Мы с Комстоком яростно боролись друг с другом, и у каждого из нас была своя миссия. Это началось задолго до того, как мы встретились: несмотря на то что мой Враг на какое-то время переселился, и довольно далеко, в Саммит, штат Нью-Джерси, он подбирался ко мне с каждым днем все ближе, я кожей чувствовала его горячее дыхание.

– Реклама размещена в газетах «Сан», «Гералд» и «Нью-Йорк таймс», – сообщила Грета.

Когда мы стали богаче, она взяла на себя обязанности управляющей и медсестры в нашей новой конторе на Либерти-стрит, за углом от нашего прежнего дома на Гринвич-стрит.

На Либерти-стрит были даже больничные палаты с койками – настоящий женский госпиталь. В приемной, где сидела Грета, для удобства посетителей стояли диван и кресла, пол покрывал ковер, слух услаждала канарейка в клетке, а взор – две картины в раме, изображавшие лебедей. Это вовсе не была РОСКОШНАЯ ГОСТИНАЯ, как ее потом назвал «Таймс», и ПОРТАЛОМ В МАВЗОЛЕЙ, как написал «Полиантос», наша приемная тоже не являлась. Это была обычная контора, какую вы можете увидеть в любом солидном предприятии, ведь я и была солидным женским врачом для состоятельных дам Манхэттена.

– Вы предпочитайт голупую комнату, – спрашивала Грета, когда неуклюжая мамаша прибывала к нам рожать, – или шелтую?

В задачу Греты входило объяснить, что голубая комната дороже, потому что она просторнее, да еще и окно выходит в сад. Грета также вела расписание приемов, принимала оплату банковским чеком или наличными; сидя за письменным столом из французского дуба с изогнутыми ножками, она своим детским почерком, напоминавшим каракули полоумного, записывала фамилии пациенток, если у тех хватало смелости назваться. Пациентки старались одеваться незаметнее, порой даже накидывали двойные вуали, но иные приходили в своих рабочих платьях под пальто. Были и горничные, и светские львицы, которые еще не стерли краску с лица. Все больше и больше становилось элегантных дам, в жакетах с черными пуговицами и с ландо, поджидающими у входа. Я была такой же акушеркой, как и миссис Эванс, хотя клиентки у меня были почище, которые для поездки к доктору могли позволить себе экипаж. Они являлись с набором разнообразных жалоб со всей округи между Баттери и Бликер, а то и из более далеких мест. Из Нью-Джерси, с берегов Гудзона, из Доббс-Ферри или даже из Саунда в Норфолке. Некоторые из дам в положении были кругленькие и розовые, беременность была им к лицу, и, ожидая моих инструкций по поводу предстоящих родов, они вязали чепчики для детей. Они хотели посмотреть новые палаты наверху, расспросить Мадам о ее квалификации. Но были и другие. Они приходили рано утром или после наступления темноты, сжимали губы, нервничали и переглядывались – кошки со своими тайнами.

Хотя мой муж и считал Грету бестолковой, она отличалась от большей части наших посетительниц в лучшую сторону, и она была хорошенькая. Прозывалась она вдова Вайс и всем рассказывала, что отец Вилли – капитан, судно которого угодило в шторм у мыса Страха. Она наряжалась по последней моде, ее блестящие темные волосы, завитые очаровательными локонами, были предметом моей зависти, я даже копировала ее стиль.

Многие посетительницы, увидев Грету впервые, принимали ее за Мадам Де Босак и понимали, что ошиблись, только когда Грета открывала рот: свой жуткий немецкий акцент она сохранила.

– У меня нет опыта шенский физиолог, Мадам акушерка, унд я ее ассистент.

Она была предана, как кокер-спаниель; за то, что я вытащила ее с улицы и платила приличную зарплату, она на все лады расхваливала перед клиентками мои таланты:

– Йа, йа, с фрау Де Босак вы в хороших руках, йа, она хороший специалист, вы пришли как раз вовремя, миссис, она вам поможет.

