– Ну и где же она? Кто на этот раз?

Не дождавшись ответа, я снова принялся его избивать. От охватившей меня ярости весь мой замысел разом вылетел у меня из головы. Я бил и бил Лисла, не чувствуя боли в костяшках сжатых кулаков, врезавшихся в его череп. Я даже не заметил, как он достал пружинный нож и вонзил его мне в живот, пробив брюшную стенку и нижний край левого легкого. Боли я при этом почти не почувствовал. Просто в какой-то момент, замахиваясь для нового удара, вдруг ощутил, что мне не хватает воздуха. Лицо моего противника превратилось в кровавую маску, в желе, но не я убил его, а он меня. Лисл сбросил меня с себя, и я упал навзничь в жидкую грязь. Он подполз ко мне, с трудом хватая воздух ртом. Из его сломанного носа ручьем текла кровь. Только теперь я заметил у него в руке нож. Его рука три раза поднялась и опустилась, вонзая лезвие мне в грудь. Я почувствовал тупую боль, а потом все исчезло.

Много жизней спустя, сидя напротив Вирджинии в баре клуба «Хронос», я сказал:

– Его зовут Винсент.

– Дорогой, этого мало.

– Он один из нас. Уроборан. Я задал ему вопрос о клубе «Хронос», и он напал на меня, а потом ушел.

– Это очень по-ребячески.

– Он весьма амбициозен.

Вирджиния умела быть равнодушной, когда хотела этого. Сейчас дело обстояло именно так. Ей хотелось казаться безразличной. Закинув голову, она уставилась на потолок и принялась изучать его с таким видом, словно на свете не было и не могло быть ничего более интересного.

– Мы раз за разом получаем сообщения от будущих поколений – мир гибнет, мир гибнет. И при этом глобальные события остаются теми же, ничего не меняется. Это значит, что меняемся мы.

– Вы предполагаете, что этот ваш Винсент… может быть причиной этих изменений?

– Я… нет. Я не знаю. Я думаю, что кто-то похожий на него, один из нас и в то же время не один из нас, ищет ответ на какой-то вопрос… не подозревая о последствиях… вот что я предполагаю.

– Послушайте, Гарри, у меня такое впечатление, что у вас есть идея по поводу того, что вы собираетесь делать дальше.

– Нам надо искать аномалии, – твердо сказал я. – Членам клуба «Хронос» следует заняться выявлением событий, которые не должны были случиться в течение отведенных им временных периодов. Чего-то такого, что меняет нормальный ход вещей. Мне кажется, одну такую аномалию я уже нашел.

– Где?

– В России.

Вирджиния задумчиво сжала губы.

– Вы вступили в контакт с местными отделениями клуба? Где – в Москве? В Санкт-Петербурге? Впрочем, если я не ошибаюсь, правильнее называть его Ленинградом…

– Я отправил им сообщение через Хельсинки. Завтра утром я еду в Финляндию.

– Если вы и так уже занимаетесь этой проблемой, зачем вы рассказали об этом мне?

Я поколебался некоторое время, после чего сказал:

– Если со мной произойдет какое-то несчастье… Словом, я хочу, чтобы в этом случае вы сообщили о моих подозрениях другим. Но…

– Если я правильно понимаю, вы считаете, что один из нас меняет привычный ход вещей, а у него в клубе есть информаторы, – сказала Вирджиния и вздохнула.

Интересно, подумал я, как долго она сама думает об этом и сколько членов клуба пришли к этому же выводу? Неужели мы все настолько привыкли к обману и вероломству, что никому даже не пришло в голову открыто поднять этот вопрос? Неужели мы все считаем, что предательство – это нечто совершенно обычное? Если так, то какой смысл делиться моими подозрениями с другими?

– Милый мой, – снова заговорила Вирджиния, – вы, очевидно, доверяете мне, если решили рассказать о том, что вас беспокоит. Но вряд ли стоит делиться своими подозрениями с нашими представителями в Москве и Санкт-Петербурге. Должна вам сказать, Гарри, то, что вы довольно долго работали агентом разведки, нисколько не пошло на пользу вашей светской репутации.

– Я и не думал, что она у меня вообще есть.

