«Он мне сказал это [про смерть моей матери] так, как должны говорить об этом людям сильным и ответственным, и я благодарен за это […] Что я знаю. По правде, ничего. Знаю только, что у меня есть физическая необходимость видеть свою мать, и я кладу голову на ее худые колени, и она мне говорит: «мой старичок», с нежностью скупой, но абсолютной, и чувствовать на плече ее неловкую руку, гладившую меня, точно марионетку, как если бы нежность исходила у нее из очей и голоса, потому что веревки не позволяли приблизиться. И руки содрогались и продвигались ощупью, больше чем ласкали, но нежность проступала из пор и разливалась повсюду, и от этого я чувствовал себя так хорошо, таким маленьким и таким сильным. Не нужно просить у нее прощения; она все понимает, и это становится ясно, когда слышишь ее «мой старичок».

Че прилетел в Африку в конце апреля – начале мая 1965 года [58] под именем Рамон Бенитес. Он прибыл в Конго-Киншасу через три недели [59] с двенадцатью кубинскими товарищами – сотня других присоединится к нему позже – с целью оказания помощи повстанческому движению Симба во главе с Лораном-Дезире Кабилой. Конго было охвачено гражданской войной с момента обретения независимости. В стране царил ужасный хаос. Оружие прибыло поврежденным; точной информации не хватало; люди потратили часть революционных денег на проституток и теперь страдали от венерических заболеваний; повсюду главенствовал скрытый алкоголизм; логистика практически отсутствовала. Такому ультрадисциплинированному бойцу, как мой брат, терпеть подобное разложение было крайне трудно. Что же касается Лорана-Дезире Кабилы, одного из революционных вождей, то он сначала впечатлил, а потом разочаровал Эрнесто. Ему явно не хватало серьезности, и он никогда не находился там, где его ждали. Он был дилетантом. Разочаровавшись, Эрнесто покинул Конго в ноябре с чувством, что не совершил ничего конкретного, да плюс еще его здоровье оказалось ослаблено местным климатом. Он потерял почти двадцать килограммов. Полагая, что нельзя возвращаться на Кубу в настоящее время, когда Фидель уже публично зачитал его прощальное письмо, он провел следующие шесть месяцев под чужим именем в Дар-эс-Саламе, что в Танзании, куда отправилась и Алейда (также под другим именем), а затем – в Праге, где он вошел в контакт с Таней Бунке, аргентинской революционеркой немецкого [60] происхождения, базировавшейся в Ла-Пасе, в Боливии. «Я никогда не чувствовал себя таким одиноким на моем пути», – записал он тогда в своем дневнике.

В Буэнос-Айресе мы все еще жили без новостей и буквально умирали от волнения. Позже мы узнали, что Фидель убедил его вернуться инкогнито в Гавану. Дальнейшая история известна. Он вернулся на Кубу под именем Рамона Бенитеса, через Швейцарию и, вероятно, через Париж (некоторые потом рассказывали, что видели, как он гуляет рядом с Сорбонной в своем знаменитом берете, совершенно не заботясь о том, что его узнают), Германию и Москву, где, чтобы запутать потенциальных шпионов, Эрнесто сбрил себе бороду, постригся и отрастил усы. Он прибыл неузнанным, выдавая себя за респектабельного коммивояжера. Переодевание оказалось настолько эффективным, что его дети Ильда (десяти лет), Алейда (шести лет), Камило (четырех лет), Селия (трех лет) и Эрнесто (одного года) не признали его, когда он нанес им последний визит перед отъездом в Южную Америку. Он представился другом их отца, и они поверили.

Когда я услышал страшную весть о смерти Эрнесто, я побежал к своему отцу на улицу Парагвай, держа газету в руке. Мы сразу же собрались у Селии. Только Анна-Мария отсутствовала: она жила в Тукумане, и у нее было пять маленьких детей. Зато присутствовала ее подруга Ольга. Мы вместе изучили все газетные фотографии. Никто не хотел верить, что это Эрнесто. Селия повторяла: «А ты, что ты по этому поводу думаешь? Это, конечно же, фотомонтаж». Мой отец думал точно так же. Это было ужасно. Я был убежден, что это он и что там нет никакой фальшивки. Ольга была согласна со мной, но не решалась это сказать. Она посмотрела на руки на фотографии и узнала их. У нас у всех были такие же руки. А еще у нас у всех была одинаковая походка, и она всегда отмечала это. Селия не могла смириться с тем, что Эрнесто умер. Эта мысль отдавалась в ней страшной болью. Мой отец повторял: «Я говорю вам, фотография – подделка, это не Эрнесто».

