Тот, кто рассказал анекдот, стал меня убеждать, что это действительно комсомольская стройка и что там можно заработать и сделать карьеру. Называл какие-то несуразные, по тогдашнему моему разумению, цифры. Чтобы отвязаться от него, я сказал, что это здорово, и пошёл трудиться.
На следующий день он ловит меня в коридоре и сообщает, что со мной хочет поговорить какой-то важный бамовской чин, что он ждёт меня в машине, так как его кабинет – в Смольном, а туда надо пропуск заказывать, вот он и приехал сам. Делать нечего – пошёл. Разговор был короткий: по прибытии на место должность начальника отдела снабжения с окладом 600 рублей для начала. Господи, думаю, для какого начала? У меня зарплата хорошая, но маленькая, 120 рэ, и кварталка. А тут – отдел плюс «для начала». Ударили по рукам. Уже после увольнения с работы выяснилось, что удумали эти комсомольские лидеры проверить нас на профпригодность, для чего отправили под Ленинград на ремонт какой-то дыры.
То ли в совхозе, то ли ещё где. Мне эта перспектива явно не светила. Ну не хотел я возиться с битумом. Выход нашёлся сам собой. Оказалось, что нашему отряду не хватает тельняшек. Форма была такая – болотного цвета роба и почему-то тельняшка. Вот такую задачу поставили передо мной: мол, снабженец, покажи прыть – это твой зачёт. Достал я их в один день – поехал на фабрику-изготовитель, накатал письмо про исторические решения, стройку века и прочую лабуду – и к парторгу. Вот и вся недолга.
И вот наступил долгожданный день отправки! На Московском вокзале перед самой посадкой наш старшой (а числился он за горкомом комсомола) собрал с нас по 30 рублей на дорогу – типа за питание. Звали его Ренат. Уже потом, по прибытии, мы узнали: всех собак в округе почему-то звали Ренатами. Дело в том, что буквально через несколько часов, уже в дороге, этот Ренат нам сообщил, что у него украли на вокзале портфель, в котором были собранные с нас деньги на дорогу. Причём такая штука: тот портфель, где документы и наши паспорта, цел, а вот с другим вышла такая досадная незадача. А это была не первая его поездка на БАМ. Думаю, прозорливый читатель уже сделал кое-какие предположения. Но мы из-за общего желания побыстрее добраться до места, а скорее всего, от сознания, что выхода нет, мы скинулись по новой. И вот после недельного пребывания в плацкартном вагоне прибыли в Улан-Удэ. Оттуда нас небольшими группами перебрасывали на Ан-2 в Нижнеангарск. Перед полётом у нас было несколько часов на обзор столицы Бурятии. Город потряс меня своей убогостью. Деревянные дома и полчища огромных мух, которые были везде: на улице, в столовой, в транспорте. В центре города, перед зданием Совмина аж в пять этажей, стоял Вечно Живой. Памятником его можно было назвать с натяжкой: гранитный прямоугольник, а на нём – голова без шеи, очень похожая на бурята. Я оказался в последней группе, да ещё и лишний, в том смысле, что мне не хватило места в салоне, если это можно было так назвать. По этой причине я оказался в кабине пилота. Скажу прямо: кто в кабине не летал – тот жизни не видал. С одной стороны – тайга, а с другой – озеро Байкал. Как в кино!
Но настоящее кино началось на следующий день после приезда на место, в город Северобайкальск. Нас всех собрали в кабинете у главного инженера какой-то конторы, где нам предстояло работать. Главный нам сообщил, что все мы будем трудиться не покладая рук на укладке рельсов или на лесоповале! Улучив минутку, спрашиваю: «И я тоже?» «Да, – отвечает, – тоже. Но недолго, месяц-другой, для проверки профпригодности. Как себя проявите». А как я, снабженец, могу себя проявить на лесосеке? Я, в принципе, не боялся работы. Но ведь я ехал не за этим. Короче, забрал я свои документы и ушёл. Легко сказать «ушёл». А куда? До дома шесть тысяч километров. Добрый дядя, который подбил меня на сей подвиг, – в Ленинграде. Ну не пойду же я к Ренату, который теряет деньги в самый неподходящий момент. Я, конечно, мог вернуться к шутнику главному инженеру. Но, во-первых, расстались мы не как друзья. А во-вторых, идти на попятную я не хотел. Работы не было. Я искал, но безуспешно. Дело кончилось тем, что у меня в кармане остался последний полтинник, правда, назавтра что-то светило.
