Наверное, в тысячный раз Фриц подумал о том, что ему повезло здесь больше других, хотя он и оставил в-этих березах ногу. Настоящее горе постигло его позднее, дома, когда уж близок был конец войне, когда все знали примерные сроки его, а многие, как могли, старались приблизить желанный час. Ждал с нетерпением и он, Фриц, и в роковое весеннее утро как-то по особенному обостренно почувствовал приближение «той», новой жизни, о которой столько тяжелых лет грезили они с Мартой. А вечером, возвращаясь с завода, он не нашел своего дома. Английские бомбардировщики превратили в руины целый квартал их улицы. Провожая Фрица утром на работу, Марта точно предчувствовала что-то, долго стояла у окна с малышом, с его первенцем на руках.

…Из-за деревьев потянуло дымом. В ноздри Фрицу ударило пряным, чуть горьковатым запахом горящей коры. Все это: и запах дыма, и прозрачная стерильная белизна берез — снова показалось ему на миг миражом, наваждением. Дойдя до сросшихся, образовывавших букву У, берез, он потянулся в карман за сигарой и тут же в десятке метров от себя, у поваленной кряжистой березы, увидел троих парней и девушку. Прямо под ногами у них, на снегу, чадя, разгорался небольшой костерок. Позади в аккуратную пирамиду, будто оружие, составлены лыжи. Один из парней настраивал гитару, двое других раскладывали с помощью девушки на выцветшей плащ-палатке у костра свертки с едой.

Фриц растерялся. Хотел было, повернувшись, пойти прочь. Переборы гитары смолкли, и он понял, что его заметили. Уходить сразу, резко, как будто бы он испугался чего-то, не хотелось, и он, раскурив сигару, постоял еще минуты две, машинально поглаживая рукой скользкую кору березы.

«Ну вот, теперь пора, — подумал Фриц, осторожно высвобождая из снега протез, и вдруг услышал сбоку и уже близко от себя шаги. — Что-то им надо, может быть, огня, зажигалку? Нет — у них же костер…»

— Товарищ, идите к нам, а? — в двух метрах от него, утонув по щиколотки в снег, стояла девушка и, взмахивая голубой рукавичкой, манила его. — Пойдемте…

Фриц покачал головой.

— Да пойдемте же, ну чего тут такого?.. — она вытащила из снега ботинок и, сделав еще шаг к нему, протянула руку. — Идемте, идемте, никаких разговоров, меньшинство подчиняется большинству.

Какая сила заставила Фрица повиноваться ей, он так и не понял.

Как только они подошли к костру, парни, поздоровавшись, раздвинулись, давая ему место у огня.

— А у нас выходной нынче, — как бы между прочим сказал один из них, пододвинув к своим ногам бутылку водки, стоявшую среди закусок на плащ-палатке. — Пей, гуляй, корабельная слобода! — и широко улыбнулся, подмигнув Фрицу.

Фриц обратил внимание на его руки, когда он открывал бутылку: тяжелые, с ссадинами на пальцах, с подпалинами на тыльной стороне ладоней.

Разлив водку в граненые стопки, парень протянул одну Фрицу:

— Твое здоровье, отец!

По-прежнему подчиняясь чьей-то незримой воле, Фриц принял водку, выпил вместе со всеми. И сейчас же парень, сидящий справа от него, пододвинул ему газету с бутербродами.

— Пожалуйста: ветчина, яички, шпроты…

— Не стесняйтесь, — подбодрила девушка.

Третий парень, державший на коленях гитару, не стал пить водку, а лишь символически приподнял стаканчик, отставил его в сторону и ударил щепотью пальцев по струнам. Высокий, гулкий аккорд разомкнул тишину. Фриц поднялся, кивком поблагодарил девушку, смотревшую на него снизу вверх, и, обогнув костер, пошел, тяжело опираясь на трость, по своим же следам назад.

— Куда же вы?.. — попытался остановить его один из парней.

— Перестань! — одернула того девушка. — Мало ли что у человека…

Когда он вышел к сосне, огненный диск солнца задевал уже краем верхушку обезглавленной церкви. Впереди Фрица упала на колею длинная качающаяся тень. Отойдя несколько шагов от сосны, Фриц обернулся, взглянул еще раз на нее, на пригорок, на деревню, как бы прощаясь со всем этим, и тут только увидел то, чего вероятно, от волнения не заметил раньше. У околицы, неподалеку от деревянных мостков через речку, острым треугольным клинком взметнулся вверх серебристый обелиск. Фриц постоял с минуту, повернулся и, не оглядываясь, пошел к станции.

