— Спасибо, Галя. — Федор Афанасьевич пододвинул гостю стакан. — Зеленый чай, знаете ли, приятен в жару… и вообще полезный продукт, прошу не стесняться.

— Да я… да зря вы это… беспокоитесь.

— Так вы не досказали…

— А-а… Так вот, загад не загад, а чуть не влип я тот раз. Задание выполнил, все честь по чести. А напоследок обера прихватил ихнего в одном месте. В черной шинелке… СС не СС, а что-то в этом роде. Успокоил его малость дорогой и волоку редколесьем на спине, что твой волк ягненка. Да ить и правда… обложили меня тогда, как волчицу, метров за пятьсот до нейтральной, перекрестный огонь: и сзади, и с боков жмут, мечусь от дерева к дереву… Выскочил, однако, на нейтральную. И тут изловчился он — и шварк меня чем-то по боку! Сбрасываю гада со спины, а у меня в боку финка торчит. В хлебе застряла, в горбушку угодил он мерзлую. Завсегда я брал с собой хлеб-то, полкаравая иль буханку… без этого не иду. Оружия много не брал никогда, а без хлеба — ни-ни…

— Обошлось?..

— Врезал я тогда ему на том же месте, и тут наши отсечный огонь дали, встречала меня группа обеспечения, по времени-то я уложился как раз… Дотянул немчуру, сдал куда надо, поощрили, конешно, меня, не без этого. Ну, а от царапины на месте аппендицита, куда он задел мне, через неделю и следа не осталось… — Галкин замолчал, потянулся за сигаретой.

— Да вы выпейте чаю-то, выпейте, — Федор Афанасьевич кивнул на стакан.

Галкин, отложив сигарету, нерешительно поднял стакан, взявшись пальцами возле донышка, отхлебнул глоток и поставил на блюдце, отодвинул.

— Нет, вы знаете, как-то не то…

— Ну а сейчас… то есть вообще после войны, чем вы занимались?

— Я-то? Опять же отделением командую, — улыбнулся Галкин. — Бригадир я в совхозе, считай, тридцать лет уж. Полеводческая бригада за мной… картошку ро́стим, овощи. Работа хорошая, не жалуюсь. Как утречком наряд дашь по звеньям — и на мотыгу… эт я велсипед так называю, и по полям. И за день-то верст и не сосчитаешь, сколько их — все мои.

— Да, тоже не легко…

— А где легко-то, Федор Афанасич?.. Конешно, не все гладко и в нашем деле… зато земля, природа, понимаешь, воздух, никаких лекарств тебе не надо. Я вот… с месяцок еще, конешно, посижу, видно, а уж по осени выйду — за работой-то быстрей оклемаюсь… Федор Афанасич! — спохватился Галкин, вставая. — Да ты меня прости, шалопута. Точу лясы, сижу, — разболтался, от дела оторвал… Так что, спасибо тебе нашенское, спасибо, Афанасич, от бабы моей, от ребят, от всех Выселок наших. — Галкин поклонился.

Федор Афанасьевич, проводив его до двери, молча пожал руку. Вернувшись к столу, взял спички. Взгляд его упал на конверт, лежащий возле стакана, отодвинутого рукой гостя к краешку стола.

— Галя! — громко позвал Федор Афанасьевич, зажигая трубку. — Галя! — нетерпеливо повторил он и, когда отворилась дверь, продолжил: — Вот что: эти деньги… этот конверт, я имею в виду, надо передать по назначению. У тебя когда дежурство, завтра? Найдешь в архиве карту Галкина… Афанасия, в мае я его оперировал. Ну, в общем… сама увидишь, что с ним. Вызовешь срочно жену его под видом… словом, пропишешь там что-нибудь. И отдашь ей все это. Но сделать это надо тонко, чтобы он сам ничего не знал…

— Хорошо, Феденька, все сделаю.

— Ладно, иди, Галя, иди… — подойдя к окну, Федор Афанасьевич, оттянув шпингалет, распахнул его настежь. В комнату ворвался шум проносящихся по улице машин, пронзительные вскрики «скорой». Взглянув на мостовую, Федор Афанасьевич увидел Галкина. Медленно, опираясь на суковатую палку, тот подходил к автобусной остановке. «В подъезде оставлял, видно», — подумал Федор Афанасьевич о палке и увидел, как подошедший автобус забрал несколько человек, скопившихся на остановке, а вместе с ними и Галкина и, фыркнув пару раз выхлопной трубой, отъехал и скрылся за углом соседнего дома, И тогда Федор Афанасьевич посмотрел на часы. До поезда еще оставалось время.

