Единственный раз я напрямую обратился к Фиделю, чтобы что-то получить, когда мне захотелось, чтобы моя дочь Анна вернулась на Кубу в 1984 году. Она провела несколько лет на острове, вернулась в Буэнос-Айрес со своей матерью, но не смогла адаптироваться в Аргентине. Я написал Фиделю. Он мне сразу же ответил очень ласковым письмом, очень красивым, сопроводив его подарками: он не только согласился с тем, чтобы Анна переехала на Кубу, но и гарантировал ей жилье и работу. За это я был ему очень благодарен.
После падения военной диктатуры Мартин и Пабло, два других ребенка от моего союза с Марией Эленой Дуарте, также вернулись жить в Буэнос-Айрес на какое-то время. Но прошло девять лет с момента их отъезда в изгнание, и вся их жизнь теперь была связана с Кубой. И они уехали. Мой сын Мартин и дочь Анна теперь живут в Испании. А вот Пабло до сих пор проживает на Кубе.
Я сохранил контакт с бывшими боевыми товарищами Эрнесто, с Гарри Вильегасом и Леонардо Тамайо, пережившими не только партизанскую войну в Сьерра-Маэстре, но и бои в районе Ньянкауасу, и занимавшими важные посты в кубинском правительстве. Они сделали признание, глубоко тронувшее меня. В то время, как они сражались в Боливии, Эрнесто часто говорил обо мне. А однажды он признался им, что из всех своих братьев и сестер он именно меня считал своим духовным наследником, тем, кто мог бы продолжить его борьбу и привести ее к успеху. Об этом я думаю сегодня при написании этой книги.
«Во веки вечные вы мои дети…»
Однажды я случайно зашел в один ресторан в Гаване с Алехандро Кастро, сыном Фиделя, и Селией, дочерью Эрнесто. И, слово за слово, мы начали говорить о том, что значит для каждого из нас родство с этими прославленными людьми. Я не знал его братьев и сестер, но мы поняли, что Алехандро был тем, кто больше всех пострадал от своего происхождения. Его всю жизнь слишком охраняли и окружали телохранители. Безопасность Фиделя всегда была одним из ключевых аспектов в жизни его семьи. Неоднократные акты агрессии со стороны Соединенных Штатов заставляли его опасаться, что возьмутся и за его потомство. И его дети выросли без права выходить на улицу в одиночку. А потом, быть сыном Фиделя – это же такой груз! Алехандро восхищался своим отцом, но он не мог свободно об этом говорить. Он был фотографом и делал портреты… Фиделя. Хоть они и были прекрасны, но главным в его фотографиях был не он, а, конечно же, Фидель. Бедняга так и прожил всю свою жизнь в тени Líder Máximo (вождя нации).
Моя племянница Селия стала ветеринаром, большим специалистом по дельфинам. Она работает в Гаванском аквариуме. Много лет назад она приняла решение никогда не говорить о своем отце. Она развелась со своим мужем-чилийцем и вела очень спокойную жизнь со своими детьми. Она не захотела заниматься делами Centro Estudios (Исследовательского центра) имени Че Гевары в Гаване и музеем, миссия которого заключается в сборе архивов Че, будь то рукописи, книги, речи, статьи или фотографии. Центр Че возглавляет ее брат Камило, ныне фотограф, который до этого занимал несколько постов в кубинском правительстве.
Я мало знал мою племянницу Ильду, старшую дочь Эрнесто. Когда я вышел из тюрьмы, ей уже было двадцать семь лет, она была замужем за мексиканцем и работала в библиотеке. Уже тогда она мучилась депрессиями. Она умерла от рака в возрасте тридцати девяти лет.
Алейда стала педиатром, специалистом по детской аллергии. Она работает в одной гаванской больнице. Она осуществила множество гуманитарных миссий в Анголе, Никарагуа и Эквадоре. Она выступает за права человека, а также управляет двумя центрами для детей-инвалидов и жертв жестокого обращения. Алейда неустанно путешествует, стремясь содействовать свободному доступу людей к здравоохранению. Она говорит, что отец – ее вдохновение. Она также издает журнал «Парадигма», где работает вместе со своим братом Камило.
