Все это было какой-то непостижимой ошибкой. Убийство по неосторожности. От четырех до семи лет. Чарли с приятелями завели меня не туда. Это они меня подбили. Преуменьшили угрозу. Выставили моих врагов нелепыми болванами. Уверили, что мои опасения не стоят и выеденного яйца. И сейчас я ненавидела Чарли, даже вспоминая его опрокинутое лицо, когда меня уводили в застенок.

Вместо Чарли снова явилась надзирательница – с тарелкой картошки цвета цемента. И снова я не стала есть. Она вернулась и забрала тарелку.

– Мой адвокат здесь? Мистер Моррилл? А муж? Вы их впустите повидаться со мной?

– Ха! – только и ответила она.

Издевкой зазвенели тарелки на ее тележке, когда она покатила ее прочь. Немного погодя она просунула в окошко платье из грубой отвратительной материи:

– Переоденьтесь.

– Нет! – отрезала я.

– Переодевайтесь. Или в кандалы.

Она ушла, оставив мерзкое тряпье. Не собираюсь я надевать эту рванину. Я леди, миссис Чарлз Г. Джонс, а не уличная грязнушка.

Время шло. В сумерках раздался какой-то гул. Как, всего лишь четыре часа? Я постучала по часам. Когда же, когда они придут?

Они не пришли. Пришла надзирательница, ее глаза-фасолинки появились в окошке внезапно.

– Заключенная без формы! – завопила она и в одну секунду оказалась в камере.

– Убирайтесь! Я леди!

– Здесь вы не леди. Ночью ко мне явилась мама. Экси, мои дети в безопасности?

Все дети в опасности. Все матери. Никто и нигде не в безопасности.

Ты нашла нашего Джо? Где Датчи?

Пропали, как и ты, мама. Как и моя Белль теперь. Кто споет ей колыбельную?

Я ломала руки, голова гудела. Аннабелль с нелюбимой гувернанткой, а я тут, вне себя от ужаса, задыхаюсь. Домой. Вот все, что я хочу. Впереди не год заключения, а от четырех до семи. Хуже и быть не может.

– Не плачьте, миссис Джонс, – сказала незнакомая надзирательница, которая утром пригромыхала с тележкой. Молодая, краснощекая. Ее звали Элси Рилли. – Не плачьте.

– Я мать, – ответила я зло. – Вот вы сами разве не мать?

– Бог не дал нам с мистером Рилли ребеночка, – печально сказала тюремщица.

– Тогда вам стоит выслушать меня. Сядьте сюда.

Она приблизилась с таким видом, будто я сейчас ее сварю и сожру целиком. Шепотом я изложила инструкции, которые напечатаны в наших брошюрах: чтобы следила за своим циклом, подсчитывала дни, через три дня после близости с мужем в течение пяти дней лежала по часу, задравши ноги на подушку; перед близостью ввести в нужное место белок сырого яйца, а мужу наказать, что очень важно перед этим не пить спиртного, ни капли.

– Вообще-то лучше вам наведаться на Либерти-стрит, 148, – шептала я, – и у доктора Десомье получить бутылочку лекарства. Передадите ему записку, и он не возьмет с вас денег.

Дорогой Чарли, выдай миссис Рилли эликсир И ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.

– Чего это ради я вас слушаю? – вопросила молодая тюремщица. – Вы жена дьявола, ведь правда?

– А что ты теряешь? – спросила я вместо ответа. И она взяла у меня записку.

На третье утро я выглянула в дверное окошко и увидела, как по галерее шествует главная надзирательница миссис Молтби, а следом – двое мужчин, один нес кофр. Чарли и адвокат Моррилл! Аллилуйя!

– Десять минут, джентльмены, – предупредила главная тюремщица, отмыкая мою клетку.

– Тридцать, – возразил Моррилл и вытащил кошелек. Миссис Мэлтби жеманно улыбнулась:

– Стало быть, тридцать минут. – И удалилась под звяканье ключей.

Неужели они пришли не забрать меня отсюда? Чарли вошел в камеру и испуганно огляделся.

– Почему я все еще здесь? – закричала я шепотом.

