Лес, в котором раскинулся наш полевой лагерь, занимал большую площадь. Проложенная вдоль него дорога тянулась почти на десяток километров. Строгими рядами были натянуты палатки рот и батальонов, серыми квадратами утрамбованной щебёнки выделялись плацы, бросались в глаза раскрашенные в яркие краски гимнастические снаряды спортивных городков, под навесами скрывались учебные классы. В тыльной части находились офицерские домики, столовые, киноплощадки. В некотором отдалении застыла голубая даль пруда.

Я спросил офицера-инженера, откуда подвели воду к пруду.

   — А из недалёкой речки. Валерик называется.

По вечерам после дневного зноя у пруда всегда было шумно. Приходили не только офицеры, но и жители из ближайших селений. Испытывая блаженство, люди плескались в прохладной воде. Окунался и я. И не раз тогда вспоминались мне слова шофёра, назвавшего Валерик речкой смерти. Нет, теперь она была речкой жизни, мира, согласия.

Пребывание в лагере совпало с наиболее ответственным периодом боевой подготовки — летней учёбой. Манёвры, стрельбы, вождение боевых машин начинались с утра и продолжались дотемна.

В основном учения мы проводили на Сунженском хребте, реже — на дальнем, Терском. В годы Великой Отечественной войны в этих местах происходили ожесточённые бои с движущимися к Грозному немецко-фашистскими войсками. Здесь сражались бойцы всех народов Советского Союза. Они проливали кровь, отстаивая независимость Чечено-Ингушетии как части своей Родины.

Однажды, когда учения шли в районе Терского хребта и нижнего течения Терека, нас предупредили, что в этих местах орудует банда какого-то Магомы. Главарь переодевается в форму майора, а бандиты охотятся за оружием.

Это сообщение вызвало недоумение. Давным-давно я слышал о зловещем чеченце Селимхане, наводившем страх и панику на царских чиновников. Но то было в далёкие времена. А тут, в наше время, на сороковом году советской власти — и банда!

К счастью, учения тогда прошли спокойно, без инцидентов.

Меж тем в ближайшие селения — Самашки, Шали, Серноводск — возвращались из Казахстана некогда выселенные коренные жители. До нас доходили слухи о конфликтах с теми, кто занял их дома, но в конечном счёте всё завершилось мирным путём.

И мы, армейцы, пребывали с местными жителями в мире. Порой они доставляли в лагерь продукты из личных хозяйств, а в воскресные дни наши жены выезжали на базар в станицу Ассиновскую.

Мне помнится одна из встреч в доме горца. Случилось так, что молодой солдат-водитель проезжал по селению в дождь и сбил телёнка из проходившего улицей стада. В тот же день мы с командиром 32-го полка направились к пострадавшему хозяину.

Его дом располагался на каменным забором в глубине двора. Мы постучали в дверь. Нам открыли. В большой комнате у печи, в дальнем углу, хлопотали две женщины. Тут же находился и молодой хозяин в отутюженных брюках и белой сорочке. Как оказалось, это был младший сын хозяина. Узнав о цели нашего прихода, он объявил, что отца нет, но тот должен скоро прийти. Усадил нас за стол, сам сел напротив. Женщины молча начали ставить на стол тарелки и блюда с угощением. Возник и графин с хмельным.

Не успели мы приняться за трапезу, как появился старший брат. Младший тут же уступил ему место, покинул стол и встал у стены.

Не прошло и четверти часа, как в комнату вошёл сам хозяин: седовласый, с холодным взглядом человек лет шестидесяти. Старший сын поспешно занял место рядом с братом.

Уладив утреннюю неприятность, мы перешли к разговору о разных делах, однако не решались перейти к событиям тех лет, когда чеченцев выселяли из родных мест. Хозяин начал первым:

— Нанесли нам тогда обиду. Несправедливо выселили в Казахстан. В народе всегда бывают подлецы, они и сейчас ими остаются. Дурного человека скоро не исправишь. Но нельзя его вину перекладывать на народ. Без России нам не прожить, мы с ней — единое целое. Как и России без нас нельзя.

