— Да-а… — покачала головой Райка. — У него семья-то есть где-нибудь?

— Жена от него сбежала, пока он в тюрьме сидел. Дочки есть, по-моему, две. Большие уже.

— Тебе самой-то сколько лет?

— Двадцать три.

— А ему?

— Сорок два, кажется.

— Не старый еще. А я думала, за полтинник. Седой весь, морщина на морщине.

— Ничего, зато на этом самом месте все нормально.

— Точно. Такая кочерыга — обалдеть… А сам метр с кепкой. Как задвинул — сразу почуяла, что к мужику попала.

Юлька хихикнула.

— Знаешь, — сказала она с некоторым смущением. — А мне интересно было глядеть, как он тебя… Никогда со стороны не видела.

— Он у тебя первый был?

— He-а… Я с пятнадцати лет все умею.

— Надо же… Ты что, москвичка, что ли?

— Нет, я новосибирская.

— Из самого города?

— Да.

— Родители-то небось с ума сходят…

— Так точно — от водяры. Им по фигу, есть я или нет. Бабку вот жалко…

— С твоими родителями живет?

— В доме престарелых. Ей уж восемьдесят стукнуло, наверно.

— Спихнули, значит?

— Хорошо еще, что не пришибли. Свою-то квартиру пропили, к ней переехали. Хорошо, какие-то деды из Комитета ветеранов помогли ее пристроить. А то б угробили ее раньше времени, алкашня. Квартиру-то она мне завещала. Так просто не пропьешь. Поэтому они на меня там шипели и вопили постоянно: «Наследница! Дай на пол-литру, сука!» Так доставали, гады! Вешаться хотела, только испугалась. А потом сбежала.

— А бабка-то у тебя что, воевала?

— Ага. Летчицей была, кажется. У нас и фамилия такая — Громовы.

— Так этот самый, который в Америку летал, твой дед, что ли? — простодушно изумилась Райка.

— Нет, — созналась Юлька, — однофамильцы просто. Деда у нас вовсе не было. Просто бабка нагуляла там, на фронте, неизвестно от кого. Вот и получился папаша. Бабка сама детдомовская, родни никакой, сама водилась, а работать ведь надо. Смотрела плохо, вот из отца шпана и выросла. Воровать, правда, он по-настоящему не стал, но алкаш из него классный получился. Мать, та еще поначалу как-то ворочалась, а потом и она спилась. Раньше хоть работали, покупали чего-то, а теперь все стоит, их с работы уволили… Только пьют да ищут, где бы на бутылку найти.

— С алкашами, — вздохнула Райка, — это точно, не жизнь. У меня таких два было. И вроде бы парни-то ничего, веселые, добрые, а потом одна гулянка, другая, похмелюга… Тьфу! Скажешь поперек — в глаз норовят! Ну, я им тоже так не спускала. Одному вообще чуть нос не откусила. А другому пообещала, что яйца отстригу. Сбежали, слава Богу… Нет же, Аркашка этот нашелся на мою голову… Теперь вот все бросить пришлось!

— Да, не позавидуешь тебе… — сказала Юлька сочувственно. — Наживала-наживала, а теперь с нами бомжевать придется. Мы ведь тоже с ним последние месяцы так здорово жили. В деревеньке пустой. Километров десять от «коровников» этих…

— Знаю это место. Выселки называются. Там все бабки повымерли, а молодые даже летом не ездят. Больно далеко разъехались.

— Ну вот, а мы там устроились. Так здорово было, а потом пришлось из-за Шкворня убегать. Да еще и дом сожгли.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Теперь вот тут, среди радиации, жить придется.

— Ладно, давай, что ли, готовить, жрать-то охота. Сегодня ты своим нас угостишь…

— Теперь все наше, общее, — ухмыльнулась Райка.

— Слушай, — озорно предложила Юлька, — а давай по системе приколемся? Ты будешь ему жена, а я — дочка? «В обычном шведском городе Стокгольме жила обыкновенная шведская семья…»

— Ребятенок ты все-таки, — Райка и впрямь каким-то материнским жестом потрепала Юльку по волосам…

Когда Механик вернулся, то с радостью обнаружил, что обе бабы очень даже неплохо себя чувствуют, не погрызли друг другу глотки и к тому же сумели разжечь камин и зажарить на сковороде какое-то мясо с картошкой.

