– Они снова придут за нами, – прошептала я, роняя газету.

– Накажи Мэгги и Грете быть осторожнее, – сказал Чарли. – Чтобы смотрели, кого пускают в дом. Любой стук в дверь может изменить жизнь.

И жизнь изменилась. Но не так, как думал Чарли.

– Мадам, тут у меня леди, которая отказывается входить через дверь кабинета, – доложила Мэгги.

– Если она не желает войти туда, где я осматриваю пациенток, отправь ее восвояси.

– Я пыталась, мадам. Она настаивает, чтобы я ее впустила.

– Ох, наверное, дамочка из Общества моральной реформы. Скажи ей, чтобы поискала настоящего грешника.

– Но она утверждает, что вы подруги.

Мэгги протянула мне визитную карточку. Прочитав имя, я резко вскочила.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Она такая важная, – говорила Мэгги. – И такая упорная. Комната куда-то пропала, звон в голове заглушал голос Мэгги.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Вам нехорошо, мадам? Вы так побледнели.

– Впусти ее, – слабым голосом выговорила я.

– Да, мадам.

Сердце словно кто-то в кулаке стиснул. Руки зажили отдельной жизнью: хватали воздух, теребили юбку, касались лица, будто стремясь убедиться, что все происходит на самом деле. Едва не теряя сознание, я ждала стука каблуков по мраморному полу холла.

– Миссис Ван Дер Вейл, мадам, – доложила Мэгги.

Вот она, передо мной.

А из меня будто выпустили жизнь.

Это была она и не она. Высокая грудь. Лицо обрело скульптурную законченность, особенно хороши были скулы. Ресницы черными фестонами оттеняли розовые щеки. Она сняла шляпку и устремила на меня голубые глаза.

– Датч, – прошептала я.

– Экси?

Мы кинулись друг к другу. От нее пахло «Лилией долины». Я чувствовала, как она напряжена. Какие у нее глаза! Два осколка неба.

– Это правда ты? – спрашивала сестра. – Правда?

– Я не знаю. Сейчас ущипну себя, тогда увидим. Она засмеялась, и я вспомнила этот смех.

Датч прикусила палец.

– По-прежнему грызешь ногти, драная ты кошка, – сказала я.

– Ой! – Она резко отдернула руку, словно обожглась. – Маменька всегда корила меня за эту дурную привычку. То есть, конечно, не наша мама, а…

– Ш-ш-ш, милая. Нет, ты только посмотри на себя. Дама из Чикаго.

– А почему твоя горничная не хотела впустить меня?

– Ох уж эта мокрощелка, ни хрена она не понимает.

– Я тебя тоже не понимаю.

– Прости за мой португальский. – И я объяснила, что задача Мэгги состоит в том, чтобы направлять незнакомых посетительниц в соседнюю дверь. А имя Ван Дер Вейл ей незнакомо.

– Понимаю.

Мы так и стояли посреди гостиной. Солнце врывалось с Пятой авеню, дробясь в хрустальных призмах люстры, окутывая нас сиянием. Неужели это моя сестра? В моей памяти она осталась восьмилетней девочкой, а передо мной светская дама. Датч тоже взирала на меня с недоверием.

– Я два года прожила в Париже, – наконец сказала Датч. – Перед возвращением в Чикаго месяц пробуду здесь.

Маменька отправилась в Иллинойс раньше, а я воспользовалась шансом разыскать тебя. Твой новый адрес мне дали в Обществе помощи детям.

– О, моя дорогая, родная, драгоценная Датчи!

– Милая сестра! Как странно.

Никому бы и в голову не пришло, глядя сейчас на нас, на наши кружева и юбки изысканного кроя, на наши кольца, браслеты и черепаховые гребни, что когда-то мы, сцепившись как две бродячие кошки, катались по кровати, что я схватила ее за волосы и укусила, а она расцарапала мне все лицо. Когда-то мы были маленькими дикарками в дырявых башмаках, а теперь миссис Пятая авеню и миссис Парк-авеню, собиравшиеся выпить чаю с бисквитами. Вот только сердца у обеих бьются что-то уж очень часто, да молчание слишком напряженное.

Датч поглядывала по сторонам. Пусть видит, как высоко я взлетела. В камине (полированный мрамор, резные орнаменты) пролетка поместится. Потолочные панели орехового дерева. И люстра. В глазах сестры я угадала одобрение, она улыбнулась мне. Еще бы. Наверняка ни в доме Эмброзов, ни у Ван Дер Вейлов такого великолепия нет.

