После еще одного шербета, на сей раз ананасового с лаймом, официанты вынесли поднос с жарким. Мы начали с жаренных на мескитовых поленьях перепелов под медовым соусом, продолжили сочными котлетами из новозеландского барашка в мятном желе, плавно перешли к таким тонким ломтикам ростбифа, что корова, скорее всего, отделалась только царапинами – встала и пошла на следующий день после операции, – и закончили медальонами шатобриана под беарнским соусом, таким сложным, что его сопровождала родословная. Прицепом шли тарелки с аккуратным, мелким молодым картофелем, молодой кукурузой, свежим горошком и зеленым сладким картофелем, тушенным в масле и сверху посыпанным сахаром, корицей, изюмом и орехами пекан. Под барашка и говядину Фауст налил «Шато Мутон-Ротшильд» двадцатилетней выдержки, загадочно темное и восхитительно красное. На мой вопрос: «Оно так же хорошо, как лафит „Ротшильд“?» – он лишь прищурился и фыркнул. Я решил держать язык за зубами, не мешать его работе и сосредоточиться на своей, которая в данный момент заключалась в изощренных движениях ножа и вилки…

На десерт – Лиз едва не свалилась со стула и закричала, увидев его, – подали влажно блестевший шоколадный торт со сладкой корочкой толще кровельной дранки, мороженое с черным шоколадным кремом, классическое французское шоколадное мороженое с таким содержанием жира, что в Калифорнии его запретили бы, шоколадный мусс а-ля Бульвинкль, облитый взбитыми сливками и обсыпанный хрустящими шоколадными иголочками, фрукты в шоколаде (землянику, дольки апельсина, вишни и персики) и в довершение всего – невероятных размеров вазу, доверху заполненную шоколадными трюфелями со светящимися голографическими картинками, выдавленными на них. А по краям снова цветы, разнообразные сыры, фрукты, шербеты, которые должны были служить прокладками. Глаза у Лиз остекленели. Я был ошеломлен, ошеломлен и еще раз ошеломлен. Какие бы волнения ни испытывал любой из нас за этим столом ранее, все они были смыты потрясающим каскадом шоколадных чудес, которые кондитер гордо подкатил к нам. Фауст открыл бутылку тридцатилетнего «Шато д'Икем». Оно содержало столько сахара, что по вязкости приближалось к сиропу. Между нами говоря, я предпочел бы полить им блины. Но все-таки у меня хватило соображения не ляпнуть это Фаусту.

А потом, неожиданно – появился кофе!

Горячий кофе! Настоящий кофе! Из колумбийских зерен! Свежемолотых! Я вдыхал запах, как память золотого века! Здесь, должно быть, разместилось местное отделение рая! Аромат был такой густой, что по нему можно было залезть наверх. Я застонал, когда Шон наливал его в чашечку из турки. Поднимающийся пар извивался в восхитительнейших корчах восторга. Я даже не помнил, сколько времени обходился без этого густого насыщенного аромата. Боялся попробовать его – просто смотрел в изумлении.

– Пейте, – подбодрил меня Шон. Он улыбался, словно принес рождественский подарок.

Медленно, обеими руками, я поднял чашку и держал ее перед собой, вдыхая невероятный забытый запах. Наконец отпил первый глоток и чуть не потерял сознание от глубины ощущения.

– О да! – ликуюше воскликнул я. – Да!

Лиз меня понимала. Она слизывала шоколад с пальцев в забавном приступе жадности.

– М-м, это даже лучше секса, – решила она и тут же покраснела.

– Вечер еще не закончился, – заметил я. – Не делай поспешных выводов.

– Ты посмотри на нас, – засмеялась она. – Мы ведем себя как дети.

– Мы ведем себя как поросята.

– И-и-и, и-и-и, – согласилась Лиз.

Капитан Харбо держалась так, словно смерть от переедания шоколада была на борту обычным делом.

– Не стесняйтесь, – подбодрила она. – Там, откуда это взялось, еще много. – Но мы-то с Лиз не сомневались, что она заказала эту роскошь специально в качестве свадебного подарка. – Я боюсь, – конспираторски зашептала она, – что вас отсюда не выпустят, пока вы не отведаете от каждого десерта на тележке. – И еще больше понизила голос: – Генри очень обидчив. Вот он, тот, что держит большой тесак.

– Вы суровый бригадир, леди, – рассмеялась Лиз. – Так мы пробудем здесь всю ночь.

Капитан Харбо похлопала ее по руке.