Мои племянницы и племянники едва знали своего отца[82]. Когда он отсутствовал, он посылал им открытки с картинками. И они сохранили красивое прощальное письмо, написанное им перед отъездом в Боливию:
«Моим детям.
Дорогие Ильдита, Алейдита, Камило, Селия и Эрнесто, если вы читаете это письмо, значит, меня больше нет с вами. Скорее всего, вы вряд ли вспомните меня, а самые младшие точно не запомнят. Ваш отец всегда жил в соответствии с тем, во что верил, и поступал он согласно своим убеждениям. Вырастайте хорошими революционерами. Учитесь прилежно, чтобы освоить знания и технологии – это помогает овладеть природой. Не забывайте, что важнее всего – революция, но каждый из нас поодиночке ничего не значит. Прежде всего всегда обостренно воспринимайте любое проявление несправедливости – против кого угодно, где угодно в мире. Это самое прекрасное качество революционера. Во веки вечные вы мои дети, и я все еще надеюсь увидеть вас. Целую и крепко обнимаю. Ваш папа»[83].
Эрнесто очень мучила невозможность играть роль отца. Он любил своих пятерых детей и расстраивался от того, что не мог засвидетельствовать эту свою любовь из-за длительных и регулярно повторяющихся отъездов. Он разрывался между добром для своих детей и добром для всего мира. Кто больше всего нуждался в нем? Алейда Марч была матерью очень внимательной, и он рассчитывал на нее в деле обучения детей. «Мои дети называют папой солдат, которых они видят каждый день, а меня они никогда не видели», – жаловался он. Или так: «Иногда мы, революционеры, бываем очень одиноки, и даже наши дети считают нас почти незнакомыми людьми. Они видят нас реже, чем часового, которого они называют дядей». Отдаление от своей семьи было для него огромной жертвой. В январе 1965 года, находясь в Париже, он написал Алейде: «На самом деле, я старею. Я все больше и больше люблю тебя, и я чувствую привязанность к нашему дому, к нашим детям, ко всему этому маленькому мирку, о котором я думаю тем больше, чем дольше я его не вижу. Ментальный возраст, что я ношу в себе, очень опасен; ты становишься необходимой, тогда как я – всего лишь привычка». Для его детей расти без отца на Кубе, где его так почитали, было очень трудно.
Я никогда не касался постоянного отсутствия Эрнесто в разговорах с Алейдой Марч. На следующий день после того, как Фидель публично прочитал его прощальное письмо в театре, она оделась во все черное и молча плакала на балконе. Она очень любила моего брата, это даже было настоящей страстью. Она потом зажила другой жизнью с одним членом правительства. Кубинцы не простили ее. Они считали, что она должна была оставаться верной Че и во вдовстве, обязана посвятить всю свою жизнь его памяти, и ничего больше! Я понял это из разговоров с людьми. И тем не менее определенным образом Алейда все же посвятила свою жизнь погибшему мужу. Кроме того, она работает в Исследовательском центре имени Че Гевары. Я даже порой задаюсь вопросом, как ее нынешний супруг живет со всем этим?
Я испытываю большую привязанность к моим племянницам и племянникам. Я стараюсь помочь им в жизни, делаю все, чтобы видеть их как можно чаще, что-то советовать. В то же самое время я не психотерапевт и создан не для того, чтобы задавать им слишком много вопросов или их анализировать. Есть темы, на которые я с ними говорю только тогда, когда они сами меня спрашивают. Иногда мы беседуем об Эрнесто, но всегда в достаточно легком тоне. Они шутят. Эрнесто, сын Че, например, любит повторять, что его отец забыл передать ему свои нейроны. Чувствуется, что это все очень сложно для них, и они стараются над этим смеяться. Я делаю то же самое. В них есть некий вакуум, и я пытаюсь заполнить его, как могу. Когда они приезжают в Аргентину, я изо всех сил пытаюсь сделать так, чтобы они чувствовали себя как дома. Эрнесто ощущает себя более аргентинцем, чем его братья и сестры, но, в конце концов, его жизнь – это Куба. Именно с ним я в большей степени близок. Это весьма интересный человек, который не захотел соответствовать ожиданиям своей семьи, эдакий нонконформист, делающий вид, что уступает, но затем все равно совершающий то, что задумал.