Наконец я спросил:

– Если я откажусь есть и пить, сколько времени, по-вашему, вы сможете продержать меня живым на физрастворе, привязанным к стулу?

Винсент вздрогнул и поморщился – видимо, его смутила прямота моего вопроса.

– Через несколько лет террористы из Ирландской республиканской армии, устроив жесткую голодовку, умрут за шестьдесят дней. Я, однако, надеюсь, что мы найдем более приемлемый способ поддержания вашей жизнедеятельности, чем насильственное кормление при помощи желудочного зонда.

Теперь перекосилось уже мое лицо. Шестьдесят дней медленного, мучительного умирания без всякой надежды на спасение – это тяжелое испытание. Буду ли я способен отказываться от пищи, испытывая муки голода? Смогу ли вынести медленное угасание, когда тело мое будет молить о жизни? Этого я не знал.

– Мне нужно знать, откуда вы родом, – сказал Винсент.

Вопрос поверг меня в изумление, хотя был вполне предсказуем.

– Зачем? – поинтересовался я, чувствуя неприятную сухость во рту.

– Не для того, чтобы вас убить, – сказал Винсент. – Бог мой, Гарри, я бы никогда этого не сделал, клянусь. Но мне нужно, чтобы вы знали, что мне это известно. Мне необходимо, чтобы вы понимали, что можете быть уничтожены во чреве матери, еще не родившись. Для меня важно, чтобы вы осознавали это – тогда я смогу быть уверенным в том, что вы никому ничего не расскажете. Я знаю, что вы больше никогда не будете моим другом, но… остальное важнее.

Я задумался над словами Винсента. Он был моложе меня и, следовательно, родился в том же XX веке, но значительно позже. Это означало, что он лично не может представлять для меня угрозы, поскольку не в его силах помешать моему появлению на свет – но лишь при условии, что у него в этом деле не будет помощников. Если бы у него имелись сообщники, в 1919 году пребывавшие в достаточно зрелом возрасте, они вполне могли бы отравить мою мать еще до того, как я буду зачат. Есть ли у Винсента союзник в клубе «Хронос»?

Винсент внимательно наблюдал за мной и, вне всякого сомнения, понимал, о чем я размышляю.

– Мне бы не хотелось добывать нужную мне информацию силой, Гарри, – сказал он. – Но в случае необходимости я это сделаю.

– Вы будете меня пытать? – напрямик поинтересовался я.

– Да, если у меня не будет другого выхода. Пожалуйста, не заставляйте меня это делать.

– Я вовсе не намерен заставлять вас это делать, Винсент. Это будет полностью ваше решение. И если вы пойдете на это, вся ответственность ляжет на вас.

– Вы знаете, Гарри, что под пытками ломаются все. Абсолютно все.

Я вспомнил, как ползал у ног Франклина Фирсона, умоляя его пощадить меня. Да, это правда – пытки ломают всех. И я тоже в конце концов не выдержу и выдам Винсенту место своего рождения. Или я могу солгать – и умереть от истязаний.

– Как именно вы будете меня пытать? – спросил я. – Намерены ли вы применять специальные препараты? Должен вас предупредить, я подвергался воздействию психотропных веществ и они имели нежелательный побочный эффект. Электричество? Что ж, это вариант. Но электрошок может привести к сердечному приступу, а сердце у меня, как вам, вероятно, известно, не идеальное. Экстремальные температуры? Холод, жара, сочетание того и другого? Может быть, лишение сна? Но в этом случае тоже могут возникнуть проблемы…

– Перестаньте, Гарри.

– Я только перечисляю возможные варианты.

Винсент поймал мой взгляд. Я посмотрел ему в глаза без малейшего душевного трепета – и впервые в жизни увидел в них мольбу.

(Я хороший парень, Гарри, черт побери! Я защищаю демократию!)

– Скажите же мне, Гарри. Скажите, где и когда вы родились, пока мне не пришлось зайти слишком далеко.

– Позвольте мне указать вам, Винсент, – вы ведь на меня не обидетесь? – что вы не вполне правомерно использовали слово «пришлось». – Эту фразу произнес я, но почему-то с трудом узнал собственный голос. – Вас ведь никто не заставляет меня пытать. Так что если вы это сделаете, то по своей инициативе.

