Они подошли к незаконченному кургану, к вырытой яме, разверзшей под звездами черную пасть. На глубине двух человеческих ростов чернела еще одна яма.

– Римляне когда-то копали здесь шахты, – пояснил незнакомец, – но их преследовали неудачи. Много народу принесли в жертву, случайно и намеренно. Здесь поклонялись Меркурию. Он здесь жил. Старый Один, так его называет ваш молодой народ. Это то самое место.

– Что за место?

– Особенное место. Здесь можно увидеть то, что нужно увидеть.

– Эти тоннели – подземный город, жители которого вымерли, – сказала Свава.

– Ты уже видишь это? – переспросил ее спутник.

– Да.

Бледнокожий человек задрожал и выпустил руку девочки.

– Ты уверена, что не боишься темноты?

– Не боюсь, – сказала она. – Мне кажется, это темнота боится меня. Смотри, как она съеживается рядом со мной. Даже здесь она не смеет взглянуть мне в лицо.

– Темнота – это волк, который бежит от огня.

– Я огонь.

– Ты огонь.

– Я буду говорить с этими мертвецами, – сказала девочка. – Призраки, наверное, рады, ведь теперь у них нет жизней, которые можно потерять.

– Тогда входи.

Маленькая девочка шагнула вперед и наклонилась над дырой. Затем она присела на корточки и сползла вниз. Бог улыбнулся своей волчьей улыбкой, а затем отвернулся.

Олег в своем большом зале видел во сне богатые подношения, приготовленные им для Одина: воинов, убитых им в бою, золото, скот и рабов, брошенных в болото. Он видел, как сам складывает их в кучу: тела животных и людей, золотые и серебряные вещи, – но стоило ему на секунду отвернуться от кучи, как она немедленно съеживалась, и требовались новые тела, новые драгоценности, чтобы дар выглядел достойно. У сна свое понимание добра и зла, и Олегу казалось, что гора трупов будет только тогда выглядеть богатым подношением, когда ее тень дотянется до гор.

Во сне Свава стояла рядом с ним – бледное дитя в запачканной рубашке.

Она заговорила:

– Лучше вовсе не молиться, чем жертвовать слишком много. Любой дар всегда требует следующего.

Неужели он убил слишком многих, с излишним пылом отдаваясь войне, жертвовал богам слишком много рабов? Чего же боги хотят теперь?

– Милая, – сказал он, – я не думал, что он потребует тебя. Я не думал, что ты нужна богу.

Девочка, державшая правую ладонь на левом бедре, так, что рука наискосок пересекала тело, чуть ли не отмахнулась от его слов.

Вокруг него пели и жужжали странные знаки. Руны. Он сосчитал их. Их было восемь. Он лежал в постели, мокрый от пота. Встать он не мог. Ощущение было такое, будто на него давит тяжкий груз и грудь не может дышать.

Что-то извивалось на теле, словно змея, – руна, одинокая вертикальная черта с двумя косыми палочками, отходящими вправо из верхней части. Она скрипела и стонала, словно снасть на корабле, словно веревка, отягощенная весом висельника. Он знал имя руны. Ансуз. Олег поднял руку, чтобы коснуться ее, извивающейся перед лицом. Он увидел виселицы, черные столбы на холме на фоне зловещего заката. Поэтические строки проносились в мозгу, словно копья. Он видел всадника, скачущего по долине, девушку в саду под металлической луной, колодец и рядом с ним обезглавленное тело. Колодец Мимира, колодец мудрости. Он понимал, что видит сейчас не просто сон, а напрямую общается с богами.

Слова громыхали в мозгу, словно камешки, скачущие по ступеням каменной лестницы, руны пели вокруг него, звали его впустить их.

Олег поглядел на руну, похожую на виселицу, которая скрежетала и раскачивалась на его теле и в его сознании. Руна обвивалась вокруг него, душила его, выдавливала воздух из груди. Он ощущал стеснение в горле, тяжесть собственного тела, тяжесть своего сознания, подвешенного к шее. Он знал, чья это руна. О́дина. Одина-предателя, Одина-разрушителя, господина выжженной земли.

