Служил он, как я уже говорил, в Германии. Практически вся служба, за исключением считаных раз, прошла в гарнизоне. Перед самым дембелем, уже после приказа, он ушёл в самоволку. В этом не было ничего удивительного, самоход – святое право и привилегия любого деда, если бы не то место, где он находился. Серёга стоял на ступеньках Дрезденской галереи и предавался крамольным, по меркам советского солдата, размышлениям. Он думал о том, что неплохо бы махнуть сейчас в Берлин, в Трептов-парк, посмотреть на «Воина-освободителя». Всего-то пара часов на автобусе. Но эту мысль он отбросил сразу по причине нелюбви к монументалистике. Где Дрезденская галерея и где монументалистика? Лучше найти тихую улочку и посидеть там за чашкой кофе, решил он. Представляете себе картину маслом (извините за затёртый штамп): в кафе на тихой улочке Дрездена сидит советский солдат, пьёт кофе и общается с непроверенной публикой? Эта мысль ему понравилась, но его размышления прервал голос: «Товарищ солдат, вы что здесь делаете? От подразделения отстали?» Перед ним стоял капитан, командир патруля. У него и мысли не возникло, что перед ним самоходчик. Он ловил солдат в различных местах: в кабаках, в обществе девиц не самого тяжёлого поведения, просто пьяных в канаве. Но за всю свою многолетнюю службу он не слышал и не мог себе даже представить, что кто-то добровольно, абсолютно трезвый пойдёт в самоволке в музей. Тем более что солдат сам в этом признался. Серёга искал понимания у офицера, говоря: «Вы знаете, товарищ капитан, нас скоро отправят в Союз, а я за всю службу так ни разу и не был в Дрезденской галерее! Думаю, это мой последний шанс». Потрясённый услышанным капитан стал размышлять. Сначала с полным, как понимаете, правом решил везти его в «дурку», но вспомнил, что в гарнизонном госпитале такого отделения нет. Или отвезти уникального самовольщика к немецким товарищам? А если об этом узнает враг? Такого он допустить не мог – это же политический скандал! В Советской армии солдаты сходят с ума и шляются невесть где, вплоть до музеев! Многоопытный капитан не стал оформлять задержания, а посадил моего друга в машину и отвёз к дырке в заборе, через которую самовольщик благополучно вернулся на службу. Вы спросите: почему командир патруля не сдал солдата в часть? Я думаю, тут был простой расчёт. Во-первых, он не подставил замполита, который вместо культмассовой работы шлялся по гаштетам (пивбарам) и с которого он, естественно, стребует по полной. Во-вторых, он как монопольный владелец этой уникальной истории, безусловно, будет душой компании.

Что до моего друга, то после службы он умудрился увезти невесту у нашего общего приятеля, которая в отместку превратила его жизнь в полный кошмар.

Свадьбы бывают разные. Прежде всего – по большой обоюдной любви, что, как ни странно, не гарантирует крепости уз. Бывают и просто по любви, даже не обоюдной: мол, стерпится – слюбится. И бывают свадьбы по расчёту. У партнёра или партнёрши хорошие связи либо прописка в хорошем городе. Не факт, что подобные браки недолговечны, как и свадьбы, если так можно выразиться, по неосторожности. Это когда перед будущим, несомненно, счастливым – а куда он денется – женихом встаёт гамлетовский вопрос: быть счастливым мужем и буквально сразу же отцом или не быть ни тем, ни другим, но, возможно, сильно покалеченным? И, опять же, не факт, что и этот брак будет скоротечным. Жизнь, знаете ли… А ещё бывает брак во спасение, как побег, как укрытие. Вот о таком браке моя байка.

