И судья стукнул молотком с особой злостью. Так я оказалась на свободе.

Через двадцать минут фаэтон мчал нас с Чарли на Либерти-стрит. На лице мужа играла довольная улыбка.

– Что там у тебя за секрет? – спросила я.

– О каком именно из моих секретов ты спрашиваешь?

– О том, что буквально написан на твоем лице.

– Я заплатил ей, – прошептал он мне в самое ухо. – Четыре тысячи долларов, чтобы исчезла, уехала в Филадельфию. Я бы раньше все провернул, да никак не мог ее разыскать. До вчерашнего дня. А тут в голову стукнула идея расспросить твоего приятеля полисмена Корригана, которого покорила наша Мэгги. За небольшую мзду он открыл мне, где Корделию прячут, и voila!

– Четыре тысячи?!

– Может, мне не стоило деньги тратить? А доставить ее в суд, чтобы ты могла и дальше наслаждаться жизнью в тюрьме?

– Я туда не вернусь. Живой уж точно.

Пожалуй, своими словами я слишком уж искушала судьбу, но именно так я думала. В ту минуту я была счастлива, в лицо светило вечернее солнце, ветерок с Гудзона залетал в окошко, муж шептал ласковые слова.

Дочь встретила меня с большим букетом далий. Она смеялась и прыгала от восторга.

– Мама!

– Macushla machree, – воскликнула я, поднимая ее на руки. Она открыла рот и показала мне белоснежные ростки новых зубок:

– Смотри!

– Какие бивни! – восхитился Чарли.

– Папа, хватит смеяться!

– Прямо жуть берет, миссис Джонс. – Чарли подмигнул мне. – И как у девочки шести лет от роду могли вырасти клыки, как у пумы?

– Хватит, папа! – Дочь спрыгнула с моих коленей, шлепнула отца по руке и тут же снова взобралась обратно. Я наслаждалась сладкой тяжестью ее тела, Белль целовала меня, гладила по щекам. – Мама, папа все время дразнит меня, будто у меня не зубы, а клыки выросли. Но у меня нет клыков!

– Ох, старый он насмешник, – сказала я. – Что мы с ним сделаем?

– Свяжем его! – закричала дочка. – И отправим в тюрьму!

И Аннабелль сопроводила родителя в тюрьму, которая помещалась за лестницей. Чарли погремел какими-то железяками, изображая кандалы, вцепился в столбики балюстрады, будто в решетку, просунул между столбиками нос и принялся завывать. Как же она смеялась!

– Папа в тюрьме! Пташка в клетке!

Я тоже смеялась, но фальшивым смехом. Итак, «твоя мамочка в тюрьме, пташка в клетке» – вот как дразнили Аннабелль в школе. Все эти милые девчушки с бантами – истинные змеи, хорошо бы святой Патрик явился и стер их с лица земли, как он однажды сделал в Ирландии. Но никто и никогда больше не обидит мою дочь!

В эту ночь, против всех правил миссис Чайлд, мы все трое – отец, мать и дочь – спали в одной постели, дыхание моих родных было мне лекарством, и столь сильным, что я проспала до полудня следующего дня. Когда проснулась, солнце стояло высоко над Либерти-стрит. Наконец-то я была дома.

Газеты было взвыли, что убийца вышла сухой из воды, но быстро потеряли ко мне интерес. Неистовый доктор Ганнинг опубликовал небольшое письмо, в котором утверждалось: закрытие моего заведения – это вопрос времени, женщины-физиологи опасны, людей вроде меня скоро заменят профессионалы.

Современная женщина больше не будет разыскивать невежественных повитух, а обратится к людям науки.

– Ха. Еще чего, – сказала я. – Да и я больше не акушерка. С одобрения Чарли и к его явному облегчению, я проводила дни дома, выезжая лишь изредка – с мужем и дочерью.

– Моя милая мамочка вернулась домой, – не уставала повторять Аннабелль. – Ты больше никогда не уйдешь, правда?

– Никогда! – клялась я. – Обещаю.

Дочь сидела рядом со мной, ее пушистые волосы пахли чайной розой, тонкие пальчики играли моими браслетами.

– Чего бы тебе хотелось больше всего на свете? – спросила я.

– Маленького братика. Или… большой рояль!

