— Днём этого не сделать, — возразил Пашков. — Разрешите атаковать ночью.

   — Ночью? Ладно, пусть будет ночью. Но не возьмёшь к утру, отстраню, Пашков, от командования. Возьмёшь высоту — представлю к награде.

Высоту бригада взяла, и генерал, сняв свой орден, приколол его к гимнастёрке Александра Ивановича. А через день гитлеровцы ворвались на высоту, и бригаде вновь пришлось атаковать её. На этот раз отбили окончательно...

Александр Иванович долго сидел, устремив застывший взгляд на чистый лист. Ему опять представилась та ночная атака, когда морские пехотинцы схватились с врагом врукопашную. Нечасто на войне случалось это — на Малой Земле такой бой был обычным.

От этого воспоминания Александром Ивановичем овладело необъяснимое желание побывать сегодня, сейчас, на том месте, которое ныне называлось просто и буднично — Бережки. Захотелось пройти лощиной, по которой они выдвигались от моря, к рубежу атаки, взглянуть на злосчастную высоту, где погибло столько солдат. Бережки находились неподалёку от города, его окраина теперь почти подступала к некогда глухому и забытому месту.

Он стал вспоминать, когда был в Бережках, и откровенно удивился, подсчитав, что прошло уже пять лет. «Нет, определённо нужно поехать, — решил он. — Если не выберусь сегодня, когда ещё там буду...»

Александр Иванович вышел из дома и остановился у мостовой, ожидая такси. Кативший по другой стороне улицы «москвич» развернулся и остановился перед ним. Из автомобиля выглянул рыжеволосый с золотой коронкой во рту парень.

   — Здравия желаю, товарищ генерал! Вам куда?

   — В Бережки. По пути?

   — Бережки так Бережки, — весело ответил водитель. — С ветерком доставлю. А вы меня не узнаете, товарищ генерал? — Продолжая рулить, парень озорно взглянул на Александра Ивановича.

   — Не узнаю что-то, — вздохнул тот.

   — А я у вас в дивизии служил. Васильев моя фамилия. Иван Васильев. Вы мне ещё часы вручали на инспекторской за стрельбу. Я из пулемёта стрелял и все пули в мишень вогнал.

   — Кажется, было такое, — ответил Александр Иванович не очень уверенно.

Пока они ехали до Бережков, парень без устали говорил. Было видно, что он и рад и горд тем, что везёт своего бывшего начальника, генерала. Александр Иванович слушал его, улыбался и тоже был рад встрече.

   — А ещё я помню, как вы прощались с дивизией...

Шофёр внезапно замолчал, а у Александра Ивановича дрогнуло в груди.

   — Не надо об этом, — сказал он тихо.

Увольнение генерал Пашков воспринял с обидой.

Считал, что уволили его рано; мог бы ещё служить...

Дорога пролегала вдоль берега, справа раскинулись виноградники, слева изрезанный промоинами и лощинами склон тянулся к морю. Александр Иванович смотрел по сторонам, испытывая волнение при виде знакомых мест.

   — Вот здесь, Ваня, и останови, — коснулся он плеча шофёра.

   — А чего здесь, товарищ генерал? Разве вы не в посёлок?

   — Нет. Хочу вон туда, к морю, пойти, — указал он на видневшуюся неподалёку лощину и достал деньги.

   — Да вы что, товарищ генерал! — Иван решительно отстранил его руку. — Не обижайте. Когда прикажете за вами приехать?

   — А сможешь ли? Автомобиль ведь служебный...

   — Сегодня смогу.

   — Тогда... — Александр Иванович по армейской привычке посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать. И ещё он вспомнил, что в семнадцать ноль-ноль должен быть у пионеров. — Ровно в четырнадцать сможешь?

— Есть, товарищ генерал! Непременно буду! — Парень произнёс это с той лихостью солдата, для которого в исполнении не существует преград. — И даже туда подъеду, — показал он в сторону моря.

День был ветреный и хмурый. Тучи заволокли недалёкий хребет, и горы курились. По их склонам сизыми космами сползали облака и у подножия незаметно таяли.

