– А ты пригласи их, – предложил он. – Явятся только ради того, чтобы посмотреть дворец Джонсов изнутри.

Мистер и миссис Чарлз Г. Джонс почтут за честь приветствовать Вас у себя, говорилось в приглашении. В течение десяти дней откликнулось триста человек с разных ступеней социальной лестницы Нью-Йорка – в том числе все мамочки из школы миссис Лайл. Даже эти болонки миссис Гибсон и миссис Ван Сэндт, демонстрировавшие мне свое презрение, не отказались. А Присцилла Лайл даже сделала запись в розовой гостевой книге: Это большая честь.

Платье я заказала в Париже, цвет «синяя полночь». Парча темного серебра, по подолу серебристое кружево, швы прошиты серебряными нитками в тон. В этом наряде я была королева. В субботу утром я приняла роды у миссис Констебль (девочку), а в пять вечера уже надела свое бальное платье, достала из сейфа драгоценности. Чарли смотрел, как я примеряю диадему, три кольца с бриллиантами и браслеты с драгоценными камнями на каждое запястье, на шее – кулон, камень покрупнее окружают камешки помельче, все сверкает и переливается. Серьги-капли разбрасывали бело-голубые сполохи.

Эти серьги были на ней в то утро, когда я нашла ее в ванне. Я сама вынула их у себя из ушей и надела. С ними ее и похоронили.

Из-за штор второго этажа мы с Чарли наблюдали за подъезжающими в вечерних сумерках экипажами. Их золотистые огоньки летели к нашему дому роем светлячков. Дама выходила из кареты, джентльмен в цилиндре и белом галстуке подавал ей руку, и пара поднималась по лестнице дворца Джонсов. Сплошь важные персоны: адвокаты и доктора, брокеры и финансисты, члены муниципалитета и политики. Мэр Хевмейер с супругой отклонили приглашение. Та к же поступили миссис Готтентот Астор и миссис Снут Вандербильт, да и прочее высокородное старичье: Ринеландеры и Стуйвизанты, Куперы и Стронги. В холле играл струнный квартет, официанты в черных фраках скользили с бокалами шампанского и крекерами с черной икрой. Это именовалось «прусский стиль». Джентльменам предлагали сигары в коробках розового дерева, а дамам – крошечные пирожные, размером и нежностью напоминавшие маргаритки. В большой гостиной на четвертом этаже банкетные столы ломились от яств: мясо, сыры, многоэтажные конструкции со сладостями и фруктами.

Наконец состоялся и наш выход. На верхней площадке лестницы Чарли поднял наши сцепленные руки, приветствуя гостей.

Шлейф моего синего платья струился по ступеням. Музыка пришлась бы по душе и царствующим особам.

– Вот она какая, миссис Джонс, – сказал кто-то.

Все взоры устремились на меня. Многих я знала. Доротея и Серена с мужьями. Милая моя Кэндес Уилер – мой консультант по интерьерам, мой адвокат Моррилл и его коллеги с женами. Миссис Присцилла Лайл, судья Криттенден, Фанни Рейнголд и наши друзья – Оуэнсы, Аримбо и Уилл Сакс. Мы прошли сквозь толпу, со всех сторон неслись приветствия и одобрительные реплики. Какой прекрасный дом. Как мы гостеприимны и щедры. Чудесная музыка. Дворецкий Томас ударил в гонг, приглашая гостей наверх – к яствам и развлечениям. Все наслаждались на свой вкус: джентльмены в биллиардной, дамы в гостиной. На первой площадке лестницы гости непременно замедляли шаг, чтобы восхититься фресками: резвящиеся херувимы, очаровательные розовощекие малыши. Миссис Уэбб и миссис Фрелингхузен проявили удивительную осведомленность:

– Двум итальянским художникам потребовался год, чтобы написать это, можете себе представить?

– Десять тысяч долларов за одну фреску.

– А ковер сущий восторг! – воскликнула миссис Уэбб, опуская взгляд себе под ноги.

– Басон, – сказала я, поставив ударение там, где надо. – Три тысячи долларов.

Судя по всему, такую цену за ковер они и вообразить не могли. Кэндес Уилер как-то намекнула, что неприлично объявлять стоимость вещей на публике, но я спросила, а зачем тогда вообще нужны деньги?

