– Чего ради? Я ведь не околдован, я не собираюсь нападать на вас.

Элис покачала головой. Она подошла к лошади Мозеля. Чудесной серой лошади, которая едва ли не сияла в лучах восходящего солнца. Элис погладила ее по морде, припала головой к конской шее. Затем обернулась к Мозелю.

– Отдай мне мой меч.

Мозель пожал плечами и расстегнул перевязь. Элис забрала ее и надела на себя.

– Снова переодевание? – спросил Мозель.

– Нет. Оружие мне необходимо для защиты. У тебя есть деньги?

– Несколько денье.

– Отдай мне.

Мозель вынул из-под туники кошель и передал Элис. Та обрадовалась, ощутив, что кошелек довольно увесист.

– И что вы собираетесь делать, госпожа?

– Ехать на восток, где я либо избавлюсь от напасти, либо погибну.

– Но это неестественно. Только мужчины могут так рассуждать, – возмутился Мозель. – Вы тоже околдованы.

– А у северян есть девы-воительницы, – вставил Леший. – Я видел одну такую в Киеве. Она и правда выглядела неестественно, слишком рослая для женщины и уж точно не целомудренная. Надо было бы ее поколотить и поставить на место, только, как я понимаю, ни у кого не хватило смелости.

– Отдай мне свой нож и топор, – велела Элис Лешему.

– Сколько еще оружия тебе надобно?

– Только то, что поблизости от меня. Ты поедешь со мной, купец, покажешь дорогу.

В первый раз за долгое время Леший заулыбался.

– Я с радостью!

– Ты доверяешь чужестранцу? – изумился Мозель.

– Я ему нисколько не доверяю, – сказала Элис, – поэтому с ним хотя бы все ясно. Кроме того, если его околдуют, я с легкостью его убью – он старый и безоружный.

– Да, достоинств у меня множество, – подхватил Леший.

– Я этого не допущу, – возразил Мозель. – Ваш брат не допустил бы, а я действую в его интересах. Я увезу вас с собой, по доброй воле или же, как мне ни жаль это говорить, насильно, но, так или иначе, госпожа, вы прибудете в Париж.

Элис покачала головой и свистом подозвала свою лошадь. Та приблизилась, Элис поднялась на лежавшее рядом бревно и запрыгнула в седло. Мозель немедленно сделал то же самое.

– Госпожа, вам не уйти от меня. Не вынуждайте меня везти вас в Париж силой.

– Я запросто от тебя уйду, – сказала Элис. Она развернула лошадь и неспешно поскакала по тропинке навстречу восходящему солнцу. Леший ударил пятками свою лошадь, ведя мула за собой.

– Но это просто глупо, – сказал Мозель и сжал ногами бока своей лошади, собираясь пуститься в погоню.

Животное не двинулось с места. Мозель снова ударил. Лошадь даже не шелохнулась. Он понукал ее снова и снова, однако она стояла как вкопанная. Тогда он спешился и попытался повести лошадь за узду. До сих пор она неизменно слушалась хозяина, чутко реагируя на все команды, даже когда они прорывались через позиции данов вокруг Парижа, но теперь вдруг просто перестала воспринимать его. Когда он хлестнул ее по крупу, лошадь попросту повернулась на месте. Он попытался развернуть ее, и она охотно пошла в сторону лагеря, но застыла, как только он снова обратил ее мордой на восток. Мозель понимал, что следовать за Элис пешком, без отряда – просто безумие: вокруг так и кишели разбойники, славяне, мадьяры, норманны; по пути на восток могли встретиться даже сарацины. Франкский рыцарь окажется перед ними таким же беззащитным, как – он попытался это представить – старик и женщина, путешествующие без эскорта.

Однако у Мозеля не было выбора. Он обязан следовать за сестрой графа, значит, ему необходима другая лошадь. Он сел верхом и в последний раз попытался сдвинуть свою лошадь с места. Животное не шелохнулось. Он развернулся и ударил пятками в лошадиные бока. Лошадь немедленно поскакала по тропе в лагерь, где на груди Синдра сидел ворон.

– Монах! Эй, монах!

Брезжил бледный рассвет. Жеан лежал в главном дворе монастыря. Снегопад прекратился, но день обещал быть серым. Перед ним стоял Офети. Толстый берсеркер закутался в три плаща, на нем были отличные сапоги, а мешок за плечом звякал и брякал священной утварью. В бороде у викинга застряли крошки, и он жевал причастную облатку.

