Никому не дано предугадать день будущий – это банальность. Однако сей неоспоримый факт не меняет сути. Если бы мне вечером сказали, что завтра я буду собеседовать о моей работе в пионерлагере, к тому же в качестве воспитателя первого отряда, я бы не удивился, а просто послал бы шутника по давно и всеми протоптанному пути. Я находился в очередном поиске работы, в результате чего я оказался в отделе кадров какой-то (за давностью лет и не вспомню) конторы. Кадровику необходимо было срочно доукомплектовать педсостав пионерлагеря. Он мне живописал, как мне повезло: в каком дивном месте находится лагерь, какая чудная природа окружает его, с каким прекрасным педагогическим и профессиональным коллективом мне предстоит работать. Короче, не работа – курорт! Как он меня развёл, я понял уже к вечеру первого дня моей новой работы.

Начнём с того, что профессионалов, во всяком случае, в области педагогики, не было как явления. Была группа студенток-третьекурсниц из педагогического института, которых детки не воспринимали всерьёз. Начальница лагеря была парторгом этой самой конторы. Единственное, в чём ей не было равных, так это в провозглашении партийной бредятины. Был ещё, правда, всамделишный физрук. Но трезвым я его так и не увидел за все три смены. На удивление, в моём отряде всё происходило достаточно пристойно. Разгадка пришла, когда я после ужина заглянул к себе в комнату и подошёл к зеркалу. На меня смотрел жутковатый тип. В тёмно-синем плаще, воротник поднят (с утра моросил дождь), на голове кепка, на лице борода. Всё это венчал пионерский галстук! «Да, – сказал я сам себе, – такого и я бы не решился ослушаться!» Тем не менее «детки», а у меня в отряде их было 45 душ, от 13 до 15 лет, очень быстро почувствовали, что за жутким видом прячется мужик (для них я им был), мало понимающий, как подступиться к абсолютно незнакомой ситуации.

Наступил первый экзамен, мне надо было уложить их спать. Я вошёл в спальню. На меня даже не обратили внимания, детки прыгали с кровати на кровать, по воздуху летали подушки. Одна подушка метко была запущена в меня. Воцарилась тишина. Они ждали моей реакции. Я понял: если я сейчас их не поставлю на место – всё, кранты! «Ну и кто у нас такой меткий? Он, наверно, и храбрый, не струсит признаться или в коленках слаб?» В проход между коек вышел нагло улыбавшийся пацан. Видно было, что он считается в «авторитете». Я понял, что его надо ломать, причём публично, иначе быть мне у них на побегушках. «Ну я кинул подушку. А чё ты мне сделаешь?» – «Прежде всего, если ты грамотный, то должен знать, что к старшим обращаются на «вы». – «Ну вы, и что?» – «Я вижу, ты пацан здоровый, силы девать некуда. Выполнишь простенькое упражнение – и до конца пребывания в лагере делай что вздумается, а если нет, то при всех скажешь, что моё слово для всех закон и ты обязуешься лично следить за этим». – «Не обманете?» – «Даю слово при всех». – «Что делать?» – «Возьми подушку, которой ты в меня бросил, на вытянутые руки и встань на цыпочки. Продержишься пять минут – ты победил». Продержался он две минуты. «Ну а теперь выполняй обещанное да в свободное время учи геометрию, тогда не попадёшься на такой ерунде». Уходя из спальни, я остановился и сказал, обращаясь ко всем: «Детки, вы знаете, в чём между нами разница? Я был в вашем возрасте и все ваши примочки помню и знаю, как с ними бороться. Поэтому, как сказал кот Леопольд, «давайте жить дружно» – от этого выиграют все».

В принципе, за исключением двух-трёх ребят, у меня больше не было проблем с, так сказать, мужской частью вверенного мне контингента. Я должен оправдаться: это не мои слова, так выражалась начальница лагеря, подчеркну, пионерского. Но что с неё взять, с «коммуналки»? Проблемы у меня были, пусть это не покажется вам странным, с девочками. Это для меня они были соплюхами. Себя они, не смейтесь, считали женщинами. И если их категорическое требование стучаться при входе в спальню я воспринял с пониманием, то попытки завести «курортный роман» меня не на шутку тревожили. Пионервожатую они считали подружкой, что её, на удивление, устраивало. Понятно, с её стороны помощи ждать не приходилось. Тем не менее я был уверен, что контролирую ситуацию. У меня было несколько ребят, державших меня в курсе событий. Они не были стукачами. Будучи от природы ответственными людьми, они понимали: случись что-то серьёзное – пострадают все.