В беседе хозяин дважды наполнял стопки, обходя себя.

   — Нет-нет! Только с вами, — запротестовали мы.

   — Не могу, болит. — Он приложил руку к сердцу. — Не просите.

Но тут к полной нашей неожиданности к столу подошла седовласая женщина, орудовавшая у печи. Она взяла графин и молча наполнила третью стопку. Старик укоризненно посмотрел на неё, покачал головой, но потянулся к стопке: не посмел уронить в глазах женщины мужское достоинство.

Ныне Ичкерия переживает трудное время, кипят страсти, идёт открытая борьба за неведомую правоту требований, пускается в ход оружие. Сообщения из республики напоминают фронтовые сводки. Воздух раскрепощения кое-кого опьянил, экстремистские круги выдвинули требования неограниченной самостоятельности.

А мне в вихре лозунгов и шумливых возгласов слышатся спокойные слова старого рассудительного чеченца: «Без России нам не прожить, мы с ней — единое целое. Как и России без нас нельзя».

Весной 1851 года в родовое поместье графа Толстого Ясную Поляну приехал старший из сыновей — Николай. Он служил на Кавказе, имел воинский чин артиллерийского подпоручика, его батарея размещалась в казачьей станице Старогладковской, находившейся в низовье Терека, в 70 вёрстах от крепости Кизляр.

Его рассказы о далёком малоизвестном Кавказе, дикой природе, боевых схватках с чеченцами вызвали у двадцатидвухлетнего Льва непреодолимое желание отправиться туда и самому испытать то, что видел и пережил брат. Никакие уговоры родных отказаться от этой затеи не возымели действия.

— Ну и упрямый же ты, братец! — сдался Николай. — Ладно! Собирайся!

В середине мая они выехали из Москвы в Казань, чтобы оттуда плыть по Волге до Саратова. Там пересели с парохода на баржу и добрались до Астрахани. Дальше на почтовых перекладных прикатили к крепости Кизляр, где находился штаб 20-й артиллерийской бригады. В станицу Старогладковскую братья попали в конце мая, на сороковой день долгого пути.

Молодого Льва обмануло ожидание красот и романтики дикого края. Терек был быстрым, но до невозможности мутным, вместо ожидаемых заоблачных гор простиралась степная равнина, дома затаившейся в низине станицы были бедными, неказисты, и — зной да пыль. Лишь в ясные Дни с невысоких песчаных холмов виднелась во всю ширь горизонта снежная гряда далёкого и манящего хребта Кавказа.

Зато всё сильней становилось желание быть там, где подстерегала опасность схватки с местными повстанцами. Толстого не привлекала и офицерская компания с обязательным вином и картами. Развлечением была только охота.

Вскоре, а точнее 26 июня, батарею подняли по тревоге среди ночи, и командир капитан Хилковский объявил, что предстоит поход за реку Джалка и отряд поведёт сам генерал-майор Барятинский. Он начальствовал над левым флангом боевой Кавказской линии.

Незадолго до того чеченцы совершили дерзкий набег на земли гребенских казаков, угнали отары овец. Отряд должен был проучить их за бандитский грабёж.

Лев Толстой не числился военнослужащим и потому стал просить брата взять в поход и его. Николай обратился к командиру батареи и после уговоров добился его согласия: «Пусть собирается, будет за подносчика при четвёртом орудии. Там неполный расчёт».

Схватка произошла у селений Автуры и Герменчук. Чеченцы отступили. В наказание их посевы уничтожили, многие дома сожгли. Победа стоила трёх убитых и 36 раненых солдат.

В ходе сражения князь Барятинский, наблюдая за действиями батареи, обратил внимание на энергичного молодого человека в гражданском платье.

   — Кто таков? — спросил он его.

   — Граф Лев Толстой. Брат подпоручика из четвёртой батареи.

   — Должен сказать, что вы — храбрец. Из вас получится отменный офицер. Непременно подайте прошение о поступлении на воинскую службу.

Слова знаменитого генерала, будущего наместника Кавказа, пленившего имама Чечни и Дагестана Шамиля, сыграли свою роль. Пожелание генерала поддержал и брат Николай.