– Эта буква значит много, – сказала Свава, – хотя и не то, что кажется. Это руна обманщика. Твоя руна, потому что ты обманул меня.

– Свава, я же не знал!

Он протянул к девочке руки, но не смог коснуться ее. Он не смог даже сесть, как бы сильно ни старался.

– У меня твое пророчество, отец, то, которое обещал тебе бог.

– Свава, Свава!

Бледное дитя поглядело на него.

– Если три станут одним, то падальщик придет, – сказала она. – Разыщи девушку и защити от тьмы.

Свава развернулась спиной к темноте, и Олега сморил глубокий сон.

Пока Жеан шел на восток, дождь не прекращался, обращая поля в болота, а торговые пути в реки. Сена вздулась, течение было таким сильным, что грести против него не получилось бы, даже если бы викинги раздобыли подходящее судно. По ночам под завесой облаков звезды были не видны, поэтому, доходя до мест, где река разветвлялась, они либо шли дальше наугад, либо ждали наступления дня, чтобы определить направление по солнцу. Жеан знал, что викингов будут принимать за разбойников, поэтому велел Фастару спрятать роскошный щит с изображением молота, а на простых щитах они мелом начертили кресты. На это берсеркеры согласились, но вот укорачивать одежду на франкский манер отказались наотрез. Офети заявил, что лучше погибнет от вражеского копья, чем из-за отмороженного зада.

Трансверсаль до Лиона была прекрасной старой римской дорогой, однако полной опасностей. Если им встречались путники, Жеан говорил им, что эти северяне обратились в христианство и теперь защищают его на пути в Рим. И его спутники доказали свою полезность. На дороге орудовали разбойники, однажды человек сорок преградили им путь под Осером, слишком трусливые, чтобы нападать, однако желающие испытать северян на прочность. Прочность у северян оказалась повышенная, и разбойники разбежались, когда Офети отдал приказ наступать. Нападавшие не могли тягаться с отрядом хорошо вооруженных, закаленных в битвах берсеркеров, поэтому исчезли так же быстро, как появились. Но с караваном крепких купцов – человек сто, не меньше – Жеану пришлось долго договариваться, убеждая их не трогать норманнов, поэтому, когда они подошли к Саону, стоявшему у них на пути, то двинулись дальше на юг по широкой реке.

Кое-как поместившись на речной барже – которая была немногим лучше простого плота, – завернувшись в плащи и сплавляясь по ночам, если позволяла луна, северяне теперь были не так заметны, как на торной дороге. Аббатства, которые попадались им на пути, были бедными и убогими, и викинги убедились, что Жеан говорил правду: хорошую цену им здесь не дадут. Викинги даже не пытались заходить на постоялые дворы, которые аббатства содержали для странников, и паломников и обычных путешественников, понимая, какой прием их там ждет. Человеческие останки, которые они несли с собой в мешке, издавали мерзкий запах, и их погрузили на наскоро сделанный плот из ветвей. Жеан невольно восхитился умениями викингов. Они сделали маленький плот мгновенно, и даже исповедник, проведший всю жизнь за стенами монастыря, понимал, что этот плот гораздо лучше украденного ими на речном берегу.

Викинги не кормили его, однако ему совершенно не хотелось есть. Он пил из реки, сознавая, что ничего другого ему и не требуется для поддержания сил. Это была часть Божьего благословения, того самого, которое исцелило его от немощи, считал он. Ему вспомнилось «Послание к римлянам», 14:17: «Ибо Царствие Божие не пища и питье, но праведность и мир и радость во Святом Духе». И Святой Дух действительно переполнял его. Иногда дождь так усиливался, что капли больно били по телу, однако Жеану не было холодно, он запрокидывал голову, чтобы напиться, и наслаждался вкусом, и приходил в восторг от свободы и силы, заключенной в его конечностях.