– Прости, что не предупредила о визите. Мы с Элиотом поселились в «Мраморном доме», и вчера он уехал в Лондон…

– Сколько я мечтала об этом!

– Странно, почему все-таки твоя горничная приняла меня за торговку? Неужто я похожа на приказчицу из лавки? Она так настойчиво просила меня пройти к служебному входу. Прости, но она что-то странное несла… Мол, дверь кабинета мадам Де Босак за углом… И как ей в голову могло прийти, что я разыскиваю эту ужасную женщину?

– Ужасную женщину?

– Ты, конечно, знаешь, какие жуткие дела она творила? Не женщина, а исчадие ада, убийца.

– Вот как?

– Новости о ней долетели даже до Чикаго. Даже в Париже о ней слышали. Уверена, у вас тут все ее обсуждают. Неужто ее кабинет рядом с твоим домом? Говорят, она убила бедную девушку, а потом сбросила труп в реку.

– Хм.

– Такой скандал! Она погубила тысячи невинных детских душ.

– Полное дерьмо! – не выдержала я.

Датч вздрогнула, и я почувствовала себя вульгарной торговкой рыбой.

– Выпьем кофе?

– Пожалуй, – кивнула сестра.

Атмосфера изменилась. Мы настороженно смотрели друг на дружку, не зная, что произойдет в следующий миг. Натянуто улыбались. И все же она была для меня точно глоток прохладной воды для больного в лихорадке. Устроившись у окна, выходящего в сад, мы принялись вспоминать маму, рассказывать о своей жизни: Датч – о миссис Эмброз и Элиоте, я – о Чарли и Аннабелль.

– Датчи, ты должна дождаться возвращения из школы моей малышки, – сказала я. – Милая тетушка Датч.

– Энн… – Сестра замялась. – Энн, насколько я понимаю, тебя никто не называет твоим детским именем. Меня тоже никто больше не зовет Датч…

– Энн назвала меня мама. Не знаю, кто дал тебе имя Лили.

– И все же я уже давно Лили.

– Если тебе больше нравится это имя, так и буду тебя называть.

– Спасибо.

Для меня Лили было прочно связано с названием траурного цветка. И я вдруг иначе взглянула на сестру – она чужая, совсем чужая.

– Я собиралась поехать в Чикаго разыскивать тебя. Я поклялась маме, что найду вас.

– Хорошо, что не поехала. Никто не знает, что меня удочерили. Это тайна. Я прошу… не выдавай ее.

– Можешь не беспокоиться, сохраню я твой секрет, уж по части хранения чужих тайн равных мне нет.

– И не говори никому, что виделась с сестрой. Скажи, что я твоя школьная подруга.

– Познакомьтесь, миссис Лили Риардон, моя любимая школьная подруга.

Датч рассмеялась:

– Миссис Риардон! Помню, ты ее называла…

– Миссис Огузок!

Датч снова расхохоталась. Совсем как в детстве – громко, заразительно. И вдруг резко замолчала, выпрямилась, сложив руки на коленях, – лощеная светская дама, а не та девчонка, которую я на мгновение увидела.

Ван Дер Вейл.

– Энн, а где наш Джо?

– Я надеялась, ты знаешь ответ на этот вопрос.

– Мне о нем ничего не известно. Фамилия его приемных родителей Троу, верно? Я лишь знаю, что Троу переехали в Филадельфию. У меня дома не упоминали о них. Маменька сказала, что он был слишком мал, чтобы помнить меня. Ему сейчас двадцать.

– Двадцать один.

– Наверное, он высокий.

Казалось, Джо стоит между нами – странник без возраста и лица. Я нервно теребила юбку, Датч разглядывала свои руки. На левой руке было кольцо с бриллиантами и крупной жемчужиной. Да она и сама была точно жемчужина – белая, гладкая, блестящая.

– У тебя очень милый дом, – сказала она наконец. – Твой муж, похоже, добился успеха.

– Он предприниматель.

– Да? А чем он занимается?

– Медикаментами.

Она кивнула, слегка вздернув брови. Рассказала, что ее муж управляет семейными финансами.

– Он из тех самых Ван Дер Вейлов, что связаны с «Чикагской северной железной дорогой».

– Чудно. Удачно ты вышла замуж.