– Этот дом оплачен детскими костями!

– Убийца детей!

Я видела не людей, а невежественных свирепых дикарей. Если бы даже все слезы, выплаканные у меня на плече, пролились дождем на их невежественные головы, они бы все равно не узнали и малой доли того, что известно мне, им неведомы ни правда, ни сомнения, ни милосердие, ни благодарность. Они вытягивали шеи, силясь разглядеть меня. Соседи, что прежде приветственно махали рукой, приподнимали шляпу, теперь, высунувшись из окон своих домов, тоже орали, размахивали кулаками и называли меня дьяволицей.

– Убийца! Грешница!

– Выволочь ее и повесить!

Полицейские образовали живую цепь вдоль моего дома, а толпа уже дружно выла:

– Тащи ее, тягай ее, вали ее, убей ее!

Глаза налиты кровью, на губах пузырится пена. Эти ненавидели меня – но ровно до того момента, как им самим приспичит. Пока я им не понадоблюсь. Вот тогда начнется: о, помогите мне, Мадам! Но ведь среди них мои соседи, вполне добропорядочные люди. Откуда такая ненависть?

Под окно моей гостиной кто-то прикатил большую бочку, на нее забрался тощий верзила с острым носом. Расклейщик! Таракан, что вчера расклеивал объявления на Кортландт-стрит.

– Диксон! – завопила толпа. – Диксон! Диксон!

Тот самый Диксон? Значит, все это просто спектакль? Я же собственными глазами видела, как этот Диксон расклеивал объявления. Значит, это он собрал толпу, довел ее до исступления. Торговец скандалами. Похоже, собирается произнести речь.

– Леди и джентльмены! – крикнул Диксон, воздев указующий перст. – Взываю к вам: изгоните нечестивую прочь!

Изгоните Мадам Де Босак, убийцу и мошенницу, чье богатство зиждется на костях невинных.

– Повесить ее!

– Если Мадам не уберется от нас сама, пусть народ поможет ей. Выломаем дверь и вытащим ее на свет божий!

Толпа взревела и качнулась к дому, оказавшись вплотную к полицейским. Подстрекательство к линчеванию? Для Матселла это оказалось чересчур, хотя он наверняка не прочь увидеть меня повешенной где-нибудь на акации. К тому же он сейчас полицейский, а не газетчик. Препятствовать беспорядкам – вот его главная задача.

– Расходитесь, сию минуту расходитесь! – заорал издатель в полицейском мундире. – Прекратить немедленно!

И громила на моем крыльце принялся постукивать дубинкой по ладони. Люди на миг притихли, затем разом загомонили, послышался смех, но штурмовать дверь не осмелились. Впрочем, расходиться они тоже не собирались. Я была сама не своя от волнения еще и потому, что не знала, как выбраться из дома. Скоро нужно за Аннабелль в школу… Как известить Чарли, предупредить Грету, сообщить юристу Морриллу? Позже я узнала, что Грета в клинике, расположенной в нескольких шагах от моего дома, услышала шум, заперла входную дверь и кинулась в школу за Аннабелль. Ту ночь моя девочка провела у Греты, играла с Вилли и ведать не ведала об ужасе, что случился на нашей улице.

– Убийца! Убийца! – вопили горлопаны, пока не опустились сумерки, только тогда они постепенно расползлись по своим щелям. К вечеру у дома топталось всего несколько человек. Я слышала, как они недовольно переговариваются, разочарованные, что никого так и не вздернули. А через час остались лишь люди в форме.

– Только полисмены, – сказала до смерти перепуганная Мэгги.

Считайте меня дурой. Но только тут я осознала главную опасность. Полицейские прибыли не для того, чтобы меня охранять. Главная угроза исходила от них. И не она ли стучалась сейчас в мою дверь?

– Пойди отзовись, – велела я Мэгги. – Ты знаешь, что надо сказать.

– Мадам Де Босак? – Голос явно принадлежал лицу с полномочиями.

– Никакой мадам здесь не живет, – ответила умница Мэгги. – А моей хозяйки нет дома. Я передам ей, что вы заходили. Как вас представить?

– Шеф полиции Матселл. Прошу передать Мадам, что ее деятельность нарушает установленные правила и выбор у нее такой: либо свернуть незаконную практику, либо лицом к лицу столкнуться с последствиями.

– С последствиями? – переспросила Мэгги, и я почти услышала, как хлопают ее ресницы. Кокетка. – Последствия?