– Разумеется, есть. Послушайте, Гарри, – в голосе Вирджинии зазвучали нотки неподдельной тревоги, – я понимаю, что все это, наверное, очень интригует. Вы получаете информацию о том, что мир рушится. Отличная возможность для великолепного приключения! Повторение одного и того же вызывает скуку. Для того чтобы сохранить накопленные навыки и не утратить волю, характер, необходимо как-то их стимулировать. Но правда состоит в том, что нас и события будущего разделяет неисчислимое множество обстоятельств, и количество вариантов сочетания этих обстоятельств таково, что его даже невозможно представить. Думать, что мы можем каким-то образом влиять на эти обстоятельства, на их взаимодействие друг с другом, – это просто смешно. Это ребячество. Вы можете делать все, что хотите, Гарри, я не собираюсь вам мешать – это ваша жизнь, и я знаю, что вы станете действовать так, что членам клуба не будет стыдно за вас. Но я не хочу, чтобы вы слишком втягивались во все это эмоционально.

Я задумался над словами Вирджинии. Физически она была старше меня, но для тех, у кого за плечами много жизней, такие вещи не слишком важны. Жизней она, вероятнее всего, тоже прожила больше, чем я, но по прошествии нескольких столетий большинство калачакра достигали приблизительно одного и того же уровня интеллектуального и душевного развития и практически переставали внутренне меняться. Однако Вирджиния всегда была для меня авторитетом, женщиной, которая спасла меня от Фирсона и ввела в клуб. Скорее всего, для нее воспоминания об этом рано или поздно должны были поблекнуть, но в моей памяти они оставались яркими – по крайней мере пока.

Я вдруг вспомнил, как Криста стояла около моей кровати в Берлине.

Как-то раз в 1924 году мне довелось выполнять такую же функцию. Для этого мне пришлось поехать в Ливерпуль. Там умирал человек по имени Джозеф Киркбрайр Шотболт, родившийся в 1851 году. Обычно смерть настигала его в промежутке между 1917 и 1927 годом. Чаще всего он умирал от гриппа, так называемой испанки, которая, помимо него, отправила на тот свет еще троих его близких родственников, двенадцать двоюродных братьев и сестер и почти четверть поселка на берегу моря, в котором он иногда проводил время, выйдя на пенсию. «Никак я не отделаюсь от этой дряни! – говорил он, оглушительно кашляя, в тех случаях, когда ему удавалось выжить. – Эта чертова хворь так за мной и ходит».

В тот раз, о котором я рассказываю, он все же сумел избежать заражения испанкой, в конце Первой мировой войны предусмотрительно отправившись на какой-то богом забытый остров в Микронезии. Этот остров даже еще не был нанесен на карту. В буквальном переводе с местного наречия он назывался Обтекаемое Благословение. Результат бегства Джозефа от испанки оказался, мягко говоря, не слишком удачным. Он подцепил каких-то паразитов, и его ноги покраснели и распухли до чудовищных, пугающих размеров. Это, впрочем, было еще не самое худшее. Из-за присутствия в организме паразитов в почках и печени Джозефа образовались многочисленные кисты, вызвавшие заражение крови, от которого он и умирал в тот момент, когда я с ним встретился.

Обычно калачакра при встрече узнает другого калачакра – не инстинктивно, а благодаря особым обстоятельствам его появления и некоторым деталям поведения. Если в палате ливерпульской больницы, где лежит умирающий от паразитарной инфекции старик, которого врачи не в состоянии вылечить, вдруг появляется неизвестно откуда взявшийся шестилетний мальчик – это как раз те самые особые обстоятельства, при которых представляться не нужно.

Когда-то Шотболт был настоящим гигантом, но смертельная болезнь превратила его в сморщенную развалину. Он высох, как щепка, под кожей обозначились сухожилия; суставы, казалось, вот-вот прорвут истончившуюся кожу. Анальгетики лишь еще больше усугубили дисфункцию печени, из-за чего больной весь пожелтел. У него выпали все волосы, даже ресницы и брови. Лежа на кровати, он тискал в кулаках простыни, борясь с гнездящейся глубоко внутри болью, с которой не могли справиться ни врачи, ни лекарства.