— Да-а… — вздохнул Дмитрий Матвеевич, когда гость скрылся за дверью. — Тяжелый случай… на производстве. И сколько он еще здесь пробудет?..

Ольга Кирилловна улыбнулась.

— Кто знает, может, и ночевать останется.

Дмитрий Матвеевич представил, себе, что этот человек будет еще и ночевать в их квартире, и на душе у него стало тоскливо.

— Что же делать?

— Идти за стол, Митя. И развлекать гостя.

Войдя в комнату, они увидели, как Роман, близко поднеся к глазам, рассматривал на свет хрустальный графинчик. Заметив их, он вскочил из-за стола, неловко отшагнул в сторону, наступив на лапу пуделю. Тут же раздался пронзительный визг. Ольга Кирилловна кинулась к собаке. Гость, густо покраснев, поставил графин на стол. Дмитрий Матвеевич, прислонившись к косяку, продолжал стоять у порога.

В наступившей тишине телефонный звонок прозвучал особенно резко и требовательно.

Дмитрий Матвеевич поднял трубку.

— Василь Палыч… прости, дорогой. Замешкался малость. Выезжаешь? Ну и я выхожу. Хорошо, хорошо, к подъезду.

Положив трубку, он прошел к столу.

— Лёля, ты собери там что надо. Машина через десять минут будет.

— Ну и мне пора, пожалуй… — спохватился вдруг гость.

— Рома-ан Тимофеевич, вам-то зачем спешить? Дмитрию Матвеевичу по работе надо…

— Действительно… — Дмитрий Матвеевич кашлянул, прочищая гортань.

— Нет, нет. Бог с ними, с покупками, поеду. Дел дома по горло. Все равно придется ворачиваться в «Сельхозтехнику» на неделе.

— Ну-у… — Дмитрий Матвеевич развел руками. И тут же засуетился, звякнул рюмками, разливая остатки водки. — Как говорится, на посошок. Лёля, сделай с икоркой бутерброд, гость-то у нас больно стеснительный, почти не притронулся ни к чему…

Роман стоял потупившись, не поднимая рюмку и будто раздумывая над чем-то.

— Сейчас машина подойдет, до станции вместе доедем, — весело проговорил Дмитрий Матвеевич, протягивая к нему свою рюмку. — Ну, еще раз за наших… за нашу Родионовку. И прошу извинить нас, не совсем складно получилось…

— Ничо… — Роман выпил и понюхал краешек бутерброда, поданного ему Ольгой Кирилловной.

Через несколько минут, выходя вслед за хозяином в прихожую, он обернулся и увидел пуделя. Его передняя правая лапа, приподнятая над полом, легонько подрагивала.

Этот крохотный угловой номер старой гостиницы многое, верно, повидал на своем веку. А сегодня он приютил двоих, что присели у окна на тесном диванчике и не могут разнять рук.

Луна посеребрила полукруглые звенья стекол за тяжелыми гардинами, где-то за стеной утробно журчит по трубам вода, у двери подтекающий кран роняет гулко разбивающиеся о раковину капли.

— Отчего же ты плачешь?..

— Не знаю… До сих пор не могу поверить, что это ты. Нет… и руки твои, и волосы, и глаза. Господи, это же можно умереть!..

— Да, ты знаешь, я и сам… Хотя я всегда знал, что многое, вся жизнь, пожалуй, может зависеть от одной секунды, от мгновенья. Не остановись на это мгновенье, или наоборот — остановись, поверни в сторону, или пойди иным путем, — и вся цепочка дальнейших событий, обстоятельств, вся судьба твоя может сложиться иначе.

— Да, да, ты прав…

— Но в такой-то сутолоке встретиться! Ведь это же узловая станция — десятки тысяч пассажиров ежедневно…

— Как увидела тебя, у меня и ноги отнялись. И одна только мысль: сейчас пройдет и не увидит, сейчас пройдет и… Потом, гляжу, а ты свою бандуру, чемоданы свои эти, как грохнешь об землю… Ой, моя рука чувствует, что ты улыбаешься, почему?..

— Кофры это…

— Что?

— Кофрами эти чемоданы называются. Заграничное слово… Много у нас еще иностранного при нашем-то богатстве…

— Господи, да при чем все это-то, да бог с ним… Смотри, как темно стало, луна, верно, зашла…

— А ты помнишь… ту ночь?

— В тайге?