– Все мое время и весь шоколад – ваши. Сегодня ваша свадьба.

От нее требовались только эти слова. Неожиданно Лиз расплакалась.

– Это самая лучшая свадьба из всех, какие у меня были. Она шмыгнула носом и заморгала. Потом смутилась.

Фауст поставил перед нами два больших, суженных кверху бокала для бренди.

– Простите, – всхлипнула Лиз, махнув рукой. – По-моему, я пьяна.

– Надеюсь, что так, – заметил Фейст, или Фауст, или кто он там был, с невозмутимым видом. – Иначе весь вечер пошел бы насмарку.

Когда Лиз наконец перестала смеяться – и плакать, – она в последний раз вытерла глаза и воскликнула: – Ой! Ой! Пожалуйста, не смешите меня больше. Я не выдержу.

Фауст поставил откупоренную бутылку на стол и сказал: – «Наполеон», выдержка шестьдесят лет. Это бренди вполне подходит для рюмочки на ночь.

Мы с Лиз ошеломленно уставились друг на друга.

– Подходит? – переспросила она. – Вы преуменьшаете. Я не представляю себе, что может быть лучше.

– Я могу, – сухо заметил Фауст. – Я должен был подать «Ниерштайне Клостергартен Сильванер унд Хкж-сельребе Трокенбееренауслезе» урожая 1971 года вместо «Шато д'Икем» к шоколаду. Увы… – Он вздохнул и посмотрел так, словно просил прощения. – Было разлито всего двести пятьдесят бутылок этого отборного сухого вина, и последнее мы подали императору Японии. Я не уверен, что он смог оценить его, однако… в дипломатических интересах… ладно, не обращайте внимания. Каждый старается как может.

И он удалился.

Мы с Лиз больше не могли сдержаться и расхохотались ему вслед. А потом посмотрели на капитана Харбо.

– Спасибо вам, спасибо и еще раз спасибо за обед – и развлечение. Он изумителен!

– Он адекватен, – поправила капитан Харбо. – Я и сама думаю, что ему не следовало упоминать этот «Тро-кенбееренауслезе», но… в наше время так трудно найти хорошего помощника. – Она говорила это совершенно серьезным тоном, но в ее глазах мерцал озорной огонек. – Я собираюсь оставить вас одних. Это ваша первая брачная ночь. Наслаждайтесь видом сколько хотите. Когда пожелаете вернуться в свою каюту, Шон проводит вас. Если понадобится что-нибудь еще, позвоните в этот колокольчик. Пошли, Генри. Обещаю, что генерал Тирелли не нанесет оскорбления твоему шоколадному буйству. Возможно даже, тебе придется отвозить ее в каюту на тележке.

Когда они ушли, я посмотрел на Лиз.

– Потрясающая леди.

– Ты тоже заметил, да? Открой-ка рот. Попробуй вот это…

– М-мф. С-см-т. Гм-мд… – После долгих секунд смакования я произнес: – Ты была права. Я только что пережил свой первый оральный оргазм.

Чуть в стороне от веранды виднелись три ступеньки, ведущие вниз, к уединенной скамейке, на которую мы и сели, допивая кофе и глядя в темную амазонскую ночь. Лиз положила голову на мое плечо, и мы просто отдыхали, отдавшись приятному чувству, оставшемуся от фантастического вечера.

– Я даже не представляла, что можно получить такое удовольствие не раздеваясь, – сказала Лиз.

– Как ты думаешь, почему они все это устроили? – спросил я.

Лиз ответила не сразу. Она знала ответ, просто ей не хотелось говорить об этом.

– Я думаю… Думаю, что им просто хотелось разделить наше счастье. Вокруг не так уж много счастья. То маленькое, что случилось здесь, должно быть разделено.

– М-м. Но это – это сверхубийственно.

– Сверхубийства не существует. Мертвый он и есть мертвый. – Она уютно прижалась ко мне.

– Интересно, не было ли здесь чего-то большего?.. – сказал я. – По-моему, все они боятся, что наступает конец. И таким способом отметили это. Отпраздновав собственное величие.

– Я не жалуюсь, – прошептала Лиз. – Мы заслуживаем этого.

– Честно говоря, моя сладкая маленькая шоколадка, мы действительно заслуживаем. Ты и я, возможно, являемся последней надеждой человечества сохранить то, что когда-то было на этой планете великим. Мы те, кто может переломить войну. Я думаю, они помогли нам очень сильно прочувствовать, за что мы сражаемся.