– Эй! Да что с тобой? – Это снова был Офети. – Надо же было вытереться.

– Говорю тебе, Ворон что-то с ним сделал, – сказал Эгил. – Ты погляди на его зубы.

Офети заглянул в рот исповеднику.

– У него кровь идет, – сообщил он.

– Только вот что странно: кровь изо рта течет, а ни единого синяка и в помине нет. Просто удивительно, – сказал Эгил. – А кто у нас мастер удивлять? Ворон.

– Ты как себя чувствуешь? – Офети положил руку монаху на плечо и заглянул в глаза. Потом покачал головой. – Похоже, ты прав, Эгил. Тут замешана магия. Но ведь он спас мне жизнь, и я спасу его. Давайте-ка, помогите мне его одеть.

Офети с Эгилом стащили с Жеана одежду, но он и не думал сопротивляться. Затем они натянули на него вещи погибших воинов Греттира: две рубахи, две пары штанов, отличные сапоги, набросили два плаща. Пока они проделывали все это, Жеан вспомнил, каким он недавно был: слабым, изломанным калекой. Монахи одевали его, монахи его мыли. С самого детства он полагался на заботы других людей. Странное спокойствие охватило его оттого, что знакомые действия совершаются в знакомой обстановке.

Офети нахлобучил на Жеана шапку из бобра и сунул ему в руку посох с крестом. Жеан выронил посох, равнодушно глядя, как тот падает на землю.

– Ладно, тогда я сам возьму. Пригодится, пока не дойдем до дома, – заметил Офети. – А ты настоящий хитрец, монах, что такое придумал. – Он поглядел в лицо Жеана, но не прочел на нем ни единой мысли. – То есть был хитрецом. Тебя знобит. Хороший знак. Так часто бывает, когда тело начинает отогреваться.

Викинги нагрузили поклажей всех лошадей, каких удалось найти. Все они надели по три – по четыре плаща, меховые шапки и даже перчатки.

– Надо сказать о Греттире, – произнес Астарт, – он был хороший конунг, щедро дарил кольца. Только взгляните на это богатство.

– Он напал на торговое судно, пришедшее с севера, в первый же день, как только присоединился к осаде, – сказал Офети. – Тоже были отличные трофеи, слава Тюру, Христу и Иисусу за это.

– Христос и есть Иисус, так же как Один – Гримнир. Это такое прозвище, – пояснил Фастар.

– Все боги любят скрываться за прозвищами, – согласился Офети, – так им легче наблюдать за своими почитателями.

Кухня была полностью разграблена, однако в «теплом доме» оставался хлеб. Берсеркеры видели пену на губах мертвецов и поняли, что тех отравили, поэтому весь хлеб, копченое мясо и сушеные фрукты пришлось старательно обнюхать и осмотреть. Эгил продолжал обнюхивать еду, которую они забирали с собой.

– У меня есть идея, – сказал Астарт, – пусть первым попробует монах.

– Неплохая мысль, – согласился Варн. – Дать ему прямо сейчас?

– Из моей доли он ничего не получит, – заявил Эгил.

– Твоей доли отравленного мяса? – уточнил Астарт.

– Все равно это моя доля, – отрезал Эгил.

– По его виду я бы сказал, что он уже попробовал что-то. Выглядит он нездорово.

Жеан огляделся вокруг. Что-то странное творилось со светом. Он отчего-то казался более ярким, краски приобрели особенную живость. Снег стал не просто белым. Он был подернут тонкой, едва различимой дымкой, на которой сверкали зеленые, красные и коричневые искры, а вокруг них расходилось многоцветное сияние, как будто слабый свет превращал кристаллы замерзшей воды в радугу. И стены монастыря стали скользкими и влажными от красок. Краски имели и запахи: от викингов пахло растениями из лесов вокруг Парижа, отовсюду тянуло мочой и экскрементами животных и людей, замерзшими мхами и плесенью, ржавым железом от кольца коновязи, вделанного в камень, сырой древесиной от поилки рядом с ним, сладковатой гнилью дыхания людей, вонью разложения от покойников, впитавшейся в украденную одежду, и эта вонь смешивалась с запахом пота и грязи живых берсеркеров. Запахи завораживали Жеана и приводили в восторг. Весь мир был испещрен восхитительными яркими пятнами. Только у бледной девочки рядом с ним не было никакого запаха, даже запаха пота, никакого звучания.