Один из нас должен был немедленно ехать в Боливию, чтобы там точно во всем убедиться. Мы долго спорили, чтобы определить, кто из нас сделает это. Отец и Селия были не в себе. Оставались только я или Роберто. И выбрали его, ибо ему было 35 лет, плюс он был адвокатом.

Поездка на опознание останков Че в Боливию не прошла для него без последствий. Это было не только чрезвычайно мучительно, фактически это было актом неповиновения. Аргентина тогда жила под военной диктатурой Хуана Карлоса Онганиа. Надо было проявить мужество, а Роберто не испытывал недостатка в нем.

Мой брат прилетел в Валлегранде на частном самолете утром 11 октября, то есть через два дня после смерти Эрнесто, и его сопровождали два репортера из журнала «Хенте». В Буэнос-Айресе шел сильный дождь, и видимость была нулевой. Большинство рейсов отменили из-за погодных условий. Но дело Роберто не могло ждать. Надо было срочно прибыть в Боливию и все разузнать. Действительно ли Эрнесто погиб?

Простая поездка быстро превратилась в целую эпопею. Самолет сначала приземлился в Сальте, где Роберто, водитель и двое журналистов были вынуждены провести ночь. Было уже 17 часов, и боливийские аэропорты прекратили работу в ночное время. В Сальте Роберто назвал свое имя работнику отеля, а тот поспешил предупредить прессу, в результате чего тут же появился рой репортеров. Известие о смерти самого разыскиваемого партизана в мире, конечно же, уже облетело мир.

Первые полосы всех газет показывали одно и то же: труп Че. Роберто смотрел на них, всматриваясь в каждую деталь разбитого тела, стараясь не признать своего брата. Журналисту, который поинтересовался его мнением, увидев его мысленную борьбу с фотографиями, он ответил: «Это действительно очень волнительно, и ничего пока не доказано. Когда я окажусь перед телом, я вам скажу свое мнение». Но он не мог видеть останки Эрнесто из-за препятствий, чинившихся боливийской армией.

Прибыв в Валлегранде на следующий день, Роберто попросил встречи с человеком, производившим захват, то есть с полковником Хоакином Сентено Анайя. Он отсутствовал. На улице продавец газет выкрикиваял: «Че был похоронен вчера на рассвете». Роберто не поверил. Как они могли посметь похоронить Че так быстро, не проинформировав его семью? Когда полковник вернулся, он подтвердил эту историю. Захоронение Че происходило в большой тайне, и никто, кроме высшего командования боливийской армии, согласно правилам, применявшимся ко всем партизанам, не знал о месте его погребения. Сентено Анайя также утверждал, что у него имеются доказательства относительно личности Эрнесто. Армия нашла при нем его дневник, отпечатки пальцев соответствовали и, что самое главное, Че сам признался перед смертью, что это он. Роберто потребовал эксгумации трупа на основании своего права родного брата. Полковник ответил, что не уполномочен принимать такие решения. Он посоветовал ему поехать в Ла-Пас, к генералу Альфредо Овандо Кандия. Роберто поехал в Ла-Пас и пошел там прямо к казармам. Овандо Кандия там не оказалось. Роберто постучал в дверь его частной резиденции. Он начинал уже думать, что боливийские военные руководители сознательно его избегают. «Генерал никогда не принимает официальные визиты дома», – сообщил лейтенант, открывший дверь. Роберто назвал свое имя и настаивал. Генерал появился и приветствовал его следующими словами: «Мне очень жаль. Я предпочел бы, чтобы такой герой, как ваш брат, живым выбрался из боливийских лесов». Роберто повторил свою просьбу об эксгумации трупа. И тогда генерал придумал такую историю: «Я разрешаю вам вернуться в Валлегранде, но вы точно прибудете слишком поздно. Не удивлюсь, если тело уже кремировали». Коммерческий рейс на Санта-Крус, ближайший к Валлегранде аэропорт, вылетал лишь на следующее утро. Поэтому Роберто провел ночь в отеле «Крийон». По случайному совпадению, ему дали тот же номер, который за несколько месяцев до этого занимали родители французского журналиста Режи Дебре[61], когда они прибыли, чтобы повидать сына в тюрьме. Дебре был задержан на выходе из лесов Ньянкауасу в сопровождении партизана Чиро Бустоса, дезертировавшего с согласия Че.