далеко отставив широкий зад, а потом, пожав плечами, опустился на стул.

— Весь стол загадил, черт долгополый, — проворчал он, посмотрев на лисью голову и, снова схватив бутылку, в два глотка вылакал остатки водки.