— Да… ровно тридцать семь лет тому, — раздумчиво говорит полковник Афонин. — Конец ноября, можно сказать, день в день. Так же по прелым листьям стучал дождь…

Мы сидим в небольшом стеклянном кафе. За окном моросит. Из-под рамы широкого оконного звена сочится влага.

— Наша дивизия обороняла Житомирское шоссе. Интересно располагались. Село Ставище протянулось вдоль шоссе далеко — километра на четыре, не меньше. И вот, как сейчас помню, часть села занята немцами, часть — нами, посредине нейтральная полоса… Временное затишье — к наступлению готовились. И у разведчиков передышка наступила…

— Что, Николай Александрович, ни одного поиска?

— До самого декабря без «языка» обходились, позиции немцев, группировки их были в основном известны по контрнаступлению на Киев. Разведка работала, конечно, не без того. И к поиску готовились. Тогда же, помню, был один любопытный случай. И любопытный, и печальный…

В то пасмурное сырое утро четверо разведчиков возвращались с передовой, из боевого охранения. Долгую напряженную ночь провели они у нейтральной полосы, готовясь к предстоящему поиску. Свинцовый туман плотным пологом накрыл пожухлую траву и придорожные кусты, повис, будто зацепившись за ветки деревьев. На ветках сидели вороны. За туманом и ворон было не разглядеть, но их протяжное, зычное карканье разносилось далеко над мокрой дорогой и притихшим лесом. Разведчики кутались в отсыревшие плащ-палатки и жадно потягивали зажатые в кулаки цигарки.

— И откуда он взялси́? — недоумевающе спросил рядовой Коротков. — Ночью-то ишь как вызвездило, как в августе — в звездопад…

— Да, причуды небесной канцелярии, — согласился младший сержант Давыдков.

— Минуток шестьсот бы сейчас… вздремнуть, — вздохнул ефрейтор Козленко.

— А я бы сейчас у костерка посидел или у печки. — Ефрейтор Бойко, поеживаясь, пристукнул рукавицей о рукавицу. С дерева вспорхнула ворона и, недовольно каркнув, опустилась где-то рядом.

— Тише ты… — Давыдков остановился, прислушиваясь. — Тише! — повторил он требовательно.

Сзади, со стороны нейтральной зоны, послышался шум мотора.

— Что бы это могло быть?..

— Гляди-ко, близится… — насторожился Коротков.

Шум быстро нарастал, приближался.

— Мабуть, стюдебекер…

— А ну, расступись! Бойко и Козленко налево, Коротков — ко мне! — скомандовал Давыдков. — Без команды не стрелять.

Разведчики залегли по обе стороны шоссе и буквально через минуту увидели вынырнувший из тумана санитарный немецкий автобус, на предельной скорости мчавшийся на них.

Размышлять было некогда. Давыдков выбежал на дорогу и, пытаясь остановить машину, поднял над головой автомат. Автобус проскочил мимо, едва не сбив младшего сержанта. Разведчики бросились вслед, но впереди раздался пронзительный, душераздирающий скрип тормозов. И почти сразу же сбоку, мимо них, ломая кусты, покатилось, понеслось в бешеном темпе что-то громадное и неуклюжее.

Козленко выпустил наугад в туман короткую очередь.

— Не стрелять! — Давыдков, перепрыгивая через кусты, бросился за немцем. — Кто-нибудь — к машине! — успел крикнуть он на ходу.

Коротков, сорвав с шеи автомат, бросился наперерез немцу. Широкая квадратная фигура фашиста вынырнула на секунду из-за островка орешника и опять исчезла.

Давыдков снова выскочил на шоссе, стремясь на ровном месте обогнать немца, автомат он бросил на обочину, выхватил из-под плащ-палатки парабеллум.

— Отсекай его слева, слева отсекай его от «нейтралки», Коля! — кричал он Короткову через кусты.

Коротков на мгновение увидел крутую спину немца в грязно-зеленой шинели прямо перед собой — метрах в пяти. Взял чуть правее, рассчитывая из-за куста броситься немцу наперерез. Но тот шарахнулся в сторону и побежал на Давыдкова.

Кончился кустарник, пошла нейтральная полоса. Здесь перед Коротковым вновь мелькнула фигура немца, и одновременно с этим он услышал взрыв, грохнувший позади и левее немца. Взрывом разорвало пелену тумана, и Коротков увидел скорчившегося на земле Давыдкова. Со стороны немцев ударили пулеметы. Наши ответили широкой размашистой очередью трассирующих…

Бойко и Козленко, услышав взрыв, ринулись в сторону нейтральной. Бойко на бегу подхватил с земли автомат Давыдкова, замешкался немного, а когда догнал Козленко увидел медленно идущего им навстречу Короткова с безжизненным, обмякшим Давыдковым на закорках.