Вопреки тем ужасам, которые некогда творили с ней в гнусных переулках и на задах салунов, Грета сохранила природную веселость, любила петь песенки, что подслушала в Шутцен-парке, или в пивной Лухова, или во дворце Лагербир, куда захаживала в прежние времена со своими поклонниками. Но она так же легко могла впасть в дурное настроение и заливаться слезами от любого пустяка.

Однажды утром ее мальчик Вилли прибежал из их квартиры за углом на Кортландт-стрит:

– Тетя, беги скорее к муттер, пожалуйста.

Я нашла Грету скорчившейся в постели. Мы с Вилли перевернули ее, и я побрызгала в лицо водой.

– Я так смущена, – лепетала она впоследствии, – ни один мушчина на мне не шенится. Мой сын будет всегда незаконнорошденный. Обещай, что никому не расскажешь.

– Я обещаю не рассказывать, что ты когда-то была шлюхой, если ты обещаешь никому не говорить, что я собирала тряпки и мать моя была однорукая прачка, что я доросла до консультанта по таким вопросам, о которых не принято говорить в приличной компании. Вот, например…

Я зашептала ей на ухо, какие это были консультации, но лучше пусть это останется между нами. Достаточно сказать, что мы с Гретой смеялись над этим до упаду.

Добрая шутка неизменно поднимала дух моей подруге, и, отсмеявшись (в точности как соседская девчонка, которая некогда помогала мне развешивать постирушку), она могла выйти к дамам из Готэма. С немецкой пунктуальностью она придерживалась расписания приемов, а перевязочные бинты были обрезаны предельно аккуратно, чуть ли не идеальным образом. Она знала меня, знала мою жизнь, а я знала, чем живет она. В качестве медсестры она никогда не поддавалась эмоциям, всегда сохраняла хладнокровие, даже когда приходилось иметь дело с выкидышем. Но хотя ее маленькие руки вполне годились для практики, она боялась приблизиться к «беременной утробе», даже не могла мне сказать, на сколько пальцев раскрылась матка. Вы, наверно, возразите, что шлюха остается шлюхой, как волка ни корми, он все в лес смотрит. Не знаю. Но когда я предлагала ей стать ассистенткой, ее начинало трясти и она только повторяла:

– Найн, найн, найн.

В конце концов я плюнула и оставила свои попытки. Так что я орудовала у изножья кровати, а она – у изголовья. Мы были партнерами. Как старая супружеская пара. А моя Аннабелль и ее Вилли росли как брат и сестра. Немало дней эти два зайчонка провели вдвоем – вместе пили чай и вместе спали днем в детской нового дома, который мы купили в 1872-м всего в одном квартале от новой клиники. Все четыре этажа на Либерти-стрит, 129 мы приобрели за сумму, какую я и вообразить-то не могла еще два года назад, когда семейство Джонс и Грета с Вилли обитали под одной крышей – будто носки в корзине.

Но на Либерти-стрит стало ясно, сколь высоко мы взлетели. Обычные люди в таких зданиях не живут. У построенного в федеральном стиле дома, с выступающими мансардными окнами, с остроконечной крышей, с темными оконными рамами, вид был чрезвычайно респектабельный. Можно сказать, что если бы дом был человеком, то это был бы почтенный джентльмен, член клуба «Метрополитен», с неизменно высоко поднятой головой, с карманными часами и солидным брюшком, перехваченным камербандом. За крыльцом следовала парадная дверь с дверным молотком в форме американского орла; бронзу начищала Маргаретт Макграт, наша горничная, которую все звали попросту Мэгги, я помогла ей несколько лет назад, когда ее дражайшая матушка привела дочку ко мне. Девочка живет с докером как с мужем, не могла бы я ей помочь? Поскольку докер уплыл в дальние края, Мэгги не могла вернуться в отцовский дом, вот она и не покидала моего заведения с момента нашей встречи. Теперь всякий раз, когда я чувствую запах лимона от газовых ламп и олифы от стенных панелей, я радуюсь, что это не мне пришлось наводить порядок.