– Никто не выдерживает, Гарри.

– Я знаю. Но у вас не так много времени, Винсент. Так что давайте, принимайтесь за дело.

Винсент какое-то время колебался, но недолго. Он явно принял решение, и умоляющее выражение исчезло из его глаз. Взгляд Винсента стал жестким.

Я снова вспомнил Франклина Фирсона. Когда-то он, прервав пытку, погладил меня по волосам. В тот момент я испытал приступ любви к нему. Это было чувство, которое, вероятно, испытывает ребенок, нашедший мать, которую когда-то давным-давно потерял. Я ощущал себя сломленным и чувствовал, что Фирсон по-своему прав.

Встав, Винсент направился к двери.

– Вы что же, не будете делать это собственными руками? – бросил я ему вслед. – А как же моральная ответственность? Вы взвалите ее на кого-то другого?

– Подумайте день, – ответил он. – Всего один день. – И Винсент вышел.

Один день.

Один день, чтобы попытаться избежать того, что гораздо хуже смерти.

Один день, который мне предстояло провести в комнате с обитыми войлоком стенами, привязанным к стулу с набитым конским волосом сиденьем.

Ищи дефекты и слабости в системе, приказал я себе. Любые, какие угодно.

Стул был крепко привинчен к полу. Из капельницы в мою вену продолжал поступать питательный раствор. Обитая войлоком, но весьма крепкая дверь была надежно заперта. За ней дежурили охранники. Пожалуй, именно они представляли собой слабое звено. Отказавшись делать своими руками то, через что мне предстояло пройти, Винсент допустил небольшую ошибку. Я не сомневался, что он приказал охранникам не разговаривать со мной, но иногда даже бесправный, замордованный муштрой и начальством рядовой Вооруженных сил СССР способен проявить инициативу.

Раскачиваясь на стуле, я сумел добиться того, что игла выскользнула из моей вены. Кровь потекла струйкой на белый ворс покрывавшего пол ковра, и вскоре он покрылся багровыми пятнами. К сожалению, полоса скотча, охватывавшая мой лоб, не давала мне свесить голову вниз. Закрыв глаза, я принялся ждать. Увы, прошло довольно много времени, прежде чем охранники, заглянув через глазок в комнату, поняли, что что-то не так. Распахнув дверь, они вбежали в комнату и стали совещаться, как им поступить.

– Он что, без сознания? – спросил один из них. – Сколько крови он мог потерять?

– Прокол совсем невелик, – сказал старший из часовых по возрасту и, как я надеялся, по званию. – Он просто выдернул иглу из вены.

Внезапно я открыл глаза. К моему удовлетворению, тот из охранников, который стоял ближе ко мне, в испуге отскочил.

– Господа, – сказал я, – вероятно, вы получили приказ не вступать со мной ни в какие контакты. Так вот. Я прекрасно знаю вас обоих – ваши имена, звания, содержание ваших личных дел, ваши домашние адреса. Например, мне известно, что вы, рядовой, до сих пор живете с матерью, а у вас, сержант, в Москве жена, которую вы не видели уже три с половиной года, и дочь, чью фотографию вы носите в кармане и в столовой во время обеда с гордостью показываете всем подряд. И при этом говорите: «Вот мое сокровище». У меня к вам обоим один простой вопрос. Скажите, ваши родные знают, где вы служите и чем занимаетесь? Они ведь не должны знать об этом ровным счетом ничего. Подумайте об этом как следует – это очень важно. Всегда ли вы были достаточно осторожны в разговорах с ними? Потому что если они знают хоть что-нибудь, если им известна хоть малейшая деталь об этом объекте, они очень скоро могут оказаться здесь, на моем месте, вот на этом стуле. Ваша жена, ваша дочь, ваша мать – они не должны знать об объекте ничего. Это все, что я хотел сказать. А теперь будьте добры, вставьте иглу обратно и закрепите ее клейкой лентой, как было. Буду дальше дожидаться, когда меня начнут пытать, а потом убьют.

Вернув иглу капельницы на место, охранники покинули комнату, причем так торопились, что даже не удосужились зафиксировать иголку скотчем, как я просил.