– Хравн? – спросил Жеан. Ему показалось, что здесь уместнее говорить на языке северян, чем на латыни.

– Ушел, – сказал Офети, – слава Тюру. Прокрался мимо нас, словно волк. Но дверь оставил открытой, что очень любезно с его стороны. Что ты тут делал? Ты вымок до нитки. Сними сухую одежду с мертвецов, а не то помрешь раньше, чем мы уйдем отсюда.

Жеану вовсе не было холодно. Рядом с ним стояла девочка, та самая, которая ждала его и глядела с ненавистью.

Офети продолжал:

– Ну давай, переоденься. Не хочу, чтобы ты умер у нас на глазах. И прежде чем пить вино, нюхай его. Некоторые бочонки отравлены, судя по тому, что случилось с отрядом Греттира.

Жеан озирался по сторонам, пытаясь понять, что случилось с ним самим.

Офети встряхнул его.

– Ну, монах, давай, пошевеливайся. Ты нужен нам еще больше, чем раньше. Получается, мы вроде как совершили подвиг во славу вашей церкви. Избавились от этих докучливых норманнов.

Бледная девочка вложила свою руку в руку Жеана. Ее ладошка показалась ему совсем крохотной, а пальчики – тонкими и хрупкими. Его же рука раздулась и распухла, даже болела. Тело тоже раздалось, появилось такое ощущение, будто рубаха ему тесна. Кожа на всем теле натянулась, стиснув мышцы. Ему казалось, что все его движения как будто чужие, как будто он отделен от собственного тела: оно словно марионетка, а сам он – рассеянный и пьяный кукловод.

– Разве ты ее не видишь? – спросил Жеан.

– Шлюху, которую ты обещал нам?

– Девочку. Вот же она. Маленькая девочка.

Офети огляделся по сторонам.

– Это что, очередная твоя легенда? Ладно, но лучше подожди, пока мы выберемся отсюда. Это место прямо сочится смертью, и я не хочу оставить здесь и свою жизнь.

– Девочка…

– Если доберемся до земель хордов, я куплю тебе девочку, прежде чем продать тебя самого. Идем! На воинах Греттира осталось полно плащей и сапог, хоть телегой вывози. Найди себе одежду и прихвати копье, если ты хоть что-то соображаешь. Пошевеливайся, монах. Мы еще сделаем из тебя викинга.

Девочка поглядела Жеану в лицо. Он понимал, что она ненавидит его, однако не мог заставить себя ее прогнать. Он помнил озеро, помнил тела – мужчин и мальчиков – и Ворона. Жеан сосредоточился на себе – он остался где-то на краю собственного сознания, подобный голосу, который эхо донесло из долины.

Офети погнал его к «теплому дому». Дверь была открыта, и лавина мертвых тел вывалилась наружу, словно язык, торчащий из черной пасти. Некоторые мертвецы были раздеты догола, некоторые наполовину. Берсеркеры все еще продолжали стягивать с них одежду. У всех живых при себе были сумки и мешки, нагруженные золотом. Сиденье стула с мощами было разбито, все золотые вставки и драгоценные камни из него выломали. Астарт натянул на себя прекрасное шелковое облачение священника, Эгил держал золотой пастушеский посох, который использовали во время богослужений.

Жеан ощутил, как что-то шевелится внутри, холодная тень того гнева, который он уже испытывал. Теперь он был незнаком себе самому. Сила, бушевавшая внутри него во время похода до Сен-Мориса, покинула его, сменившись апатией и заторможенным мышлением. Он понимал, что если не сосредоточится как следует на том, что находится перед ним и вокруг него – на булыжниках двора под ногами, на голосах викингов, – то другая реальность, на пороге которой он застыл, прорвется и захлестнет его.

– Кое-что стоящее найдется и для тебя, слуга Христа, – сказал Эгил.

– Но-но, я теперь тоже слуга Христа, – сказал Офети. – Всего полдня ему поклоняюсь, а уже получил такую награду. Послушайся моего совета – помолись ему. Дело того стоит.

Офети бросил Жеану прекрасный плащ, подбитый мехом. Жеан понюхал его. Лисица. Мех пах для него так, словно его вовсе не обрабатывали. Он ощущал сочащееся от шкуры потрясение, животный страх тех, кого поймали и убили, самок и самцов, лисят и матерых лисов. Он набросил на себя плащ.