Затем Криста на своем берлинском диалекте рассказала мне о том, что наша планета гибнет.

– Миру приходит конец, – заявила она. – Послание было отправлено в будущее – через поколения, от детей к старикам. И вот теперь оно пришло обратно – из будущего, отстоящего от нынешнего времени на тысячи лет. Мир рушится, и мы не можем этому помешать. Так что все теперь зависит от вас.

– Вы должны понимать, – сказал Винсент, студент Кембриджского университета и мой хороший знакомый, – что сама идея перемещения во времени парадоксальна. Невозможно создать машину времени, невозможно вернуться в прошлое и оказаться, скажем, в одна тысяча пятисотом году. Только представьте: я ни с кем не говорю, ничего не делаю, всего лишь провожу в прошлом какие-нибудь десять секунд – и возвращаюсь обратно, что опять-таки невозможно. И чего я в результате добиваюсь?

– Видимо, очень немногого, но очень дорогой ценой, – предположил я, наливая себе в стакан еще виски.

Если в моей шестой жизни у меня и были представления, что мне как профессору следует большую часть времени проводить в обществе своих коллег, а не в спорах с еще не закончившими курс молодыми людьми, то после знакомства с Винсентом они быстро улетучились. Его полное пренебрежение к моему формальному статусу привело к тому, что и я стал относиться к этому статусу весьма равнодушно. Винсент был единственным человеком среди преподавателей и студентов, проявлявшим интерес к тем непривычным и дерзким идеям, которыми я терзал научное сообщество 40-х годов XX века.

– Наш гипотетический путешественник во времени за десять секунд своего пребывания в прошлом вдохнул десять литров воздуха, в котором на одну часть кислорода приходилось четыре части азота, и выдохнул восемь литров воздушной смеси, в которой несколько выросло содержание двуокиси углерода. Пребывая в прошлом, путешественник стоял на покрытом грязью участке земли, неизвестно где расположенном. При этом единственным живым свидетелем его присутствия был воробей, который при его появлении тут же улетел. Стоя на земле, наш герой смял одну маргаритку.

– Ах, маргаритку! Вот, значит, как, – сказал я с иронией в голосе.

– Да, маргаритку. И не забывайте про воробья! – парировал мой собеседник. – Путешественник спугнул его, и маленькая птичка привлекла внимание сокола. Тот спикировал. Сокольничьему, чтобы подозвать своего питомца, пришлось пробежать большее расстояние, чем обычно, а пробежав большее расстояние…

– …он увидел дочку своего хозяина в объятиях сына мясника, – подхватил я. – «Ах вы, мерзавцы!» – крикнул он при виде такого безобразия. В результате любовникам пришлось разомкнуть объятия, и девушка, которая должна была в результате этого сексуального контакта забеременеть, не забеременела.

– И не родила ребенка.

– От этого ребенка в свою очередь в положенное время не рождается другой ребенок…

– И по прошествии жизни сотни поколений людей наш путешественник во времени тоже не рождается, поскольку его предок был не вовремя вспугнут во время акта любви. Более того, по этой причине путешественник не может вернуться в настоящее. И все это потому, что он вспугнул воробья. А не родившись, он не может отправиться в прошлое и помешать своему рождению. Что же, выходит, только Бог может дать человеку выход из этого тупика?

– Бог? – с удивлением переспросил я.

– У этого парадокса может быть только два решения, – горячо заговорил Винсент. – Первое состоит в том, что Вселенная, будучи не в состоянии «переварить» подобное противоречие, просто прекращает свое существование. И второе – что Вселенная в этой ситуации каким-то непостижимым, недоступным нашему пониманию способом саморегулируется и сохраняет свою целостность. Разве не логично в этом случае сделать предположение о существовании Бога?

– Мне казалось, мы с самого начала исходили из того, что вся описанная ситуация невозможна.

– Гарри! – возмущенно воскликнул Винсент, воздев вверх обе руки. – Сколько уже мы с вами здесь беседуем?

