Оставалось определить, в какой стране Латинской Америки произойдет следующая революция. Очаг восстания, начатого Хорхе Масетти в аргентинской провинции Сальта, который должен был стать отправной точкой для более широкого движения, затух. Масетти ушел в партизаны в сентябре 1963 года. Семь месяцев спустя он пропал без вести. И никто никогда его больше не видел.

Совсем не обязательно верить в нелепые слухи, но моя мать провела свои последние недели в постоянной тревоге. Она задавалась вопросом, а не был ли Эрнесто просто рассержен на нее. Может быть, виной всему было письмо, которое она написала ему 14 апреля 1965 года, где она адресовала ему горькие упреки и которое она доверила Рикардо Рохо, соотечественнику, которого Эрнесто знал очень давно? В то время дипломатические отношения между Кубой и Аргентиной были испорчены. И мы доверяли нашу переписку надежным людям. Рохо должен был доставить письмо посреднику из Кубы, но его поездку отменили в последнюю минуту, и послание осталось в Буэнос-Айресе. Поэтому Эрнесто и был не в курсе. Это письмо вернули семье гораздо позже, уже после смерти моей матери.

В начале мая я отвез мать к моей бабушке в Портелу, полагая, что это принесет ей облегчение. Через несколько дней ее состояние внезапно ухудшилось. Она страшно мучилась. И я привез ее обратно в Буэнос-Айрес, где ее тут же госпитализировали. Она думала только об одном: увидеть Эрнесто или, по крайней мере, поговорить с ним.

После нескольких попыток ей наконец-то удалось дозвониться до Алейды Марч. Моя сноха попыталась успокоить ее, сказав, что не стоит волноваться: Эрнесто нет в Гаване, она не может узнать, где он, но все хорошо, он работает. Подобное загадочное объяснение не утешило мою мать. Она умерла совсем измученной, все время спрашивая себя, где Эрнесто и почему от него ничего не слышно.

На похоронах ее гроб был покрыт аргентинским и кубинским флагами, а также знаменем Movimiento de Liberación Nacional (Национально-освободительного движения).

Тайна исчезновения Че так и осталась неразгаданной, в том числе и на Кубе. Никто не видел его с момента последней поездки, которая привела его в Нью-Йорк, а затем в Мали, Гану, Алжир, Дагомею[56], Гвинею, Конго и Танзанию. Кубинцы были особенно удивлены его отсутствием на похоронах Анибала Эскаланте, важного члена правительства. Тогда мир не знал, что Че послал Фиделю прошение об отставке и одновременно прощальное письмо, и произошло это во время его последнего тайного приезда на Кубу. Это письмо я воспроизвожу здесь, а Líder Máximo (вождь нации) публично зачитал его 3 октября 1965 года:

«Фидель!

Сейчас я вспоминаю о многих вещах: о том, как мы познакомились в доме Марии Антонии, о том, как ты предложил мне идти с вами, как рассказывал о трудностях приготовлений.

Однажды нас спросили, кого нужно известить в случае смерти и какова реальная возможность всем нам погибнуть. Тогда нам представлялось само собой разумеющимся, что в революции (если она настоящая) либо выходишь победителем, либо мертвецом. На пути к победе много товарищей покинуло нас.

Сегодня для меня все это уже не так трагично, потому что сейчас мы уже стали взрослее, но события повторяются. Чувствую, что я исполнил часть своего долга, связавшего меня с кубинской революцией на ее территории, и я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, ставшим и моим тоже.

Я формально отрекся от моих должностей в правлении партии, от своего министерского кресла, от своего чина командующего, от своей кубинской сущности. С Кубой меня связывают не рамки закона, это узы иного рода – они не могут быть разорваны, как должностные.

