Однажды Фидель произнес очень важную речь в Гаване в присутствии советского посла Юрия Петрова. Это было в 1987 году, а потом Фидель посмотрел Юрию Петрову прямо в глаза и сказал: «Я думаю, что вам не повредит, если вы проведете какое-то время за чтением работ Че. Понимаете, здесь, в Латинской Америке, тоже имеются свои мыслители».

Случай порой творит хорошие вещи. Хоть моя авантюра с кафе-рестораном и закончилась плохо, она, по крайней мере, дала мне возможность встретиться с французской журналисткой Армеллой Венсан и сделать эту книгу. Действительно, именно за столиком в epicúreos родилась наша дружба, и было это в 2007 году. Аргентинская подруга рассказала ей обо мне после прочтения интервью – моего первого – в ежедневнике «Página 12», в котором я утверждал, что государство должно произвести обещанные репарационные платежи политическим заключенным за их пребывание в тюрьме, потому что оно медлило с выполнением этого своего обещания. Когда Армелла узнала о моем существовании, она сразу же захотела встретиться со мной. Как и большинство людей, она никогда не рассматривала возможность того, что Че мог иметь брата, да еще живого! Она немедленно отправилась на мои поиски в квартал Лас-Каньитас (интервью не уточняло ни названия, ни адреса epicúreos), и наконец она нашла меня. Она представилась и попросила меня об интервью. Я отказался. Просто в то время я не был готов. Но я пригласил ее на кофе. Ее сопровождал ее аргентинский муж. Мы много говорили. Я немного рассказал о своей семье. Армелла выглядела весьма заинтересованной. Мы встретились на следующий день в обед. В ходе беседы я узнал, что Клаудио, муж Армеллы, бежал из Аргентины в 1974 году после того, как его задержали за революционную деятельность, и он принимал активное участие в движении Гевары. Это неизбежно создало некие особые связи. Итак, я, в конечном итоге, дал интервью Армелле. Она написала обо мне во французском журнале «L’Amateur de cigare» («Любитель сигар»). Мы оставались на связи. Когда мы встретились в Буэнос-Айресе в марте 2015 года, я сказал ей, что хотел бы теперь почтить память моего брата, и она предложила мне идею книги. Так родилась эта книга, вышедшая во Франции.

Я отказывался говорить об Эрнесто в течение многих лет. От скромности, по молчаливому соглашению с моими братом и сестрами, в качестве реакции на моего отца, который активно играл роль «отца Че» на Кубе, и, без сомнения, из-за страха. Зачем говорить, что я был его братом? Чтобы меня убили? Действительно, уже после диктатуры, когда опасность миновала, я не задавался вопросом, почему я до сих пор чувствовал себя столь некомфортно от одной мысли о том, чтобы коснуться темы нашего родства. Это был очень личный вопрос. Че был моим братом, прежде чем его увенчала слава героя. Я боялся использовать его память, как это сделали многие другие. Поэтому я молчал, постоянно сталкиваясь с его изображениями на улицах по всему миру, где он продолжал существовать уже в качестве легенды. Этот миф был невыносим для меня и навсегда таковым останется.

Однажды, в октябре 1973 года, я был на Кубе с семьей, когда с моим сыном Мартином случился очень тяжелый приступ астмы. Предполагаю, что он унаследовал эту болезнь от своего дяди Эрнесто, как и его брат Пабло. Двое моих сыновей были астматиками. Но не я. У меня появились весьма странные проблемы с легкими при выходе из тюрьмы, но это была не астма. Я отвез Мартина в клинику Боррас, больничный комплекс в Гаване. Его случай оказался настолько серьезным, что врачи решили госпитализировать его и перелить ему сыворотку крови. Он едва мог дышать.

Конечно, благодаря моему имени докторша узнала меня. На следующий день она отвела меня в сторону: «Сеньор Гевара, – сказала она, – мы хотим пригласить вас принять участие в церемонии, которая состоится завтра. Мы будем вручать награды лучшим сотрудникам от имени Че и рассчитываем на ваше присутствие». Октябрь – это месяц мероприятий, посвященных смерти Эрнесто и Камило Сьенфуэгоса. Я отказался, объяснив, что предпочитаю молчать и что я прибыл в больницу, потому что мой сын болен. Врач была маленькой, но крайне авторитарной, и она ничего не хотела слушать. Она посмотрела на меня горящими глазами и заявила тоном, не терпящим возражений: «Послушайте меня, сеньор Гевара. Вы имеете полное право говорить или не говорить. Однако мне кажется, что ваша позиция состоит в том, что вы – большой эгоист. Всем известно, что вы тут не имеете ни малейшего представления о вещах, которые вы могли бы сказать, и вы зарыли все это глубоко внутри себя. Если предпочитаете держать их в себе, это ваш выбор, но я не согласна». Я был поражен.