Один пример, В соседнем лагере пацаны сбежали ночью купаться, друзья их не выдали. В результате один из них не смог выплыть из омута. Воспитателя посадили. Но кому от этого легче? Как-то вечером один из моих помощников сказал: «Девочки пригласили всех пацанов в гости». – «Что в этом плохого?» – «Они пригласили их после отбоя и уже закупили вино!» У меня потемнело в глазах. Я явственно увидел зал суда, себя на скамье подсудимых и то, как судья предоставляет мне последнее слово. Надо было решать, причём немедленно. Но что? Поднять шум. Это ничего не даст. Будет скандал, меня уволят, а когда всё уляжется, будет следующая, на сей раз успешная, попытка. Я решил идти ва-банк. «Сделаем так. Я ничего не знаю. Я просто после отбоя зайду, как бы случайно, пожелать спокойной ночи, а ты с ребятами стой под окнами. А дальше по ситуации». Всё произошло, как я и предполагал. Сославшись на усталость, я пожелал деткам приятных сновидений и удалился. Я слышал, как мимо палатки, в которой я спал, протопали «ухажёры». Выждав минут десять, вошёл, скажем так, в спальню девочек. Свет был погашен. Когда я включил свет, то увидел на каждой подушке по две головы! «Добрый вечер», – сказал я. Что тут началось! Я думаю, Брюллов, написавший картину «Гибель Помпеи», не смог бы достойно отобразить увиденное мною. Поднялся визг вперемешку с матом. Оказалось, мальчики успели глубоко изучить так называемую ненормативную лексику. На удивление им вторили, правда, в меньшей степени, их подруги, что они компенсировали визгом. Сначала неудавшиеся «любовники» бросились как по команде под кровати. За ними последовали их возлюбленные. Тогда первые, следуя классике, стали выпрыгивать в окна. Под окнами их ждал мой заградотряд. Я как мог спокойно пожелал «дамам» спокойной ночи, выключил свет и ушёл к себе. Утром, как всегда, было построение отряда. Все, на удивление, пришли без опозданий. Девочки красовались в свитерах с высоким воротником, что было понятно. Юноши были украшены синяками. Моя речь была краткой: «Если кто-то из вас проболтается, меня даже не уволят. Я не допустил борделя, да, именно так, борделя. А вот что скажут ваши папы-мамы, я могу предугадать». Моралисты могут меня обвинить в том, что я мог спровоцировать драку. Согласен. Возможно, Макаренко провёл бы между ними прочувственную беседу. А Надежда Константиновна Крупская передала мой проступок на рассмотрение в революционный трибунал. Возможно. Я не педагог. Но после той ночи я не сделал ни одному ребёнку ни одного замечания: не было повода!

Кто такой мастер? Какими качествами он должен обладать? Хороший, пусть даже талантливый актёр – имеет ли он моральное право на самолюбование? Придаст ли это ему больше авторитета и популярности?

Прекрасный, на мой взгляд, режиссёр Герман. Мне, увы, не довелось с ним работать. Всего лишь однажды между нами произошёл минутный разговор. Вечером предыдущего дня в Доме Кино я отмечал своё сорокалетие. В самый разгар застолья мой близкий друг довольно тихо спросил меня: «А за соседним столиком действительно Алексей Герман?»

Я к тому времени был, скажем так, навеселе, и довольно громко (за соседним столиком меня явно слышали) ответил: «Ну Герман, ну да, сидит за соседним столиком, и что? А я Шервуд! Что, не звучит?» Наутро мне позвонил невольно спровоцировавший мой ляп друг: «А ты помнишь, что вчера сравнивал себя с Германом?». Я не помнил. Мой друг не жалея красок пересказал мои высказывания. Я бросился на работу. Разыскал Германа. «Алексей Юрьевич, я должен извиниться перед вами за вчерашнее». – «О чём вы? У вас очень красивая фамилия, забудьте, пустое это». Непьющий Герман, казалось бы, должен был негативно относиться к пьяным выходкам. Но он поступил мудро. Подвыпивший мужичок ляпнул не подумав. Получилось смешно. Посмеялись и забыли. Его авторитет от этого только выиграл.