– Я полагаю, вы спрашиваете не о том, сколько времени мы с вами провели сегодня, обсуждая весьма сложные моменты в понимании такой необычной субстанции, как время, а о том, как давно вы стали посещать мое скромное жилище, пытаясь заставить меня усомниться в незыблемости основ моего мировоззрения.

– Как только мы подходим вплотную к обсуждению самых сложных проблем сущего и наступает время сделать какие-то предположения, вы всякий раз тут же бежите от дискуссии, словно кокер-спаниель от косточки, принадлежащей бульдогу!

– Просто я не вижу смысла в том, чтобы дискутировать о проблеме, о которой современная наука не в состоянии собрать сколько-нибудь достоверных сведений, – ответил я.

– Да, конечно, мы не можем взвесить время – если, конечно, у него есть вес, – согласился Винсент, мгновенно помрачнев. – Мы не в состоянии измерить его скорость – если только она существует. Но ведь вы же не сомневаетесь в самом его существовании…

– Я делаю вывод о его существовании опосредованно, наблюдая за другими явлениями.

– Значит, вся наша дискуссия упирается в то, что у современной науки для изучения такого явления, как время, недостаточно инструментов?

– Научный спор все же должен опираться на какие-то факты, какие-то… осязаемые данные, хотя бы частично подтверждающие теоретические построения. Без них научная дискуссия превращается в дискуссию философскую, а это – не по моей части, – твердо сказал я.

Винсент вцепился в подлокотники кресла, словно только это могло удержать его от вспышки ярости.

– Ну хорошо, – произнес он, справившись с собой. – Надеюсь, вы все же не будете возражать против мысленного эксперимента?

Я сделал неопределенный жест, означавший, что, пожалуй, в порядке исключения готов пойти на уступку.

– Я хочу предложить вам воспользоваться универсальным инструментом, – сказал Винсент и замолчал.

Я ждал, но он сверлил меня взглядом, не произнося ни слова.

– Ну, продолжайте же, – не выдержал я.

– Мы уверены в существовании гравитации не потому, что видим ее или можем потрогать, а потому, что ее действие приводит к определенным последствиям, которые мы в состоянии наблюдать и которые можем предсказать, используя определенные теоретические модели. Вы с этим согласны?

– Да, – неуверенно произнес я, ожидая подвоха.

– Итак, исходя из видимых последствий, мы делаем вывод о существовании явлений, видеть которые мы не в состоянии. Мы наблюдаем, как падает яблоко, и говорим: «Это – следствие действия силы тяжести». Мы наблюдаем за рефракцией света в призме и говорим, что свет, должно быть, имеет волновую природу. На основе этого умозаключения можно построить много других умозаключений, в том числе касающихся глобальных явлений. Таким образом, приложив совсем немного усилий, вы можете, опираясь на весьма простые наблюдения, проникнуть в самую суть вещей. Не так ли?

– Если вы собираетесь предложить для изучения природных явлений лучший метод, чем те, на которые опирается современная наука…

Винсент отрицательно покачал головой.

– Нет, не метод. Инструмент, – твердо сказал он. – С очень большими, практически неограниченными возможностями. Если мы возьмем первокирпичик Вселенной – атом – и объявим, что его существование тоже приводит к определенным последствиям, которые можно наблюдать, а именно к гравитации, электромагнетизму, ядерным реакциям, то разве нельзя, изучая этот крохотный объект, прийти к выводам об устройстве всего, то есть всей Вселенной и законов, по которым она существует и которым подчиняется?

– Меня не оставляет ощущение, что мы снова вторгаемся на территорию, подвластную Всевышнему, – заметил я.

– А для чего тогда существует наука, если не для того, чтобы сделать человека всемогущим?

– Это вопрос из области этики или практики?

– Гарри! – воскликнул взбешенный Винсент и, вскочив с места, принялся яростно мерить шагами комнату. – Вы вечно уходите от ответа! Почему идеи, которые я высказываю, так вас пугают?