Она говорила без конца и стояла на своем. Устав от ее увещеваний, я уступил. Что я мог сделать? Я спросил у нее про время и место проведения церемонии, и я там появился, не имея ни малейшего представления о том, что буду говорить. Они поставили длинный стол в большом зале. Присутствовали директор больницы, врачи, медсестры, санитары… Я никого не знал в этой среде. Они посадили меня в конце стола и забыли про меня, к моему огромному облегчению, на все время, пока вручались награды. Я задумался. Меня никогда еще не просили делать так. Что я должен сказать? Неожиданно докторша взяла микрофон и объявила: «Мы имеем честь видеть с нами сегодня вечером брата доктора Эрнесто Че Гевары, героического партизана…» Прежде чем она успела закончить фразу, все встали и начали дико аплодировать. Это оказалось весьма ксати, потому что у меня ком встал в горле, и я весь дрожал; мне нужно было успокоиться и подумать о том, что я собираюсь сказать. Они плакали! Че погиб всего пять лет назад, и его отсутствие до сих пор с болью воспринималось на Кубе. Такая реакция глубоко тронула меня.

Кто-то сунул мне микрофон под нос, и я начал говорить. Слова полились сами собой. Пока я говорил, я чувствовал, что вот-вот заплачу. Ком все еще стоял в моем горле, и все же я говорил. Я не знаю, что я такого сказал, но мои слова шли из самого сердца. Периодически присутствовавшие начинали аплодировать. Это был первый раз, когда я публично говорил об Эрнесто. Я сохранил об этом очень сильное впечатление, но я не повторял ничего подобного в течение тридцати шести лет.

Что касается интервью в средствах массовой информации, то у меня был неудачный опыт в 1965 или 1966 году (я точно не помню дату), который потом надолго отбил у меня всякую охоту. Все, и моя семья в том числе, задавались вопросом, где Че. Он исчез. Я не говорил ни с кем из моих родственников, и я ничего не знал о передвижениях Эрнесто. Однажды репортер из журнала «Gente» появился в моем книжном магазине. Он хотел взять у меня интервью. Я ответил, что не даю никаких интервью. Он настаивал на своем. «Я просто хочу понять, знаете ли вы, где ваш брат», – сказал он мне. Я повторил ему, что не даю интервью. Я также добавил, что, даже если бы я знал, где мой брат, он был бы последним человеком, которому я бы об этом рассказал. При нем находился фотограф с телеобъективом, которого я не заметил с другой стороны улицы. Он сфотографировал меня без моего согласия. На следующий день «Gente» опубликовал мою фотографию, сопроводив ее следующим комментарием: «Хуан Мартин Гевара утверждает, что не знает, где его брат Че, но тон, которым он это сказал, предполагает, что он про это знает, и очень даже хорошо». Подобные методы были тем более шокирующими, что они подвергали меня опасности. Я нашел этого чертова репортера и сказал ему: «Что ты хочешь? Навести на меня CIDE[87], ФБР, ЦРУ и КГБ? Ты больной?» Они не трогали меня, пока он не сделал эту свою фальшивку. Он доставил мне неприятностей: если спецслужбы не замечали меня прежде, в чем я сильно сомневаюсь, то теперь я стал для них мишенью.

С годами я изменился, а журналисты наконец оставили меня в покое, я их разочаровал. Потом они вернулись после моего первого интервью в 2007 году для аргентинского ежедневника «Página/12». В нем говорилось не о Че, а о пособиях, которые правительство обещало политическим заключенным. Оно тянуло с выполнением свого обещания, и я решил выступить по этому поводу. Тогда публика вспомнила о моем существовании. Все забыли, что у Че были братья и сестры. Аргентинцы были поражены. Настолько плохо они знали свою собственную историю. Тем не менее мне потребовалось еще два года, чтобы решиться заговорить о Че. Я был жертвой самоцензуры!