— Не совсем в тайге, мы же выбрались потом на полевой стан…

— Как же мне не помнить об этом?..

— Да… Это было время Большой Целины. Когда нас перевели из вашей Николаевки, я за пятьдесят километров бегал к тебе — где на попутных, а где пешком…

— Ты же говорил, что приезжал за письмами для ребят…

— И за письмами тоже…

— А когда я тебя провожала назад, мы сначала ехали на лошади, а потом шли пешком вдоль Енисея.

— И заблудились к ночи… И очень хотели пить… жевали сырое зерно…

— А потом что-то как зашуршит, а я как закричу!

— Неужели и это помнишь?

— Еще бы…

— Да… Мы были только месяц вместе… Ну, пусть не вместе, рядом… А потом нас перебросили в этот Туранск.

— И я еще раза два приезжала к тебе…

— Трижды ты приезжала ко мне. И последний раз — накануне прихода повестки. Человек пять из нас вызвали в военкомат и на следующий же день после комиссии отправили к месту службы. Если бы тебя тогда не вызвали в облздрав или куда-то там…

— В крайздрав. На курсы усовершенствования, фельдшерские… Но я через несколько дней приезжала, а тебя уже нет. Дружки твои ухмыльнулись только… вообще странные были ребята. Не любили, что ли, они тебя? Все шутили, подсмеивались… в стенгазете даже рисовали…

— Да нет, что ты. Не плохие они ребята… Понимаешь… у меня была ты, а у них нет…

— Но они же гуляли, на танцы ходили, у всех кто-то был…

— Понимаешь, это другое… У меня была ты! У них не было тебя… У них было не то!..

— Почему ты так думаешь?

— Да знаю… Мы вместе уходили в армию, обо всем успели поговорить — нас очень долго везли к месту службы. И поездом, и по воде… С дороги не писал тебе, хотелось уже с какого-то постоянного места, чтобы адрес был. Ну, а прошло около месяца, прежде чем адрес-то появился. Раза три я писал тогда из части. Письма возвращались. И красным карандашом на уголке конверта — «адресат выбыл»…

— Ты знаешь… честно говоря, я потом приезжала еще. Ходила в военкомат. Улыбнулись мне те дяденьки офицеры: «Сам, мол, напишет, не беспокоитесь…»

— Сколько же лет прошло!.. Теперь бы уж нашим детям могло быть столько, сколько нам тогда… Твоему мальчику сколько уже?

— Большой…

— А как ты его назвала?

— А разве ты не догадываешься?

— Прости…

— Четыре года я была одна тогда… Перебрасывали с места на место, медиков всюду не хватало. Всю Сибирь изъездила. И все надеялась на чудо… Ну, а потом встретился парень, добрый такой, обходительный… механик по автомобилям. И родители хорошие, заботливые…

— Из местных?

— Да, коренные сибиряки… Свадьбу играли по старым обычаям: с выкупом, с дружками да подружками. Вроде бы понарошку, а вроде бы и всерьез… А когда повели меня под руки к жениху, чувствую, земля из-под ног уходит. Думаю — все! Теперь уже не увижу тебя, последняя ниточка разрывается…

— Не надо, родная, успокойся…

— А потом… а потом уж и вовсе что-то такое произошло во мне. Обнимет он меня, я глаза закрою и стараюсь тебя представить, думаю, что это ты, чтобы легче было. Иногда получалось, чаще — нет… Ну, а когда маленький родился, как-то все вдруг и отошло куда-то, как-то вдруг и легче стало сразу… Господи, да что же я это все о себе да о себе, ты-то как?..

— Я помню, ты тогда в институт собиралась…

— Не вышло… Он был против, потом маленький родился, заботы… А потом уж, чувствую, поздно… Но ведь ты тоже хотел в медицинский…

— Знаешь… я учился в медицинском после армии. Два года… Отец у меня был врач, мечтал, чтобы хоть кто-то из нас, троих его детей, надел белый халат. Пришлось мне… Ну, а потом я понял, что занял чье-то место, поспешил его освободить…

— А дальше что?

— Работал и опять сдавал в институт. Снова учился…

— До конца? Ой, не буду, не буду… Какие у тебя сильные руки… Да, а что же ты теперь делаешь?..

— Кино снимаю.

— Кино-о?

— Ага…

— И артисток всяких?

— Нет, простых людей, натуральных. Я делаю документальное кино.