Воскресную тишину над небольшим поселком на берегу Волги изредка будили хрипловатые утренние гудки пароходов. За околицей, у темного косогора, спускавшегося к реке, дрожал над подогретой землей воздух. На завалинках, на лавочках под окнами грелись старики. Подле них клонила к земле тяжелые гроздья сирень. Девчонки, приподнявшись на цыпочках, перебирали пушистые ветки, выискивая «пятерки». Мимо них, о чем-то ожесточенно споря на ходу, прошагала к реке ватага мальчишек.

На берегу ребята притихли. Командиры разделили между собой бойцов. Вскоре были приведены в полную готовность «боевые» автоматы и карабины, оборудованы блиндажи и траншеи. Но никто не соглашался стать солдатом хунты. Все хотели быть чилийскими патриотами.

— А давайте, свои — против своих! — предложил маленький Вовка. — Мне братуха рассказывал, у них на учениях так делают…

— Ври больше! — усомнился Сережка. Он был второклассником и по старшинству стал командиром. — Станут наши стрелять в своих же — жди!

— Так снаряды-то холостые. Чудак! Главное — перехитрить друг друга, — доказывал Вовка.

И ему поверили, потому что брат у него в самом дела уже второй год служил в армии.

…Бой был в разгаре.

«Тр-р-р-р-р-р! Та-та-та-та-та!» — била из прибрежных кустов пулеметная очередь.

«Трах-тах!» — вторил карабин, и пели разрывные пули: «Вз-з-зынь! Вз-з-зынь!»

Сережка с Вовкой залегли в неглубокой яме у обрыва.

— Подкопай получше, — приказал Сережка. — Здесь установим ручной пулемет. И не высовывайся — опасно. Сейчас они подойдут…

Возка усердно выполнял приказания командира. Сережка вел наблюдение. Вдруг Вовка вскрикнул:

— Смотри-ка, Сереж!

— К командиру обращаются по званию. Понял? — сердитым шепотом, не оборачиваясь, внушал Сережка. — И не ори. Мы в засаде… — Он хотел добавить еще что-то и вдруг замер, обернувшись. В руках у Вовки была настоящая граната. Он понял это сразу, хотя гранаты видел только в кино. «Лимонка» была облеплена землей, сквозь которую проступал рифленый корпус в коричневых пятнах ржавчины.

— Настоящая! — обрадовался Сережка. — Ну, теперь они нас не возьмут.

Сверху послышался топот.

— Приготовиться! — скомандовал командир. — Нас окружают.

А сверху уже кричали:

— Хунта, сдавайся!

— Гранаты к бою! — приказал Сережка. — Мы патриоты, а не хунта! — он подтолкнул Вовку. — Давай-давай, я поддержу тебя пулеметом…

Вовка замахнулся, но рука сама застыла в воздухе. Очень уж жаль было расставаться с настоящей гранатой.

— Бросай! — настойчиво повторил приказ Сережка.

И Вовка выскочил из «блиндажа». Три автомата сразу же взяли его на прицел.

— Сдавайтесь! — что было силы крикнул Вовка и, высоко подняв руку с гранатой, бросился вперед.

Граната потрясла ребят. Забыв обо всем, они окружили Вовку.

— Брат, что ли, привез?

— Не-а, — загадочно ухмыльнулся Вовка.

— Где взял?

— Военная тайна…

А позади уже стоял Сережка.

— Дай сюда! — потребовал он гранату.

— Не дам. Это же я нашел…

— Я — командир! — Он схватил Вовку за руку.

— Пусти-и! — рванулся Вовка.

Пытаясь отобрать гранату, Сережка выворачивал ему руку. Вовка вырывался. Упав, они барахтались в траве. Наконец Вовка выскользнул и побежал вдоль берега. Потом стал подниматься вверх, к домам. Он уже чувствовал за спиной Сережкино дыхание. Вот-вот он схватит его за рубашку, и тогда уже не вырваться.

Вовка выдохся. У него закололо, заныло где-то в боку. Он почувствовал, что бежать больше не в силах, и решил уже покориться судьбе, но вдруг увидел возле крайней избы отца. И бросился к нему.

Отец стоял в окружении мужчин. В его руках был крупный подлещик. На земле лежали удочки. Рассказывая что-то смешное, отец жестикулировал. Все громко смеялись. У открытого окна сидела женщина и, подперев руками подбородок, улыбаясь, слушала балагуров.