Служил со мной один парнишка, как и я, из Ленинграда. Как и я, не отличник ни боевой, ни политической подготовки. Оба мы не рвались получить лычки, а старались при случае сачкануть. Служба наша проходила в Кандалакше, за полярным кругом. Население города в основном составляли люди, чудом выжившие в ГУЛАГе, и их потомки. Я это к тому, что «человек с ружьём» особой любовью не пользовался. По этой причине самоволки были практически исключены. Что оставалось делать защитнику Родины в редкую минуту отдыха? Правильно, пить водку. Не знаю причины, по которой от меня, моего друга и ещё нескольких, прямо скажем, разгильдяев решили избавиться. Но однажды нам сообщили о переводе в новую, только что образованную часть. Мы по наивности даже обрадовались, решив, что разнообразие нам не помешает. Везли нас в теплушках, рассчитанных на восемь лошадей. Мы – не лошади, и нас в вагон затолкали сорок человек. Из уважения к чувствам тех, у кого осталось хоть какое-то уважение к Советской армии, я не буду описывать условия нашего путешествия. Скажу лишь, что, по словам знающих людей, заключённых перевозили в более комфортных условиях. Им хотя бы выдавали матрасы, нам же кинули тюфяки, набитые соломой, в таком состоянии, что мы предпочли спать на шинелях и ими же укрываться. И вот на горизонте показалась цель нашего путешествия, город Череповец. Радости нам это не прибавило. Ничего более жуткого за всю нашу короткую тогда жизнь мы не видели. Весь горизонт, от края до края, был утыкан трубами металлургических комбинатов. При этом каждая труба (так было задумано?) дымила своим цветом. Буквально в первые часы пребывания на новом месте мы поняли, какое счастье – ветер, особенно если он дует от города! В эти безусловно счастливые мгновения жители могли насладиться видом солнца! Обычно дым лежал на крышах пятиэтажных хрущёвок. Но ведь были, правда, немного, и восьмиэтажные дома. Как там жили люди? Как-то жили, они были советскими людьми. А советский человек не хнычет, советский человек благодарит: за счастливое, в ядовитом дыму, детство, за заботу о женщине-матери, умудрившуюся в этом дыму зачать.

Но я отвлёкся. Разместили нас в центре города, в бывшем общежитии. Главным достоинством нового жилища было то, что нас расселили по комнатам. Двери, естественно, тут же сняли, но это была уже не казарма. В комнатушки натолкали по четыре воина, но хоть и отдалённо, это напоминало сносное жилище. Не успели мы толком обжиться, как нашу общагу окружило плотное кольцо аборигенок. Ларчик, как всегда, открывался просто – они хотели свежих, не пропитанных ядовитым дымом парней. Явились они не просто так, а запасясь цивильной мужской одеждой. Некоторые, самые целеустремлённые, – с выпивкой, которую они недвусмысленно демонстрировали. Видеть это было и смешно, и жутко. Молодые красивые женщины зазывали мужиков. Вы скажете: бордель под открытым небом? А что им делать? Их сверстники, прожив двадцать – двадцать пять лет в этом ужасе, ни на что, кроме как поговорить, были негодны. У них был выход – найти солдата, не видевшего женщину год и более, крепкого, не пропитанного смрадным дымом парня или такого же, но более потрёпанного «химика». «Химиком», если кто забыл, называли осуждённого за мелкие преступления, отправленного вот в такие города на рабский труд.

Итак, «ярмарка» закончилась. Сыграли отбой, и… батальон, все четыреста пятьдесят солдат, включая дневальных (они что, не люди?), исчез. Однако к подъёму все (дневальные тоже) были в казарме. Как понимаете, долго держать в секрете такой массовый самоход нельзя. Комбат на очередном общем построении пообещал навести порядок. Как он решил это сделать? Очень, на его взгляд, просто – сажать. Он так и заявил: «Вечером поймаю в самоходе – утром отдам под суд». Слово он держал. За первые пару месяцев отдал под суд человек пять. Это, естественно, имело скорее психологическое значение, чем практическое. Советский солдат всегда был силён смекалкой. Самоволки не прекращались. Я тоже не был в стороне от этой, скажем, игры в догонялки, где призом была ночь с хорошенькой девушкой. Мне везло. А вот мой друг, ленинградец, о котором я упоминал вначале, попался. Утром его вывели из строя, и комбат заявил: «Оформляйте дело в суд». И тут вместо обычного «простите, я больше не буду» мой друг этак прочувственно говорит: «Товарищ подполковник, не разрушайте будущую семью! Я понимаю, что нарушил устав, без разрешения покинув расположение части. Но я встречался с невестой, будьте же снисходительны!» Подполкан опешил: «Да ты знаешь, сынок, сколько у неё за день таких женихов?» Но мой друг – вот что значит школа выживания на Лиговке (самый хулиганский район нашего города ещё с царских времён) – говорит комбату: «Как вы, офицер, позволяете себе говорить в подобном тоне о моей невесте?!» Бедняга солдафон, я думаю, отродясь не слышал подобных речей. «Ладно, это я так ляпнул, не подумав, женись». Мы, его друзья, пытались его отговорить. Но он был непреклонен. Впрочем, логика в его поведении была. Безусловно, лучше сейчас жениться, а дальше время покажет, чем сейчас же схлопотать два года за самоход.