– Приговора страшнее, чем повешение, она может не бояться.

На следующий день «Полиантос», «Гералд» и «Полицейский вестник» опубликовали отчет о беспорядках, не потрудившись объяснить, кто именно эти беспорядки затеял. А затеяли их сами газеты. «Гералд» напыщенно написал, что я укрылась в своем логове, дрожа от страха, что толпа вытащит меня из норы и разорвет на части. «Вестник» же объявил, что дьяволицы дома не оказалось – она как раз продавала белого ребенка в рабство. «Полиантос» возвестил, что у толпы была припасена веревка, дабы вздернуть Мадам на фонаре.

Газеты расхватывали как горячую кукурузу. Газетную ложь я читала, сидя за столом в ресторане отеля «Астор Хаус», куда мы перебрались по настоянию Чарли. Здесь к нам присоединились наши друзья – Оуэнсы и Моррилл. Ида Оуэнс гладила меня по руке, а ее муж, топорща усы, пыхтел, возмущенный бесстыдством репортеров, сочинивших про меня такие небылицы. Мой кофе давно остыл, когда я взялась за «Вестник».

Вчера на Либерти-стрит у дома, который занимает некая Мадам Х, собралась возбужденная толпа. Чувствовалось, что и более обеспеченные классы испытывают глубокое отвращение к методам этой жалкой ведьмы, которая пряталась за шторами, дрожа от страха перед толпой, требовавшей немедленно очистить помещение.

Судя по вчерашнему настроению публики, Мадам убедилась в необходимости свернуть свой нечестивый бизнес, ибо ясно, что беспорядки, коих она стала причиной, на этом не закончатся.

– Мадам убедилась, – повторил Чарли. – Ведь так, да?

– А вы уверены, что нужно закрыть клинику? – спросила Ида Оуэнс. – Или все же нет?

– Не говорите только, что все это выбило вас из седла, дорогая моя! – воскликнул ее супруг.

– Меня и правда выбили из седла, – согласилась я.

– Мы не дадим кучке лоточников выселить тебя под гром сковородок, – сказал Чарли.

– Мы? Тебя там не было!

Я знала, что муж сожалеет, что его не было дома. Он примчался уже после окончания вакханалии, потрясенный новостями, и был со мной особенно ласков.

– Бедная моя Энни, этого больше не повторится, никогда, – шептал он, обнимая меня.

Чарли увез меня в «Астор Хаус» и весь вечер, который Аннабелль провела у Греты, ораторствовал перед друзьями.

– Это все дело рук Диксона. Это он устроил спектакль для прессы.

– Он там был не один, – возразила я. – И ты не видел их налитые кровью глаза.

– Кровь я видел. Я знаю, какая она из себя.

– Они пришли за мной, а не за тобой. У них даже есть листовки с моей карикатурой.

– Нисколько не похожей. Ты красавица, а нарисована уродливая карга.

– Так вы отступите, миссис Джонс? – спросил Оуэнс. – А как же ваши подопечные?

– Вы отдадите нас, своих сестер, на растерзание невежеству? – подхватила его жена. – Вверите нас бесчувственным мужланам?

– Миссис Джонс, все зависит только от вас, – сказал Оуэнс. – Знайте, что мы безмерно уважаем вас, восхищаемся вашей смелостью.

Старый лис Оуэнс ткнул точнехонько в мое слабое место. Я была падка на лесть.

Тут и Моррилл подал голос:

– Мадам, у них нет никаких улик против вас, но даже если бы были, я с легкостью отражу все удары.

Я вертела в руках ложку, скребла ею по белой крахмальной скатерти. Вечернее солнце играло, отражаясь в стекле, в серебряных приборах, в позолоченной мебели. Звон посуды, смех, негромкая фортепианная музыка. Прочие посетители ресторана обсуждали покупки, политику, детей, знакомых. Никто тут не говорил ни о крови, ни о смерти. Не говорили и об опозоренных женщинах, оказавшихся на краю погибели. И о ярости толпы не говорили. И о тюрьме, и о виселице. Они ели свой десерт, вытирали салфетками рты. И смеялись.

– Съешь что-нибудь, милая, – мягко попросил Чарли, касаясь моей ладони. – Газетам не понравится, что ты голодаешь. Ведь о чем тогда писать? Решат, что ты лишилась аппетита, потому что испугалась. Ты исчезнешь из заголовков, если сдашься. И никто не будет колотить в твою дверь по ночам. Ты станешь жить в мире и покое.