А сейчас я стоял посреди столовой и решал проблему: плотно поесть сейчас или разбить на два раза. О том, где ночевать, я не думал. Что-то придумается. И тут слышу: «Мужик! Что, деньги кончились? Да не дёргайся, все через это прошли. Пошли, поживёшь у нас, устроишься, а дальше видно будет». У этих ребят, которые потом стали моими друзьями, я прожил месяца три. На следующий день, после того как я нашёл кров и стол, я нашёл себе и работу. Вскоре я получил аванс. Иду домой и считаю его, пересчитываю: уж больно много – 350 целковых. У меня сроду зараз таких деньжищ не было. И тут до меня дошло: оклад-то 650! Пришёл домой, говорю: «Ребята, я получил аванс. Сто отправлю домой, сто – до получки, остаток – за кров и стол возьмите». Слышу в ответ: «Пойди купи пару литров коньяка и чтоб больше ни слова не слышали о долге». Пусть вас не смущает ответ, который я получил. Там не было ни пафоса, ни оды дружбе, ни бреда о рабочей спайке. Это то, что было Сибирью. Не было места ни хвалёной «дружбе народов», в которой были «хохлы», «чурки» и т. д., ни антисемитизму. Климат не позволял. Зимой – до минус 57, летом – до плюс 35. Не очень-то важно было, кто подставит плечо – хохол или жид. И когда я спустя три-четыре месяца решил поехать за женой и мне потребовались деньги, мне их дал сосед по комнате. На моё предложение написать расписку он сказал: «Остынь, куда ты денешься?» В Ленинграде я не прохлаждался. Закупил 40 тонн цепей противоскольжения. Что интересно, майор из штаба ЛенВО упрашивал взять хотя бы 100 тонн. Ситуация абсурдная: вояки цепи получали, но не использовали, и всеми правдами и неправдами стремились от них избавиться. А у нас их просто не было. Когда я вернулся на стройку, за цепями приезжали аж за сто километров. В Северобайкальске же мне пришлось уйти в подполье, так как каждый водитель, получивший цепи, считал своим долгом устроить мне «бутыльброд», а здоровье-то одно. Вот и ушёл на нелегальное положение.
Ну а если серьёзно… Представьте себе двенадцатикилометровый серпантин, причем подняться ещё как-то можно, а вот спуск с него с перегрузом… Я жену привёз и долг отдал, а куда же я денусь? Для полноты картины хочу живописать Северобайкальск образца 1977 года. С одной стороны, город с пятнадцатитысячным населением, а с другой – самым высоким зданием аж в два этажа был трест. Планировки практически не было. Зато было огромное количество «нахалстроя», то есть балков (домиков с двумя-тремя комнатами), которые возводили за ночь. Почему за ночь? Дело в том, что на дороге было огромное количество упавшего с машин бруса. Его подбирали, прятали поблизости от будущей «нахаловки» и в течение одной ночи собирали, успев при этом обшить горбылём для конспирации.
В основном же народ жил или в вагончиках (жалкое подобие израильских караванов), или в сборно-щитовых бараках, обогреваемых электричеством. Если случались перебои, а случались они нередко и по разным причинам, то наступала полная хана. Напомню, зимой случалось и ниже минус 50. Дело в том, что энергоснабжение было местное, то есть всё это висело на передвижных подстанциях, а за порядком следить было некому. Ну не пойдёт проверяющий к соседу с нотацией о правильном подключении к сети его «нахаловки», да и не слышал я о таких проверяющих. Потому, когда случался перебой, все бросались утеплять детей.
Казалось бы, условия, мягко говоря, некомфортные, но человек приспосабливается и к таким. К тому же эта не совсем цивилизованная жизнь компенсировалась другими благами. Кроме заработка, превышавшего зарплату в центре в 2–3 раза, было просто фантастическое снабжение. В магазине было всё: столовые, чайные, кофейные сервизы (причем японские) – бери – не хочу, джинсы не фабрики «Большевичка», а американские. Про сервелат и бразильский кофе упоминать как-то стыдно. Любители охоты-рыбалки могли, записавшись в очередь на полгода максимум, купить мотоцикл «Урал» (в «девичестве» «Цундап»). Правда, владельцев «Урала» было мало, так как мотоциклы тут же перекупали за три цены аборигены. Дело в том, что многие из них занимались шишкованием, то есть сбором кедрового ореха, и за мотоцикл готовы были душу дьяволу продать, не то что заплатить сверху. Особо приближённые к начальству могли «по записи» купить аж УАЗ-469. Но это были так называемые профессиональные первопроходцы, те, кто приезжал на новое место одним из первых, работал три-пять лет, пока не падали зарплаты, и – вперёд, на новую стройку! За туманом и за запахом рубля. Остальное же население довольствовалось тем, что, написав заявление в бухгалтерию о вычете из зарплаты ежемесячно 120–250 рублей, через три года получало талон на автомобиль по выбору – от «Запорожца» до 6-й модели «Жигулей», которые, как и «Урал», перепродавались по месту получения. Тут уж ничего не поделаешь: бытие определяет всё, сознание в том числе. Местное население всех этих благ было лишено. И если быть честным, оно нас не очень жаловало, да и были тому причины. Доходило до абсурда. Местное население получало надбавку к заработку в 40 процентов. Мы, бамовцы, за ту же работу получали надбавку в 110 процентов, и это до полярок, за пять лет работы. Полярные доходили до 50 процентов. На резонный вопрос «где Сибирь и где Заполярье?» отвечаю: приказ министра! Вот и выходило, что чешское пиво они не кушали – обходились по привычке бражкой, разные «вранглеры» и «левисы» не жаловали, поддерживая местную промышленность. А вот что за забором родной лесопилки, в «Бамтоннельстрое», бабы, сидя в конторе в тепле, получали вдвое больше – это их не радовало. Должен заметить, что местных аборигенов брать на стройку было строжайше запрещено. Почему, я думаю, объяснять не надо. Кроме того, неумолимо приближалась «железка», то есть трасса. Родное правительство обещало потомственным рыбакам и охотникам современные квартиры в… многоэтажных домах! Так что светило им сушить сети на балконе, а лодки и снаряжение держать на антресолях. Другое дело – а кого это интересовало? Так что их нелюбовь была оправдана. Я, во всяком случае, их понимал, да и не только я.
