– Нет... – прошептала пересохшими губами, но Глеб не услышал.

– Не защищать. Не драться за атли. Не молиться с ними. Отныне я сам по себе. Я не отвечаю за то, что будет после моего ухода. Не желаю больше таинства, которое дает мне эта принадлежность. Я отрекаюсь от атли...

Он тяжело дышал и смотрел прямо на Влада.

Секунда. Две.

А затем крепче зажал в руке нож и сделал шаг вперед. В круг.

Я закрыла глаза и провалилась.

Нет! Вытолкнуть себя из сновидения, бороться!

Я застонала, шевельнулась, выныривая из темноты, в которую так упорно затягивало. Уцепиться за что-то: звуки, запахи, образы – без разницы. Сфокусировала взгляд на Глебе, хотела окликнуть, затем передумала. Зачем лишать его преимущества – я больше не знала, чего ждать от Влада, тем более, сейчас.

Глеб сказал что-то, но я не разобрала слов. Разозлилась на себя – лежу здесь, как тряпка, когда мой друг там борется. Один против сумасшедшего – того, кого я считала близким.

Черта с два!

Звуки обрели некую закономерность, сложись в слова, слова – в предложения.

– Думай, Измайлов, – серьезно сказал Влад. – Можешь попробовать убить меня, но время работает против тебя. Используй нож по назначению.

– О чем ты? – насторожился Глеб. Остановился на полпути, насупился.

– Разрежь веревки, Глеб!

– Но я же... мне нельзя... – Он выглядел в тот момент, как маленький растерянный мальчик, которому есть что терять, и он не знает что делать. Полу-плачущий, ведомый. Стоящий на распутье воин, нарушивший один закон, но не готовый нарушить остальные. Влад оставался уверенным, в то время как Глеб сомневался все больше.

Нет, не верь ему! Не поворачивайся спиной!

Хотелось кричать, драться, но тело больше не подчинялось мне. Впрочем, я все равно была связана и не смогла бы помочь.

– Ты же сам сказал, что никого не слушаешь, – произнес Влад спокойно. – Как думаешь, почему именно ты здесь?

В ушах гулко стучал замедлившийся пульс – словно отсчитывал последние секунды. Слишком слабый – наверное, много крови вытекло...

Глеб колебался.

Тук-тук.

Тук... тук...

Еще секунда...

Посмотрел на меня отчаянно, почти обреченно. Бедный мой дружочек! Если б я послушала тебя... если бы... я...

Он метнулся ко мне. Решительный. Готовый бороться со всеми бедами мира, чтобы спасти, вырвать из теплых, уютных объятий смерти безрассудную дурочку. Жаль, что смерть нельзя победить... Жаль, иначе я, непременно боролась бы.

Только вот зачем?

Сквозь пелену тумана – молочно-белую, почти непроницаемую – прослеживались мелькающие образы. Синие глаза Глеба – совсем близко, и вот я уже не чувствую натяжения веревок, руки безжизненно свисают, я все еще ощущаю, как струится кровь... Или это только кажется?

– Там в сумке бинты, – расплывчатым эхом донесся откуда-то издалека голос Влада. – Перевяжи крепко выше локтя. Это даст тебе минут пятнадцать-двадцать.

– Зачем?

– Действуй, Измайлов. И уходи. – Он сделал паузу, а затем добавил сдавленно: – Началось!

Остальное я помнила смутно. Движение. Я то проваливалась в серую ватную массу, то выныривала в наполненную головной болью и резкими звуками реальность. Кто-то вел машину, а я лежала на заднем сиденье у Глеба на руках, он гладил по голове и шептал:

– Только держись, Полевая, только живи!

– Зачем? – спросила я безразлично. Если бы могла перестать дышать, уже давно бы сделала это. Разве нужна жизнь, полностью пропитанная предательствами? Разве могу я идти, постоянно проваливаясь в ямы, выбираясь и снова падая? Существование, похожее на зыбучие пески – чем больше пытаешься выбраться, тем больше затягивает. И ты понимаешь, что бороться бесполезно... Так не лучше ли сдаться? – Я не хочу...

– Чушь! – выкрикнул Глеб, и на мне лицо упали теплые капли. И в этот раз я знала, что это не кровь. Это слезы – его слезы. Но ведь Глеб Измайлов никогда не плачет! – Думаешь, я сделал это напрасно?!

