Когда аргентинская пресса предприняла новую попытку примерно в 2009 году, я был наконец готов, хотя формально еще не все для себя решил. Это произошло естественным путем. Однажды я просто согласился на интервью. Мне было чего сказать, что я давно носил в себе. А потом были многочисленные беседы с Роберто, Селией, Анной-Марией до ее смерти. С тех пор как Селия вернулась из изгнания в 1984 году, а за ней и Роберто, мы много говорили об Эрнесто и необходимости высказаться или, наоборот, молчать. Анна-Мария и Селия остались на своих позициях и сохраняли молчание. Роберто много выступал публично, в частности о своем движении MoDePA.
Селия ничего не знает об этой книге. Когда узнает, она вполне может перестать со мной разговаривать. Она не согласна со мной в этом плане. И мы обходим эту тему, чтобы не ругаться. Она более жесткая, более цельная, чем когда-либо. Роберто вновь ушел в себя и в восемьдесят три года не хочет говорить об этом. Он знает, что я очень активен, что я участвую в защите памяти Эрнесто, но он никогда не задавал мне по этому поводу никаких вопросов. Его жена, напротив, меня очень воодушевляет.
Мое желание говорить не просто родилось из каких-то личных соображений. В период между 2001 и 2003 годами Аргентина пережила ряд катаклизмов. С политической точки зрения, это был период крайней нестабильности: после двух катастрофических правлений перониста Карлоса Менема пять президентов поменялись в резиденции Касса Росада в течение четырех лет; некоторые из них продержались лишь 48 часов[88]. И в то время я вдруг обнаружил, что молодежь заново открывает для себя Че. Она жаждала знаний. Она задавала вопросы. И возникла необходимость, потребность, рожденная хаосом, катастрофическим экономическим и социальным кризисом, которого мы достигли в полную силу в 2001 году. Мы уже жили при весьма опасном спаде. А теперь нас толкали в пропасть резкие экономические меры, навязанные Международным валютным фондом (мы стали Грецией задолго до Греции). Целые слои населения перешли из среднего класса в состояние полной нищеты: их сбережения внезапно обесценились, а у кого-то и вообще полностью растаяли. Люди были вынуждены прибегать к бартеру, чтобы как-то выживать. У них не было больше наличности: банки были закрыты или наложили ограничения на снятие денег. Все начали обменивать еду на услуги. Стало ясно, что «дикий капитализм» – это вовсе не обещанная нирвана. Пришлось мобилизоваться. Нужно было найти лекарство, создать другое общество на пепелище старого. И молодые люди обратились к Че. Что он говорил о капитализме? Какие решения он предлагал? Постепенно я начал отвечать. И я увлекся. Я чувствовал ответственность перед ним, некий долг памяти, который требует, чтобы я говорил о нем. Какие шаги надо сделать, чтобы стать Че?
В то же самое время три старых друга решили открыть музеи: Хулия Перье, сестра моего сокамерника, депутата от провинции Мисьонес – в Пуэрто-Карагуатай, где Эрнесто провел свои первые два года; ответственная за туризм Карина Чуикикич – в Альта-Грасии, где Эрнесто жил в молодости; и Дарио Фуэнтес – в Сан-Мартин-де-лос-Андес, в патагонской провинции Неукен, месте удивительной красоты, которое так пленило Эрнесто, что он говорил о нем до конца своих дней. Хулия, Карина и Дарио попросили меня принять участие в этом деле. Они приложили так много усилий, чтобы почтить память моего брата, что я не мог отказаться. Мы запустили схему культурного туризма под названием «Los Caminos del Che» («Дороги Че»), связывающую три музея, и эта программа была одобрена Министерством туризма Аргентины. Наша первая публичная встреча была проведена в 2009 году. Она отметила мой дебют на национальной и международной арене. В 2013 году я основал ассоциацию «Por las huellas del Che» («По следам Че») с целью распространения его идей. Я всегда говорил, что многие хотели бы поставить крест и распять Че, причем не только его тело, но и его идеалы. Ассоциация начала с детального изучения того, как изображали Че после его высадки вместе с Фиделем на пляже Лас-Колорадас. Мы хотели понять, как это было воспринято. И что же мы обнаружили? То, что его образ многогранен: образ аргентинского врача-коммуниста, который агитировал молодых людей из хороших семей; образы героев фильмов («Че» Ричарда Флейшера с Омаром Шарифом в главной роли, а также более поздний «Че» Стивена Содерберга с Бенисио Дель Topo[89]); образ убийцы-психопата, который легко стреляет с двух рук; образ героического борца, защитника вдов и сирот и т. д. Но каким был Че на самом деле?
Я хотел бы, чтобы эта книга – и Ассоциация тоже – достигла нескольких целей. Главное – показать моего брата за пределами сложившегося мифа. Люди имеют искаженное представление о Че. Но под маской иконы или партизана, как бы это ни было привлекательно, имелось совсем другое содержание, и его нужно было распространять. Кто знает, о чем думал Че? Почти никто! Тем не менее он был одним из величайших мыслителей-марксистов своего века. И люди должны понимать, что этот человек не просто так взялся за оружие. Многим он представлялся авантюристом, но он был из тех, кто готов отдать жизнь ради того, чтобы быть в гармонии с истиной, кто способен умереть за свои идеи. Важно понимать, что Эрнесто сначала был нормальным человеком, если не сказать самым обычным, а потом он стал исключительной личностью, которой другие могут и должны подражать. Великие люди очень редки, но они существуют! И он был аргентинцем. Отсюда и моя вторая цель: чтобы аргентинцы символически переоткрыли для себя фигуру Че. Не в обиду кубинцам будет сказано, он имел привычки, культуру и юмор типичного аргентинца. Недавно я читал лекцию в крупном университете Гаваны и имел несчастье сказать об «аргентинстве» Че. Это очень плохо прошло в аудитории. Настолько, что несколько человек даже вскочили, чтобы возразить мне. Че был не просто кубинцем, заверили они меня, он был santaclareño[90], и в нем не было ничего аргентинского, даже не было акцента, который скорее походил на что-то среднее между мексиканским и кубинским. Я не настаивал, это было бесполезно, но я все же на какой-то миг потерял дар речи.
Эрнесто никогда не переставал ощущать себя аргентинцем и любить нашу страну. В Гаване он регулярно отправлялся в информационное агентство «Пренса Латина», чтобы собрать там информацию о событиях на родине – за этим он следил с огромным интересом. Он знал имена всех политиков, всех важных военных и членов профсоюзов. Ничто из того, что происходило в Буэнос-Айресе, не ускользало от его внимания. Хорхе Масетти – который долго беседовал с ним в Сьерра-Маэстре и стал потом его другом – посылал ему каждое утро последние новости об Аргентине.
Однажды журналист, имя которого я забыл, расспрашивал Эрнесто о нашей стране. В какой-то момент он воскликнул: «Хватит об Аргентине, перейдем к другой теме». – «Почему? – удивился журналист. – Вы же так любите свою страну!» – «Именно по этой причине!» – ответил Эрнесто. Истина заключается в том, что он испытывал сильную ностальгию по своей родине.
На Кубе Че был идеальным парнем, он стал почти святым, и никто не имеет права трогать его. Однако у Эрнесто были и недостатки, как и у всех остальных людей. Ему часто было трудно объяснить словесно или физически, что он чувствует по отношению к людям. Из этого делали вывод, что он далек от людей, как и моя мать. Она любила нас очень нежно, но она никогда никого не брала на руки. И все же мы знали, какую любовь она к нам испытывает. Именно поэтому долгое объятие матери и сына в аэропорту Гаваны стало таким трогательным и так впечатлило нас.
В своих письмах Эрнесто самовыражался гораздо больше. Он писал прекрасные стихи о любви к Алейде, а до этого – к Чичине. Его сердце было полно теплоты. Одним из его любимых высказываний было такое: «Затвердеть, не теряя нежности». Это был именно его случай.