– Ты должен окунуть нас в воду, монах. Тогда мы каждый день будем добывать такие трофеи, – предложил Варн.

– Никто меня не загонит в воду в такую погоду, – проворчал Эгил.

– Подумаешь, погода, и что теперь? – сказал Варн. – Они, между прочим, и детей окунают. В этих своих ледяных церквях посреди зимы. Удивительно, что половина не перемерла.

– Это хороший способ отобрать самых крепких, – заметил Астарт. – Если ребенок плачет, они бросают его в горах – это чистая правда, так мой дядя говорил.

«Викинги рассуждают о Боге», – дошло до Жеана. Бог. Слова из Библии уже не приходили к нему сами. Он пытался вспомнить хотя бы строчку, молитву, псалом, чтобы прояснилось в голове.

– Отец, почему Ты оставил меня?

– Что? – переспросил Офети.

– Он бредит, – сказал Эгил. – Бросим его здесь.

Офети покачал головой.

– От северного побережья нас отделяет двадцать вражеских племен; он поможет нам расправиться с половиной из них. Привяжите его к лошади и накиньте еще один плащ. Он замерзнет, если не будет двигаться. Пошевеливайтесь. Сверху мы хорошенько оглядим реку и двинемся на север. Если сумеем купить или стащить лодку, еще лучше. Не успеет закончиться месяц, как мы уже будем пировать с нашими семьями.

Жеан почувствовал, как его поднимают; точно так же его поднимали много раз в его жизни. Только на этот раз потребовалось два берсеркера, чтобы усадить его на коня.

– Что он ел? – удивился Варн.

– Камни, судя по тяжести.

– А ты крепкий мужик, монах, – заметил Офети. – Даже если ты наглотался яду, могу поспорить, что через пару дней снова будешь как огурчик.

Руки Жеана свободно привязали к луке седла, ноги вдели в стремена, после чего берсеркеры тронулись в путь, двигаясь обратно к перевалу. Жеан поглядел влево. Девочка с полным ненависти взглядом шла рядом с ним. Ему показалось, что она одобряет выбранное ими направление.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Она не ответила, но имя откуда-то само появилось в голове, имя, за которым словно стояла сотня других имен. Свава. Для Жеана это был пустой звук. Он едва ли смог бы что-то сказать о ней, описать какие-то свои впечатления от нее. Он знал лишь, что девочка ненавидит его, и он обречен следовать за ней туда, куда она захочет пойти.

Элис, направляясь на север, вынуждена была соблюдать осторожность. Ей требовалась лодка, чтобы спуститься по реке до побережья, а оттуда двинуться на восток. Оставалось только надеяться, что человек-волк говорил правду. Ей приходилось верить ему. Он дважды едва не пожертвовал своей жизнью ради нее; возможно, что теперь уже и пожертвовал. И она не чувствовала в нем никакой неискренности, в отличие от коротышки, который ехал рядом с ней.

Конечно же, она соблюдала осторожность. Она не позволяла Лешему ночевать рядом с ней, оставляла его присматривать за животными, а сама тем временем находила укромное местечко для ночлега. Если он не сможет ее найти, то не сможет и убить, сколько бы воронов ни вселилось в его сознание. Гораздо сложнее оказалось раздобыть лодку. Ее нужно было купить обычным способом, чтобы ехать дальше. Она не смогла бы объяснить окружающим причину своего странного поведения, не смогла бы примкнуть к отряду торговцев или паломников.

Но Леший в итоге нашел решение. Он договорился с семейством, жившим возле реки, и взял у них лодку, чтобы добраться до моря. Для лошадей на борту не оказалось места, поэтому Леший продал их, как он не переставал повторять, возмутительно дешево. Беда была в том, что покупатель нашелся только один. Он приехал из местечка, лежавшего в дне пути от реки, и при себе он имел всего несколько монет. Поэтому вопрос заключался лишь в том, взять эти монеты или отказаться. Мул покупателю был не нужен, однако Леший не собирался оставлять животное любому, кто захочет его забрать. Он потащил мула в лодку, и тот, после некоторых уговоров, зашел и вел себя очень спокойно. На второй лодке за ними шел мальчик с двумя дядюшками, чтобы забрать их судно, когда они доберутся до моря. Эти люди были рыбаками, а не крестьянами, их не держал на месте массовый весенний сев, и они были рады немного заработать.