Что ж, несмотря на наши усилия, маленький братик не спешил заявить о себе, а если мы усыновим, есть риск, что нас обвинят в похищении младенца. Так что мы с Белль отправились в магазин «Стейнвей и Сыновья» на Вэрик-стрит и купили комнатный рояль. Как же чудесно слушать музыкальные пассажи, что выводила наша шестилетняя дочь.

– Сыграть вам «Мюзетт номер пятнадцать» мистера Иоганна Себастьяна Баха? – спрашивала она.

– Когда ты вернешься в клинику? – спросила Грета, заглянув к нам вместе с Вилли.

– Никогда. Мадам удалилась от дел.

Она недоверчиво хмыкнула:

– Ты никогда не удалишься от дел, Экси. Я сказала Чарли, што ты просто отдыхайт. Я тебя снаю, Экси. Тебе ошень скоро надоест.

– Ошибаешься, – ответила я.

Чарли радовался, что я покончила с прошлым, хотя сам он продолжал продавать наши снадобья и прочие предохранительные средства под маркой «Доктор Десомье». Рекламу «Мадам», он по моей просьбе прекратил. Я и вправду удалилась от дел.

Вот только женщины Готэма никуда не удалились. После огласки, которую устроил мне суд, число пациенток, прибывавших на Либерти-стрит, значительно выросло, причем самого высшего разряда. Миссис Лендон Кэмфорт, мисс Хоуп Хэтуэй и все в таком духе. Противна ли была этим женщинам нечестивость мадам, оттолкнуло ли их мое пребывание в тюрьме? Да ничего подобного! Они осаждали Грету, оставляли визитные карточки, умоляли принять их.

Несколько недель я и в самом деле не вспоминала про клинику, наслаждалась свободой и возможностью делать все, что захочется: играть в криббедж с Викенденами, посещать Академию музыки, где мы слушали Марчеллу Зембрих[88] в опере «Лючия ди Ламмермур»[89] – представление, за исключением разве что Безумной Сцены, показалась мне набором шумов продолжительностью в три часа. Ко всему прочему мы частенько обедали у «Дельмонико». Мы с Чарли легко мирились после ссор, стоило заговорить о нашем новом доме, на Пятой авеню как раз копали котлован.

– Конюшни будут рассчитаны на четырех лошадей, – сказал как-то Чарли за завтраком.

– Почему не на шесть?

– Значит, на шесть. И каменные колонны по обе стороны дорожки для экипажей.

– И садик с пони! – закричала Аннабелль. – И маленькую собачку для меня.

– Да, моя любимая, – сказал папочка.

– Смотри не разбалуй ее, – улыбнулась я.

– Почему бы нам самим не разбаловаться и не поставить скульптуры внутри и снаружи?

– И французские гобелены в каждой спальне.

– Как в Версале.

– А медицинский кабинет устроим в подвале.

– Ты опять за старое? – нахмурился Чарли.

– А что, если я передумала?

– Я полагал, тебе хорошо дома в семейном кругу.

– В кругу! – подхватила Аннабелль, заливаясь смехом, и опрокинула чашку.

– Белль! – строго сказала я. – Что за манеры.

– Экси, – тон у мужа был такой, будто он обращается к несмышленому ребенку, – никакого кабинета.

Я смолчала. Взяла его за руку и поцеловала. Конечно, он понял, что я просто хочу отвлечь его, но продолжать разговор не стал. Тем более что я сунула ему в рот шоколадный трюфель.

Да, были и трюфели, и мед, и черная икра, и вино. В первые дни моей свободы. Я твердо вознамерилась вести беззаботную жизнь, миссис Чарлз Г. Джонс навсегда порвала с нечестивой Мадам Х.

Но однажды утром в дверь позвонили, и Мэгги принесла мне карточку миссис Джеймс Алберт Паркхерст. Я знала это имя – миссис Паркхерст возглавляла Женскую Лигу. Жена его высокопреподобия досточтимого Паркхерста и мать трех девочек, которые учились в школе миссис Лайл, как и моя дочь. Я приняла ее в гостиной. Платье у нее было столь роскошное, что я ощутила себя замарашкой, проникшей на великосветский раут.

– Миссис Джонс! – сказала гостья с улыбкой, когда мы остались одни.