— Как же это, Коля? — сникшим голосом спросил Бойко.

— Удрал, гад! — сплюнув, ответил Коротков. — А младшому бедро разворотило и бок. На противопехотной подорвался…

Они опустили Давыдкова на плащ-палатку возле заднего ската машины. Бойко достал индивидуальный пакет, подвернул окровавленную гимнастерку Давыдкова.

— Удрал, гад! — повторил Коротков. — Да трофей вот оставил.

— Шлепнут ведь все равно за машину, и вообще… — Козленко открыл дверцу кабины.

— А нам от этого не легче, — вздохнул Бойко. — Ты, Коль, заведешь ее, ты же ездил раньше?

— Ездил-ездил… на тракторе ездил я. На полуторке, правда, пыталси. Глянь, ручка есть у него в кабине, попробуем…

Шевельнулся очнувшийся Давыдков.

— Ребята, водички… — попросил он. — Проваливаюсь я куда-то… Вы того, — не давайте мне спать, не надо… я жить хочу. Я еще им, мать иху… покажу…

Бойко помочил в луже смятый платок, положил на лоб Давыдкову, снова впавшему в забытье.

— В машине погляди, — подсказал Коротков. — «Санитарка» ведь, все небось есть — и вода и спирт.

— Где тут чего поймешь! Заводи быстрее, че тянешь?! — прикрикнул Козленко.

— Заводи-заводи, не заводится! Толкнем давай сперва, как раз малость под уклон.

— Младшого сначала положим…

Через несколько минут машину все-таки завели, и она медленно, на первой скорости, двинулась в расположение 838-го стрелкового полка.

Полковник отпил глоток остывшего кофе и отодвинул чашку в сторону.

— Младший сержант Давыдков выжил. Тяжелое ранение получил, правда, тяжелое… Долго лечился в госпитале. Дорого та машина досталась, ничего не скажешь, хотя и трофей получился нежданный. Как того фрица к нам занесло — так никто и не понял. Через свое минное заграждение прошел, через наше — не подорвался, должно быть, с испугу. Ну это все, как говорится, присказка, предисловие вроде. А настоящий, так называемый глубокий поиск у нас был позднее, в декабре…

Однажды, работая над материалом рукописи, я позвонил полковнику Филатову домой.

— Николай Петрович, к сожалению, Андрей Васильевич Ротгольц в Ленинграде, а мне необходимо срочно уточнить кое-какие детали, связанные с работой над книгой. Дело, собственно, вот в чем: он пишет в дневниках о юных разведчиках Коле и Вере. Помнится, я и от вас слышал о них. Интересно, как они попали в дивизию?

— Это вы о сыне полка Коле Соколове? Сейчас-сейчас… Это было, дай бог память, где-то в июне сорок второго года. Наша дивизия, прибыв на фронт, выгрузилась на одной из небольших станций. Затем походным маршем мы направились к Северному Донцу. И вот, даже название запомнил, — в селе Хлевном дивизионные разведчики увидели двух мальчишек, лет по одиннадцати — двенадцати каждому, не больше. Пацаны сидели на крыльце разрушенного дома и горько плакали. Это были осиротевшие братишки Соколовы — Коля и Витя. Разведчики, понятно, решили их «усыновить», взяли с собой. Однако через неделю одного парнишку «увели» танкисты. Заманили в танк, да и увезли. Им, понимаешь, тоже воспитанник понадобился. И остался у нас один Коля, которого приписали к разведроте. Ну, а что касается Веры Куликовой… Примерно в январе сорок третьего года, когда мы освободили город Суджу, в разведроту привели девочку. На взгляд ей было лет пятнадцать, на самом же деле — уже исполнилось восемнадцать, можно сказать, совершеннолетняя. Вера Куликова рассказала нам, что она родом из Москвы, что осенью сорок второго года как радистка выполняла ряд заданий командира партизанского отряда. Но однажды так случилось, что рация у Веры была повреждена, и ей пришлось несколько месяцев прятаться на чердаке дома одного крестьянина, связанного с партизанами. Когда стал приближаться фронт, Вера, по-прежнему маскируясь, где только можно, пошла навстречу ему. Последние три дня скрывалась в Судже, пока не нашла нас.