– Миссис Джонс. – Моррилл откашлялся. – Несмотря на многочисленные попытки, нам так и не удалось найти никого, кто бы согласился стать поручителем по вашему залогу.

– Мы заплатим наличными! А гарантией послужит наша недвижимость.

– Судья Меррит наложил запрет на это.

– Мистер Страттон и мистер Полхемус согласились, – подал голос Чарли, – но судья отверг их кандидатуры под предлогом, что их недвижимости недостаточно для такого серьезного дела.

– Дело настолько серьезное, что меня обвиняют в убийстве и мне грозит семь лет. Не год, а семь!

– Дорогая моя…

– Ты ошибался! Ты говорил, что они никогда не решатся меня обвинить. Говорил, что в худшем случае дело ограничится штрафом.

– Миссис Джонс, мы добьемся смягчения обвинения. А возможно, удастся и вовсе снять его. Но сейчас главная задача – добиться, чтобы вас отпустили под залог.

– Неужели у нас нет друзей? – в отчаянии воскликнула я.

Все свидетельствовало о том, что и муж, и мои пациентки, и наши салонные ораторы выпихнули меня на поле битвы воином-одиночкой, а сами отступили на безопасное расстояние.

– Среди наших друзей нет достаточно богатых людей, – сказал Чарли. – А люди, у которых есть деньги, не хотят связываться с нечестивой.

– Боже упаси, чтобы их доброе имя кто-то запятнал упоминанием рядом с моим, – проворчала я. – Боже упаси, чтобы им напомнили, как Мадам помогла им в тяжкую минуту, и Боже упаси, чтобы они вздумали мне помогать.

– Успокойтесь, миссис Джонс, прошу вас, – сказал Моррилл. – Мы найдем поручителя.

– Сами успокойтесь! Вам бы посидеть в этой клоаке, посмотрим, как вы запоете!

– Судья Меррит отверг уже шесть наших кандидатур, – невозмутимо продолжал Моррилл. – Он явно настроен против вас.

– Хорошо, хоть начальник тюрьмы отнесся с пониманием, – сказал Чарли. – Мы тут тебе кое-что принесли.

Он открыл кофр, достал кашемировое одеяло, набросил мне на плечи и поцеловал в щеку. Мистер Моррилл деликатно отвернулся.

– Успокойся, жена. Успокойся, любовь моя.

– Убирайся со своим «успокойся». Я хочу домой.

Из кофра были извлечены шелковые простыни, пуховая подушка, два платья, чулки, бархатный халат, шлепанцы, бутылка кларета, пара романов, жестянки с бисквитами и сухофруктами, коробка лакричных леденцов, грифельная доска и письменные принадлежности. Набор для долгого путешествия. В дверь негромко стукнули, и на пороге возник здоровенный детина в робе, в руках он держал большой ящик. Как только Чарли расплатился, детина вскрыл ящик. Внутри лежала перина.

– Лучшее гусиное перо! – принялся расхваливать Чарли. – Прямо с фермы в Граммерси.

– Мне что, сидеть здесь месяцы?

– Лучше подготовиться заранее, – прохрипел Моррилл и закашлялся. – Судья Меррит – упрямый осел. Суд назначен, кха, на июль, кха-кхе.

– На июль? Но сейчас март!

Моррилл расправил плечи:

– Я буду защищать вас, леди, всеми своими силами, как адвокат и как друг. За неделю мы найдем поручителей. Верьте мне.

Я даже не стала повторять свой девиз. В конце концов, не Моррилл сунул меня сюда, а проклятый Меррит, который ясно дал понять, что продержит меня в Томбс до суда. «Ее преступление, – сказал он Морриллу у себя в кабинете, – крайней степени развращенность, полное моральное падение. Она представляет угрозу самому роду человеческому… Вот и на вас давят, чтобы вы поскорее нашли поручителя. Но выпусти я ее, она мигом ударится в бега и скроется от правосудия».

Пять долгих месяцев прошло, а поручители так и не объявились. Никто не оказался достаточно хорош для вершителя правосудия Меррита из Нью-Йоркского уголовного суда. И пока он поглаживал бакенбарды, сидя в зале суда, я, без вины виноватая, сидела в тюрьме, тоскуя по своей ненаглядной дочери.