Мне никогда не нравился такой способ передвижения по воде. Тем не менее он пользовался популярностью в Кембриджском университете, и студенты, а порой и преподаватели, отправляясь на прогулки, нередко использовали именно его. Для студентов подобные поездки считались прошедшими даром, если все обходилось без столкновения с каким-нибудь мостом, посадки лодки на мель, уроненного в воду шеста и хотя бы одного случая падения за борт. Возможно, именно поэтому я с предубеждением относился и к венецианским гондолам, которые казались мне на редкость ненадежными и, на мой взгляд, являлись не столько плавсредством, сколько специальным оборудованием для выкачивания денег из доверчивых туристов.

– Это ваша проблема, Гарри, – сказал Винсент. – Вы никогда не понимали, как можно делать что-то не сразу, а постепенно, по частям.

Я недовольно ворчал всю дорогу, пока мы шли к берегу реки и потом садились в плоскодонку, пока пробирались сквозь скопление других лодок и даже когда Винсент открыл свою походную плетеную корзинку и достал оттуда фляжки с джин-тоником и бутерброды с огурцами, нарезанными аккуратными кружочками.

– Бутерброды с огурцами необходимы нам, чтобы удачно сыграть отведенные нам роли.

– И что же это за роли? – мрачно поинтересовался я.

– Мы с вами являемся живым олицетворением верности теории, согласно которой интеллект и стремление к целесообразности – всего лишь рабы общепринятой модели поведения и приятного, расслабляющего действия солнечных лучей. Мы-то с вами знаем, Гарри, что то, чем мы сейчас занимаемся, – очень странное времяпрепровождение для серьезного студента, а тем более для преподавателя. Но тем не менее мы здесь, – сказал Винсент и погрузил в воду шест.

Остальные участники прогулки захихикали.

Мне не слишком понравились две девушки, которых Винсент решил захватить с собой. Я познакомился с ними только на берегу, раньше их не видел, и потому их присутствие лишь ухудшило мое и без того не лучшее настроение. Одну из них звали Летисия, другая была француженкой – ее имени я попросту не запомнил и вообще различал девиц с большим трудом. Обе наши спутницы были одеты в весьма целомудренные летние платья, их волосы были аккуратно причесаны и заправлены за уши, как у пай-девочек. Тем не менее они, конечно же, прекрасно понимали, что отправиться в летний день на лодочную прогулку с двумя мужчинами – это поступок, который их мамы наверняка бы не одобрили.

– Отец Летисии вроде как биохимик, – шепнул мне на ухо Винсент, – а за француженкой ухлестывает Хью, совершенно отвратительный парень. Но сегодня он играет в теннис. Когда дойдет до дела, Гарри, либо вам, либо мне придется поцеловать француженку в губы, причем так, чтобы Хью это заметил. Момент нужно выбрать со всей тщательностью – в противном случае придется пройти через это второй раз. Нужно, чтобы он увидел, что девушка, за которой он пытается ухаживать, целуется с кем-то другим.

Я отказался взять на себя эту тяжкую обязанность под тем предлогом, что если меня, преподавателя, увидят в лодке с учащимися, это само по себе будет не очень хорошо, а если я при этом еще и буду целоваться с одной из студенток, то это тем более ни в какие ворота не лезет. Винсент в ответ с показным смирением глубоко вздохнул. Когда мы проплывали мимо кортов, он реализовал свой план. Заставив меня и Летисию с помощью шестов удерживать лодку на месте, он принялся обниматься и целоваться со второй девицей. Эта возня привлекла внимание всех, кто находился на берегу. Вряд ли среди них нашелся хоть один человек, который не увидел, как весьма упитанный Винсент страстно прижимает к себе и лобзает стройную француженку.

К моему собственному удивлению, к тому моменту, когда я снова направил плоскодонку по течению и вытер слегка дрожащие руки о штаны, я хохотал во все горло. Ситуация была такова, что я просто не мог больше стоять с мрачным лицом и делать вид, что ненавижу все человечество. Весь мир для меня разом переменился, словно после долгого дождя из-за туч вышло солнце. Даже бутерброды с огурцами, тонкие и безвкусные, показались мне кулинарным шедевром. Дошло до того, что я забеспокоился, как бы Летисия не обиделась на меня за то, что я не последовал примеру Винсента и не попытался обнять и поцеловать ее, хотя она достаточно ясно дала понять, что ничуть против этого не возражала. Неприятность, однако, пришла не с той стороны, откуда я ее ждал: из-за того, что я, стараясь вести себя корректно, воздержался от объятий и поцелуев, в университетском городке пошли слухи, что я гомосексуалист и мои теплые отношения с Винсентом вызваны отнюдь не тем, что мне просто интересно общаться с умным студентом.

– Хорошо, что люди думают, будто хоть кому-то интересно мое тело, – заявил Винсент, когда слухи дошли до него. – Вы не представляете, как трудно в наши дни соблазнять девушек одним только интеллектом и деликатностью.

Почему я не почувствовал это сразу? Почему не понял, кто такой Винсент? Он был новатором. У него был могучий интеллект. Он мыслил нестандартно, странно и порой даже абсурдно.

Как-то раз вечером мы с ним сидели у меня и, приканчивая бутылку джина, в который уже раз обсуждали его дипломную работу.

– Не знаю, не знаю, Гарри, – сказал он. – Мне кажется, что содержание моего диплома не имеет никакого значения.

Никакого значения? Странно, подумал я. Движение звезд, движение атомов – и все это не имеет значения?

– Да-да-да, – подтвердил Винсент и хлопнул в ладоши. – Конечно, это все немаловажно. Но что такое десять тысяч слов дипломной работы? Ровным счетом ничего, верно? А мне еще и предлагают не пытаться охватить все сразу, а сконцентрироваться на какой-нибудь одной проблеме. Как будто можно понять структуру солнца, не понимая природы и особенностей поведения атома! Мы часто говорим о глобальной теории, которая объяснила бы все сущее. Но она не может быть сформулирована в течение пяти минут, по щелчку пальцев! Мы не дождемся появления второго Эйнштейна, который в один прекрасный день проснется и скажет: «Вот оно! Я все понял!» Нет, это невозможно. Это будет долгий путь. Да и невозможно создать одну глобальную теорию, которая объяснила бы все на свете. Это же чепуха.

– Чепуха?

– Цитируя доктора Джонсона, могу уточнить: чепуха всмятку.

Кажется, тогда я сказал Винсенту, что ему лучше сосредоточиться на том, чтобы успешно окончить университет, а уж потом заниматься вопросами происхождения Вселенной.

В ответ он, сложив губы трубочкой, сделал резкий выдох, издав смачный звук, выражающий презрение.

– Вот в этом-то и состоит проблема с вами, преподавателями, – заявил Винсент.

– Бог ты мой, – сказал он. – Не ожидал увидеть вас здесь.

Он был всего на несколько лет старше, чем тогда, когда я видел его в последний раз, – молодой человек со все еще свежим лицом, лишь недавно преодолевший тридцатилетний рубеж. На нем были серые брюки от костюма и начищенные до блеска коричневые туфли. Чересчур просторная зеленоватая гимнастерка плохо сочеталась с ними, но в то же время придавала ему вполне советский вид. Он отрастил не слишком густую кудрявую бородку – вероятно, для того, чтобы казаться старше. Его фамилия была Карпенко, хотя я знал его как Винсента Ранкиса. Следом за ним в комнату вошли двое вооруженных охранников, держа автоматы наготове. Они тут же приказали мне лечь на пол и сцепить руки на затылке, но он одним мановением руки заставил их замолчать и вытянуться в струнку.

– Все в порядке, – сказал человек по фамилии Карпенко. – Я сам этим займусь.

Да, передо мной стоял Винсент Ранкис, которого я знал когда-то как британца, студента Кембриджского университета. Теперь он говорил на безупречном русском. По тому, как он смотрел на меня, нетрудно было догадаться, что он меня помнит. В тот вечер, когда он напал на меня в Кембридже, он не вернулся в свою комнату в общежитии. Я сделал все возможное для того, чтобы его разыскать, но мои попытки оказались безрезультатными.