Александр Иванович откинул воротник плаща, засунул руки в карманы и огляделся. Справа и впереди едва виднелась вершина высоты. Пологий склон был весь утыкан бетонными столбиками-подпорками для виноградных лоз. Столбики образовали строгие прямые ряды, которые уходили к самому гребню. Даже не верилось, что здесь, где раскинулся виноградник, были бои. Да какие бои!

Он немного постоял и медленно пошёл вдоль виноградника. Затем свернул с дороги влево и тем же неторопливым шагом, ступая по каменистому склону, направился к лощине. На глаза попался бурый камешек. Он поднял его и по тяжести определил, что это совсем не камешек, а осколок снаряда, а может, мины. Подержав в руке, он хотел положить его в карман, но увидел ещё один такой же и ещё и отбросил поднятый осколок прочь.

Подойдя к лощине, той самой, по которой они выдвигались, Александр Иванович остановился. Он удивился, увидев её почти такой же, какой она была и тогда. Казалось, время не коснулось её. Правда, не было ни окопов, ни укрытий, которые копали десантники. Всё обвалилось, заплыло землёй, но след остался.

То ли от ветра, а может, от волнения на глаза накатились слёзы. Он смахнул их и, спустившись в лощину, пошёл в сторону моря.

Где-то здесь располагался бригадный медпункт: окопы и вырытый под скалой блиндаж, где Аннушка, Анна Сергеевна, оказывала раненым первую помощь. Из этого пункта ночью, когда приходили суда, она эвакуировала раненых на Большую Землю.

Сойдя к берегу, Александр Иванович выбрал затишок и присел на корягу.

Море гудело. Волны обрушивались на берег, бились о лежавшие в беспорядке камни. Но в рёве волн ему слышался грохот боя. Он различал вой летевших с кораблей тяжёлых снарядов, разрывы мин, пулемётные и автоматные очереди, крики бесстрашно отчаянных в своём порыве людей. Он даже видел их...

Ему вдруг вспомнился весельчак Буткин, который приплыл сюда с гитарой. А потом в эту гитару, когда Буткин на ней бренчал, угодил немецкий снаряд. От гитары остался лишь обломок грифа, намертво зажатый пальцами руки.

Не одну неделю находились они на плацдарме, и почти каждый день их бомбили. Тогда клочок земли превращался в ад. Земля дыбилась, и казалось, вот-вот разверзнется.

В одной из бомбёжек Александра Ивановича ранило. К счастью, осколок попал в мякоть руки, не задев кости. Его хотели отправить в госпиталь, в тыл, но совесть не позволила оставить бригаду...

Так он сидел, предавшись воспоминаниям, как вдруг в сердце снова ударило болью. Он даже вскрикнул. Неужели?

Александр Иванович торопливо сунул руку в карман за спасительным пузырьком. Пальцы уже нащупали холодное стекло, но тело пронзила такая боль, что не было силы даже шевельнуться. Она сковала его всего, перед глазами вспыхнули радужные круги. Они наплывали, разрастаясь, гасли, но появлялись новые. И ещё он увидел над собой небо, с которым была связана его жизнь. Только на этот раз оно было чёрным, как в ту глухую осеннюю ночь, когда их десантный катер плыл к плацдарму.

«Неужели это конец?! — подумал он, холодея. — Нет! Не может того быть...»

Теряя горошины из пузырька, он неимоверным усилием сумел-таки дотянуться до рта и заложить одну под язык. И затих, по-настоящему счастливый тем, что сделал.

Нет, уходить ему ещё рано. Ещё есть дела, которые он обязан выполнить.

В результате ожесточённых боев некогда мощная немецкая группировка, возглавляемая фельдмаршалом Клейстом, к осени 1942 года потеряла многие важнейшие рубежи. Её 1-я танковая армия была выбита из-под Моздока, Грозного, Владикавказа, с высокогорных кавказских хребтов бежали альпийские егеря генерала Конрада. Главная группировка 17-й армии генерала Руоффа потерпела поражение у Туапсе, так и не сумев пробиться к морю и овладеть прибрежной дорогой. В зимних и весенних боях советские войска освободили Краснодар, Майкоп, Ставрополь, Тихорецк, Армавир, Ростов, захлопнув «кавказские ворота».