— Ну, молодцы! — восхитился Механик. — А я кое-что нашел. Во-первых, тут колодец есть. Вода — чистейшая. Во-вторых, тут во дворе баня рубленая имеется. Настоящий теремок, картинка! Там и печка вроде бы целехонькая, и даже веники сушеные висят, правда, лист пооблетел. Ну, и третье — самое важное. Тут, в пристройке, дизель-генератор стоит. То ли его как времянку поставили, то ли на случай аварии ЛЭП, которую сюда так и не дотянули. И пять бочек солярки имеется. Ежели удастся запустить, наверно, сможем телевизор смотреть, а уж видак — обязательно. Может, и горячую воду удастся в ванной сделать. Ну, и свет, конечно…

— Теперь бы только ночи дождаться, да перевезти все благополучно, — заметила Юлька.

Витя Басмач был в плохом настроении уже с утра. Во-первых, его густая похмелюга затянула, а во-вторых, был доклад насчет того, что Леха Пензенский явно наложил свою татуированную лапу на несколько точек, которые Басмач считал своими. Хотя в понедельник Басмач, разговаривая по телефону с Булочкой, очень борзо обещал Лехе энд компани самые веселые последствия, если тот полезет на Богоявленский рынок, вплоть до отстрижки яиц и прочего, сейчас он был не очень настроен на быстрые и резкие действия. Тем более что вчера Булка ему четко дала понять насчет наказуемости нездоровых инициатив. Иными словами, надо было не забивать с Лехой стрелку, не устраивать пальбу, а культурно действовать в рамках «Чик-чириковских» соглашений и прибегать к Светкиному арбитражу.

Именно так Витя и хотел поступить, хотя больная голова призывала его сотворить что-нибудь ужасное. Например, обстрелять из гранатомета (которого у Басмача, вообще-то, не было) личный «БМВ» Лехи или почесать из автоматов по окнам казино «Yesterday», через которое Леха мыл деньгу.

Однако, когда Басмач честно и благородно позвонил Булке, к телефону подошел Кныш и сказал, что хозяйка еще вчера укатила в Москву и когда оттуда приедет, он не в курсе.

Из этого больная голова Вити сделала вывод, что Пензенский, не иначе, действует либо с Булкиного молчаливого одобрения, либо вообще с ее санкции.

А тут еще капнули на мозги — Витя уже поправлялся вторым стаканом, — что в районе села Самсоново дружественно настроенные граждане видели «Мицубиси-Паджеро», принадлежащий Шкворню. Сперва днем, потом ночью. Правда, был ли там сам Шкворень или только его кореша, эти граждане не застеклили, но само по себе такое наглое катание по родовым владениям и подмандатной территории наводило на мысль, что Витю уже никто ни в хрен не ставит.

Басмач решил для начала прояснить дело со Шкворнем по телефону. Но тут вышел облом. Штаб-квартира молчала, а из «Кахетии» почти заикающийся от страха Царцидзе поклялся мамой и всей многочисленной родней, что Шкворень у него не появлялся и его ищет не только Басмач, но и целая группа ближайших друзей.

Вите стало ясно, что в боевых порядках областного криминала шибко пошатнулось организационное единство. Но, оттолкнувшись от этого вполне объективного факта, он сделал своей похмеленной головой слишком поспешный вывод о том, что одновременное отсутствие в городе Шкворня и Булки есть, выражаясь словами Винни-Пуха, то самое «дз-з-з», которое «неспроста». Само собой, что он не подумал, будто Шкворень воспылал страстью к беременной фиг знает от кого Светуле, а ни с того ни с сего заподозрил их в закулисном сговоре и даже в том, что Крюк был замочен не без Булкиного ведома.

Все это Витю заморочило в крайней степени. Оказаться одному против Шкворня, Лехи и Булки — это уже финиш. И карьеры, и даже жизни, может быть. В явном волнении души он позвонил Казану и поинтересовался насчет течения областной истории. Шура начал очень скучно и нудно бухтеть насчет того, что Булка его не понимает, а надо как можно скорее разбираться со Шкворнем. Когда же Витя поведал о том, что ни Шкворня, ни Булки в городе нет, Казан только икнул от удивления, и стало ясно, что он ни хрена не в курсе. На свою беду Казан сгоряча обмолвился, что по его сведениям на губернатора пошла крутая обкладка и по городу шастают всяческие комиссии и инспекции, а также передал дошедшее до него через десятые руки известие о том, будто какая-то инспекция уже опечатала офис Крюка. Речь шла о той самой липовой печати, которую на офис пришлепнула Булка. Но Казан, который ни фига об этом не знал, дружески посоветовал Вите мотать удочки и делать ноги, заметив со своей стороны, что ложится на дно и просит о себе больше не беспокоиться.