К пенсионеру Сабурову, что живет на втором этаже многоквартирного панельного дома, который день кряду является участковый. Коренастый веснушчатый лейтенант не слишком решительно нажимает на кнопку у косяка, и мелодичный перезвон раздается по ту сторону обитой черным дерматином двери. Подождав, лейтенант нажимает на кнопку еще раз и медленно спускается вниз. За ним наблюдают соседка Сабурова по этажу пожилая женщина Ефросинья, только что спустившая с лестницы коляску с внуком, и почтальон Клава, рассовывающая по ячейкам синих почтовых ящиков газеты.

— И что-то он к Егорычу, теть Фрось? — спросила Клава, щелкая запором пухлой брезентовой сумки.

— А бес их знает. И вчера приходил, не застал… Наладился что-то. Может, стряслось что у старика…

— Да нет вроде… Утром пенсию ему приносила, веселый был, кофеем угощал меня.

А в это время участкового перехватила у подъезда дворничиха Маша, приземистая рябая татарка с бегающими маленькими глазами. Голос, однако, ее, зычный, сипловатый, звучал во дворе громко, точно усилили его многоваттным динамиком.

— Ну что, смылся шайтан старый?! Так я и знала. Чует, когда не надо быть дома!

— Тише, Марь Петровна, тише… — останавливает ее милиционер.

— Что тише?! Почему? Я знаю законы. Права знаю! Не хочу тише!

— Но, может быть, все это не так страшно, Марь Петровна? Человек он вроде интеллигентный, культурный…

— Культурный? Я знаю законы, тоже культурная. Не привлечете — дальше пойду!

— Ну хорошо, хорошо. Я завтра еще зайду, — и лейтенант, обойдя Машу, заградившую ему путь, перешагнув через кучу мусора, пошел себе пустынным двором к остановке.

Шел медленно, сняв шапку и подставив голову под косые вечерние лучи мартовского солнца. И было о чем подумать молодому лейтенанту милиции. Два года уже как он, демобилизовавшись из армии, пошел служить участковым уполномоченным в один из столичных районов. И со многим ему довелось столкнуться за эти два года. Приходилось усмирять подвыпивших мужей, а порой и жен, и улаживать иные семейные неурядицы и квартирные распри соседей, преследовать нарушения паспортного режима. А здесь что-то такое — прямо в голове не укладывается. Человек в преклонных годах, по всему видно, интеллигент. То ли актер, то ли художник, что-то в этом роде. И такой вежливый всегда, раскланяется, шляпу снимет.

…Но лейтенанту не пришлось зайти к пенсионеру Сабурову на следующий день, как он рассчитывал. Отвлекли дела более важные, более «насущные для текущего момента», как любил выражаться его начальник майор Мыриков. И попал он к старику лишь после празднования 8-го Марта, в один из ненастных, пасмурных понедельников. На этот раз стоило ему прикоснуться к кнопке звонка, как дверь мгновенно отворилась и перед лейтенантом предстал высокий сухощавый старик, скуластый, с седыми, завивающимися полубачками. В руках он держал набитую посудой авоську; рядом с молочной и кефирной тарой соседствовали бутылки из-под перцовой и вермута.

Старик снял с головы велюровую шляпу и, слегка склонив голову, отступил на шаг, жестом приглашая лейтенанта войти.

— Прошу вас. Чем могу служить?

— Сабуров Иннокентий Егорович? — слегка замявшись, спросил лейтенант.

— Точно так. Я полагаю, мы с вами уже знакомы. Встречались в домоуправлении и на выборах, если мне не изменяет память…

— В общем, да… — Лейтенант расстегнул планшет. — Темновато у вас тут.

— Прошу вас, — повторил старик и распахнул дверь в комнату, небольшую, уютную, с низким потолком, но широким едва ли не во весь торец стены светлым окном.

Лейтенант вошел, огляделся. Вдоль правой стены, полностью прикрыв собой обои, простерлись книжные стеллажи. На подоконнике — несколько небольших из обожженной глины горшков с цветами.

Взгляд лейтенанта задержался на незатейливом, горящем на фоне голубой занавески алым огоньком цветке.

— Нравится? — спросил старик, отдергивая штору и как бы впуская в комнату еще больше света. — Это герань. Теперь, знаете ли, редко где ее встретишь. В моде все больше кактусы и прочие заморские чудища. А я, грешник, люблю нашу русскую гераньку. Вот я старик уже древний, восьмой десяток давно распочал, а живу запахами детства. Бывалочи, в деревушке моей Акимовке, под Ленинградом, не было окошка без герани. А запах-то, запах какой! Нет, вы понюхайте, вы потрите пальцем листик… Ах, да что же это я, как говорится, соловья баснями… Не выпьете ли кофе? Минутное дело. В наш маленький магазин аж три сорта завезли на днях, небывалый случай, — старик проворно расстегнул пальто, сдернул с шеи шарф.