От толпы отделилась Грета, за ней следовал ее муж, мистер Альфонс Шпрунт. Ему бы не помешал хороший парикмахер – из ушей торчали неопрятные пучки волос. Широко улыбаясь, они поздравили нас с Чарли. Было ясно, что шампанского выпито уже немало. Грета со смехом обняла меня:

– Помнишь, как мы были горнишными? – Язык у нее слегка заплетался.

– Грета, дорогая, ты пьяна.

– Sturzbesoffen[92], мадам. – Она засмеялась еще громче и изобразила шаткий книксен.

Я не понимала, зачем Грета вышла за этого своего мистера Шпрунта, человек он преунылый и к малышу Вилли относится неважно. Шпрунтов отвлекло появление официанта с шампанским.

В бальной зале к нам подошел мистер Моррилл:

– Что вы думаете об этом ужасном новом законе?

– Что еще за закон? – спросил Чарли. – Запретили сигары после обеда?

– Хуже. Теперь запрещено пересылать по почте некоторые материалы. Так называемые непристойные.

– Мысли у меня случаются непристойные, – ухмыльнулся Чарли, – но вот в корреспонденции тишь да благодать.

– Брошюры Чарли носят образовательный характер, – сказала я. – Вы ведь знаете.

– Новый закон наверняка неприятно скажется на вашем предприятии, – предупредил Моррилл. – Он явно направлен на лиц, которые распространяют товары, предупреждающие… хм… зачатие.

– И кто автор закона? – спросила я.

– Мистер Комсток. Так и называется, «Закон Комстока».

– Кто этот Комсток?

– Что-то вроде почтового инспектора, чиновник по особым поручениям. Мистер Энтони Комсток.

Так я впервые услышала имя моего Врага. И знаете что? Я тут же забыла это имя. Выкинула из головы предупреждения Моррилла, отмахнулась рукой в шелковой перчатке. Почтовый инспектор. Музыка водопадом сбегала вниз по лестнице, пузырьки шампанского кипели у меня в крови, над головой мерцали звезды, и я кружилась в танце. Это была всем ночам ночь. Газеты уделили событию много внимания, вот что написал «Полиантос»:

Мадам Х (имя нет нужды упоминать), злославная своими нечестивыми деяниями, прошлым вечером дала бал для сливок класса нуворишей.

Нет, ни Асторов, ни Вандербильтов ей заманить не удалось, зато фальшивой аристократии было в избытке. Миссис Кэндес Уилер, специалист по оформлению интерьеров, почтила бал своим присутствием, несомненно для того, чтобы защитить выбор хозяев дворца – в частности, безвкусные цветочные витражи в окнах. Внутреннее убранство – истинный образец роскоши и вкусовой непритязательности: в доме беспорядочно перемешаны антикварные диковины с бюстами Вашингтона, Франклина и американскими флагами.

– Они отметили Джорджа и Бена, – воскликнула я. – И флаги!

– Этим мы и гордимся, – сказал Чарли.

Гордимся, да. По всему миру разошлось: семья Джонс почитает флаг, свободу и демократию, символом которых является этот флаг. Бюсты Вашингтона и Франклина у нас не случайно, как и флаг. Мы патриоты и гордимся тем.

Но ни один флаг не мог защитить от парового катка, что несся на нас тогда полным ходом. Мистер Комсток весил больше двухсот пятидесяти фунтов, тогда как во мне и девяноста не наберется. Поединок во всех смыслах неравный.

– Ты опять в новостях, миссис Джонс, – мрачно сказал муж за завтраком вскоре после большого бала и протянул мне газету. – «Гералд» благословил мистера Комстока на действия в отношении тебя. Они называют его «инспектор Господа», а сам он себя именует Председателем Общества по ликвидации порока.

Я прочла статью. Грудь мою пронизал страх.

Общественные приличия требуют, чтобы государство защищало граждан от так называемых целителей, которые ничем не лучше шарлатанов. Благодаря усилиям мужественного крестоносца Энтони Комстока страницы «Гералд» ныне не содержат рекламы такого рода, но эти преступники от медицины безнаказанно продолжают свою деятельность. Самая нечестивая из них, Мадам Де Босак, она же миссис Энн Джонс с Пятой авеню, именно тот случай. Какое-то время назад она уже побывала в Томбс, но избежала справедливого наказания. И когда восторжествует справедливость, кому же сидеть в государственной тюрьме, как не владелице самого роскошного дома на Пятой авеню. Пусть мистер Комсток начнет свой крестовый поход – дабы заставить замолчать торговцев всякой дрянью в нашем городе, изгнать этих ведьм, несущих страдание, уничтожить их логово.