Он тряс меня, прижимал к груди, снова тряс, словно мог таким образом добавить жизни моему почти мертвому телу. Бедный, бедный мой дружочек... Разве можешь ты понять, что мне теперь это ни к чему? Все точки на местах, для многоточий места нет. Тетрадь закончилась, и пора уходить. Отпустить, не цепляться за мир, которому не нужна.

Теряясь в огнях мимо проезжающих машин, пространство расплывалось огромной кляксой. На лобовое стекло липли белые мухи снега и тут же стирались синхронно двигающимися дворниками. Мысли плыли, сползали тающей снежной кашей с онемевшего сознания. Осталась лишь одна – въелась в душу кричаще-красными неоновыми буквами, и от того было еще больней.

Он сделал это.

Последняя стена сомнений рухнула, и внутрь хлынула сжигающая лава. Душа пузырилась, горела в агонии, уродовалась жестокой правдой.

Вспомнилась недавняя просьба Глеба, почти мольба: беги, Полина!

От себя не убежишь. Никогда. Очевидно же: я снова ошиблась. Наверное, проще никому не верить, подозревая в каждой произнесенной фразе скрытый смысл. Пропитаться цинизмом, как бисквит сиропом, плеваться сарказмом, не доверять даже самым близким, постоянно ожидая подвоха.

Я так не умела, да и учиться не хотелось.

И если мир хищных таков, каким мне показал его Влад, то я не желала в нем жить. Все просто – нужно расхотеть жить. Ведь кроме Глеба, у меня, по сути, никого и нет.

Рита будет плакать...

Влад придумает что-нибудь, ведь судить его теперь проблематично. Победителей не судят.

Постепенно звуки отдалялись, а я расслаблялась, отдаваясь течению, закрыла глаза и уснула.

Вода в хельзе очень теплая. Песок – так вообще горячий, греет спину, и постепенно холод отчаяния уходит, сменяется спокойствием и смирением. Наконец, все закончилось.

Мертва.

Я в хельзе, на востоке, и больше никому не будет дела до кена пророчицы. Я отдала его, и отныне свободна.

– Не весь, – возражает моим мыслям темноволосый мужчина средних лет и почесывает аккуратно подстриженную бородку. Теплые карие глаза прищурены и сморят лукаво, а в уголках притаились хитрые морщинки. От него исходит невероятно сильная энергия, она окутывает, успокаивает, и мне хорошо. Рядом с ним не нужно бояться. Нет боли, обид и разочарований. И почему-то хочется петь. – Ты должна проснуться, Полина.

– Не хочу. Здесь хорошо.

Я сажусь и смотрю на небо.

Солнце медленно сползает к горизонту, пряча большой красный бок в спокойной глади широкого озера, по воде идет рябь от слабого теплого ветерка, он касается моего лица, и я жмурюсь от наслаждения, как довольная сытая кошка.

– Ты не мертва. И это все снится тебе, – говорит незнакомец и хмурится.

– Тогда я не хочу просыпаться.

На небосводе оживают звезды, медленно проявляясь на постепенно темнеющем полотне. От солнца остается размытый, едва различимый след на горизонте. Скоро и его слижут волны. Озеро уснет, а я буду сидеть и слушать тишину.

– Но ты должна. Нужно беречь тех, кого любишь.

Я поворачиваю голову. Мужчина смотрит вперед, в сторону горизонта. Больше не улыбается, но лицо сохраняет безмятежность и покой. То, чего мне так не хватало при жизни. То, что я обрела здесь.

– Беречь от чего?

Он смотрит на меня, улыбается, касается руки. И вдруг я понимаю: я дома. Рядом с ним не нужно прятать настоящее лицо, скрывать эмоции – напротив, можно выплеснуть их, очиститься. Открыться.

– Будет трудно, больно, иногда непереносимо. Но ты должна быть сильной. – Его ладонь с нежностью касается моей щеки, стирая слезы. Глаза лучатся заботой и лаской. – Нужно вернуться, Полина.

– Кто ты?

Он не отвечает, встает и входит в воду. Светлая рубашка отчетливо выделяется на фоне ночного неба, рукава колышутся ветром. Мужчина идет, медленно погружаясь – и вот вода уже почти полностью покрыла его, когда рядом раздается знакомый голос: