– Держи вора!

Разумеется, никакого вора в вагоне не было, но мне нужна была суматоха и толкотня, и я без труда добился своей цели. Проложив себе локтями путь к дверям, я, когда поезд уже почти остановился, еще громче выкрикнул:

– У него пистолет!

Для усиления эффекта я достал собственное оружие и выстрелил в стену вагона. Двери открылись, и началась давка. Разумеется, мои действия нельзя было назвать безупречными – хотя бы потому, что я оказался в самом эпицентре свалки. Но мне помогло то, что паника началась и на платформе, поскольку испуганные выкрики «Пистолет! Пистолет!» разнеслись по всей станции. Агенты выхватили свое оружие. Меня били локтями, толкали, сбивали с ног, но я раз за разом поднимался и продирался к тому месту, где стоял испуганно вжавшийся в стену профессор. Добравшись до него, я грубо подхватил его под руку и повлек за собой.

Поскольку выход со станции представлял собой нечто вроде бутылочного горлышка, идти быстро было невозможно. Мы с профессором, стиснутые толпой, медленно продвигались вперед вместе с ней. Прижав ствол пистолета к животу Гулакова, я прошипел ему на ухо:

– Я знаю, что они здесь. Говорите сейчас же, где я могу найти Карпенко.

– Простите меня, – дрожащим голосом проговорил профессор. – Простите!

– Где Карпенко?!

– Петрок-112! Петрок-112! Он там!

Я отпустил локоть профессора и ввинтился в толпу. Мне было видно, как мои вооруженные преследователи пытаются проверять у окружающих их со всех сторон людей документы. Снаружи на станцию один за другим вбегали милиционеры в форме, с пистолетами в руках. Один из них оказался рядом со мной.

– Господи, у него пистолет! – громко выкрикнул я прямо ему в лицо и в ту же секунду сильно ударил его в нос и ухватился за руку с оружием, выворачивая ее и направляя вверх, в потолок. Раздался выстрел, металлический корпус пистолета под моими пальцами разом стал намного теплее. Рядом кто-то отчаянно вскрикнул. Еще сильнее вывернув запястье противника, я завладел его оружием и резко пнул его в пах. Он мешком рухнул на пол. В следующую секунду нас разделила беснующаяся толпа. Преодолевая сопротивление людского потока, я стал продираться в обратном направлении, в сторону платформы. Через несколько минут отчаянной борьбы с обезумевшими людьми, рвущимися к выходу со станции, мне удалось, сунув пистолет в карман, в последний момент запрыгнуть в вагон отправляющегося поезда.

До этого мне никогда не приходилось находиться в бегах, будучи на территории России. Поначалу я испытывал нечто вроде эйфории, но затем, когда на улице стало смеркаться, а я почувствовал, что у меня промокли и замерзли ноги, ликование ушло. Я стал мечтать о горячем душе и сухих простынях. Мои документы на имя Константина Прековского теперь представляли для меня бо́льшую опасность, чем полное отсутствие каких-либо бумаг, удостоверяющих личность. Отсутствие документов, по крайней мере, обеспечивало мне некоторую отсрочку, которая потребовалась бы властям для того, чтобы попытаться установить мою личность. Предъявление же паспорта на имя Константина Прековского означало бы для меня немедленное помещение в тюрьму или смерть. Поэтому я выбросил его в темную воду канала, купил себе новую шляпу и пальто и, зайдя в букинистический магазин, принялся листать атлас Советского Союза, пытаясь найти город под названием Петрок-112. Это, однако, не дало никакого результата. Я хотел было отправиться в клуб «Хронос», однако затем решил, что мой визит и рассказ о том, что произошло – а избежать этого рассказа мне не удалось бы ни при каких обстоятельствах, – расстроил бы Ольгу и вызвал ее неодобрение. К тому же я не был уверен, что появление на станции «Автово» агентов госбезопасности было вызвано только расспросами профессора Гулакова о Виталии Карпенко. Поэтому я продолжил изучать атлас и в конце концов обнаружил Петрок-111 и Петрок-113, крохотные точки в пустынной местности в северной части страны. Решив, что они, по крайней мере, могут стать отправной точкой в моих поисках, я дождался последнего трамвая и отправился на Финляндский вокзал, чтобы забрать запасные документы. У меня их было два комплекта. Оба были спрятаны в пустующей будке сигнальщика, расположенной рядом с путями. Один комплект был на имя Михаила Камина, члена партии, эксперта по вопросам промышленности – должность была достаточно высокой, что в случае удачи могло избавить меня от чрезмерного интереса правоохранительных органов и серьезных проверок с их стороны. Второй паспорт был финским, с уже проставленной в нем отметкой о въезде. Я прикрепил его к ноге ниже колена при помощи хирургического пластыря и резиновой ленты. Ночь я провел в будке сигнальщика, прислушиваясь к шуршанию мышей, и к утру изрядно промерз. Мне предстояло отправиться на север.

Я уже рассказывал о своей неудачной попытке убить Ричарда Лисла. Это было за пять жизней до того, как я, находясь в Ленинграде, сел в поезд на Финляндском вокзале и отправился в путешествие, которое, как я предчувствовал, не могло не привести к кровопролитию. Лисл в свое время убил Розмари Доусетт и меня. У меня имелись серьезные подозрения, что он расправился и со многими другими людьми и его так и не поймали, но моя смерть, само собой, прервала мое личное расследование.

Лисл прикончил меня в моей восьмой жизни, а в девятой я продолжил его преследовать. Однако на этот раз я действовал хладнокровно и расчетливо. В моем распоряжении было целых тридцать лет, в течение которых я имел возможность детально все обдумать и действовать не как человек, ослепленный ненавистью, а как безжалостный профессиональный убийца, превративший свое смертоносное ремесло в настоящее искусство.

– Я понимаю ваши мотивы, но не уверена, что это вас оправдывает.

Акинлей. Родившаяся в середине 20-х годов XX века, в самых длинных из своих жизней она доживала до теракта, в ходе которого захваченные арабскими экстремистами самолеты, битком набитые пассажирами, таранили здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Она часто говорила, что ей очень хочется прожить дольше отпущенного ей срока и увидеть, что будет дальше. Наверное, поэтому она регулярно расспрашивала о будущем более молодых калачакра, родившихся в 80-е и 90-е годы. Но те в ответ лишь качали головой и говорили, что она ничего не потеряла. Отцом Акинлей был учитель из Нигерии, а ее мать, уроженка Ганы, работала в больнице, которой фактически управляла, – но поскольку дело было в 20-х годах XX века, все называли ее секретарем.

В отличие от многих из нас Акинлей никогда не просила членов клуба забрать ее из ее детства.

– Мои родители безумно любили меня, – часто повторяла она, – а теперь я должна встретить взрослого человека, который будет любить меня так же.

Если наши с Акинлей жизни пересекались, мы неизменно становились любовниками – за исключением случая, когда она решила попробовать стать лесбиянкой, и еще одного – когда к моменту нашей встречи оказалась замужней женщиной. Ее супругом был суданец, невероятно высокий и худой чернокожий мужчина. Он был обычным смертным и безумно ее любил.

– Я думаю, не ввести ли мне его в курс дела насчет того, кто я такая, – заявила она как-то.

В ответ я рассказал ей о Дженни, женщине, которую я любил, и о том, что случилось, когда я рассказал ей о себе все. Акинлей всплеснула руками и сказала:

– Тогда я, пожалуй, не стану.

Позже я узнал, что их совместная жизнь была долгой и счастливой и что муж Акинлей умер, так и не узнав правды о своей жене.

– Значит, человек, которого вы хотите отправить на тот свет, – убийца?

– Да, – твердо ответил я. – Правда, не в этой моей жизни, а в предыдущей.

– Но в пределах своей нынешней памяти, а не вашей – он кого-нибудь убил?

– Нет, – признался я. – Насколько мне известно, пока нет.

Мы встретились с Акинлей в 1948 году на Кубе. Она была цветущей молодой женщиной примерно двадцати лет и занималась тем, чем занималась во всех своих жизнях – путешествовала, ходила по магазинам, посещала кафе и рестораны и вступала в опасные связи с сомнительного рода мужчинами. Она говорила на безупречном английском и идеальном испанском. У Акинлей была яхта, и местные жители, глядя, как молодая, стройная, словно статуэтка, чернокожая африканка идет по набережной к пришвартованному у причала белоснежному судну с плавными обводами, переглядывались с восхищенным изумлением. Мне было известно, что Акинлей не раз преднамеренно попадала на своей яхте в тропические штормы. Тем не менее я согласился провести пару дней на борту ее судна в открытом море – мне надо было решить кое-какие вопросы, а сезон ураганов, к счастью, еще не начался.