Оглядываясь на прожитые годы, я думаю, что потрудился достаточно добросовестно и самоотверженно, чтобы закрепить победу революции. Моей единственной ошибкой было то, что я не сразу поверил в тебя, с самых первых минут в Сьерра-Маэстре, что недооценил твои качества революционера и предводителя. Я прожил великолепное время, а когда ты был рядом, чувствовал гордость за принадлежность к твоему народу в те яркие и одновременно печальные дни Карибского кризиса[57]. Редко так высоко блистал государственный деятель, как в те дни, и я также преисполнялся гордостью, когда следовал за тобой без колебаний, отождествлял себя с твоей манерой думать, видеть, определять опасности и принципы.

Другие страны мира настойчиво зовут на помощь. И я могу сделать то, что тебе не позволит твоя ответственность перед Кубой, а посему пришел час нашей разлуки.

Знай, что я поступаю так и с радостью, и с болью: здесь я оставляю самые истинные из всех моих надежд созидателя и самое вожделенное из всех моих человеческих желаний… Оставляю народ, принявший меня как своего сына; и это ранит мою душу. На новые поля сражений я несу с собой веру, которую ты внушил мне, революционный дух моего народа, ощущение исполнения самых святых обязанностей, связанных с борьбой против империализма, где бы то ни было. Это укрепляет дух и залечивает любые раны сердца.

Повторяю еще раз: я освобождаю Кубу от любой ответственности, кроме как служить примером. И если решающий час настигнет меня под другими облаками и другим небом, моей последней мыслью будет мысль о народе Кубы и о тебе. Я благодарен тебе за твои уроки и твой пример, которому постараюсь быть верным до последнего вздоха. Я всегда отождествляю себя с нашей революцией, и так будет и впредь. Где бы я ни оказался, я буду чувствовать ответственность кубинского революционера и буду действовать как таковой. Я не оставил своим детям и жене ничего материального, но я не печалюсь: не прошу ничего для них, так как государство даст им достаточно и для жизни, и для обучения.

Хотел бы многое еще рассказать тебе и нашему народу, но чувствую, что это не нужно; слова не могут выразить то, что бы я пожелал, потому и не стоит исписывать листы чистой бумаги.

До победы, всегда! Родина или смерть!

Обнимаю тебя со всем революционным пылом».

Таким образом, вместо рубки сахарного тростника Че готовился к бою и планировал следующий этап своей жизни. Для моих родителей он написал следующее прощальное письмо 1 апреля 1965 года:

«Дорогие старики: я вновь чувствую под своими пятками зуд странствующего рыцаря; и я вновь пускаюсь в путь со щитом в руках. Около десяти лет тому назад я написал вам другое прощальное письмо. Насколько помню, тогда я сожалел, что не являюсь лучшим солдатом и лучшим врачом; второе меня уже не интересует, но солдат из меня получился не такой уж и плохой. В основном ничего не изменилось с тех пор, если не считать того, что я стал значительно более сознательным, мой марксизм укоренился во мне и очистился. Я верю, что вооруженная борьба – единственный выход для народов, борющихся за свое освобождение, и я последователен в своих взглядах. Многие назовут меня авантюристом, и это так, только я авантюрист особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту.

Возможно, это письмо окажется последним. Я не ищу смерти, но она возможна, если логически рассчитать вероятности. И если так случится, пусть это письмо будет моим последним объятием: я любил вас крепко, только не умел выразить свою любовь. Я слишком прямолинеен в своих действиях и думаю, что иногда вы меня не понимали. Меня нелегко было понять, но на этот раз – верьте мне. Итак, решимость, которую я совершенствовал со страстью артиста, заставит действовать хилые ноги и уставшие легкие. Я добьюсь своего. Вспоминайте иногда вашего скромного кондотьера XX века. Поцелуйте Селию, Роберто, Анну-Марию, Пототина, Беатрис, всех. Крепко обнимает вас ваш блудный и неисправимый сын».

Задержанное в Гаване, это сентиментальное письмо так и не пришло к месту назначения до смерти моей матери. Эрнесто узнал страшную новость в Конго, 20 мая, и в ее честь он написал прекрасный рассказ «Камень», короткий отрывок из которого я воспроизвожу тут: