– Понимаете, я размышляю уже двое суток – и чем больше я думаю, тем более логичным это выглядит. Нет такой веши, как один хторранин. Они не существуют как индивидуумы. Они существуют как песня. Песня – вот их настоящая личность, а гнездо – место, где песня живет. Черви – лишь инструменты, которыми пользуется песня.

Я переводил взгляд с одного на другого, ожидая, когда моя мысль уляжется у них в головах.

Некоторые из собравшихся вокруг стола были настроены скептически. Что ж, я заранее предупредил, что идея весьма далека от понимания. Я взглянул на Дуайн, она с абсолютно непроницаемым видом просматривала банки данных в поисках аналогий. Капитан Харбо оперлась руками о край стола и наклонилась над ним, изучая изображение. Она казалась заинтригованной. Задумчиво кивнув, она как бы про себя проговорила: – Да. Точно так же язык использует людей.

Лиз помрачнела, но тоже обдумывала мою идею и, вероятно, уже предвидела кое-какие возможные последствия.

– Хорошо, – сказала она, аккуратно раскладывая для себя все по полочкам. – Значит, ты считаешь, что черви – лишь составные части целого…

– Правильно.

– Значит… для них услышать песню означает увидеть Бога?

– Совершенно верно. Для хторра песня гнезда и есть Бог. Каждый хторр знает, что он, или она, или оно есть частица Бога. Каждый хторр знает, что любой другой червь из его гнезда – тоже частица того же Бога. Поэтому когда они смотрят вверх и видят нас… – Я не закончил.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказала Лиз. Капитан Харбо смотрела то на Л из, то на меня.

– Мне за вами не угнаться. Можно услышать комментарии?

– Простите, – пояснил я. – Понимаете, именно здесь кроется наша ошибка. Мы думаем, что, видя в небе большой пурпурный дирижабль, они реагируют на него как на Бога, или ангела, или Божью кару, и поэтому их песни – нечто вроде молитв. Но это человеческое восприятие. Оно было бы верным только в том случае, если бы черви были похожи на людей и имели собственные мозги. Но они не люди. И мозгов у них нет. Таким образом, вопрос не просто в том, на что они реагируют, а еще и в том, чего они ждут от него. Чего они могут ждать от небесного червя?

– Приобщения, – сказала Дуйан. Все повернулись к ней. – Большего п-пения. Они х-хотят, чтобы н-наш поднебесный г-голос присоединился к их п-песне. Они х– хотят увеличиться.

– Верно, – подтвердил я. Послюнив палец, я описал им в воздухе замысловатую траекторию, потом указал им на нее и, прищелкнув языком, подмигнул ей, как бы говоря: «Молодец, сообразила». Она чуть не обмочилась рт счастья.

Я посмотрел на Лиз и капитана Харбо.

– Точь-в-точь моя мысль. Я думаю, мы должны запеть вмести с червями. По– моему, мы должны записать их песню, перевести ее в цифровой ряд, проанализировать его, расширить, синтезировать более звучный голос и дать им послушать. На такой высоте, если мы хотим, чтобы они слышали ее синхронно со своим собственным пением, надо заранее компенсировать временную задержку. Но это уже дело программы.

– Сколько времени понадобится, чтобы организовать все это? – спросила Лиз. В ее глазах светилась надежда.

– Ну, по правде говоря, я не собирался предлагать это до тех пор, пока мы не увидим, что происходит, а работать хотел с япуранской мандалой…

– Да, я знаю, – перебила Лиз и повторила вопрос: – Сколько потребуется времени, чтобы организовать это?

– Все уже готово, – честно признался я. – Большую часть дня я провел, разрабатывая алгоритмы вместе с хьюстонским ИЛом. Программа готова и загружена. Все, что нам остается, – запустить ее.

– Я так и знала, – улыбнулась Лиз.

– И что тогда? – спросила капитан Харбо. – Что это докажет?

Я развел руками: – Само по себе ничего не докажет. Но есть и вторая часть эксперимента. Мы записали, проанализировали, сопоставили и храним тысячи часов песен червей. ИЛы выделили в них множество характерных деталей. Они, похоже, представляют собой определенные сочетания мелодии, ритма и оттенков, и мы опытным путем установили эмоциональное значение некоторых. Для начала можно вторить им эхом, но давайте пойдем дальше. Прокрутим песни разных гнезд и последим за реакцией червей. Возможно, удастся даже найти какую-нибудь песню или набор песен, которые усмирят их или же победят. Я не знаю, что получится, но игра стоит свеч, не так ли?

Лиз и капитан Харбо обменялись взглядами. Каждая по-своему оценивала возможные последствия. Они отошли от видеостола, чтобы посовещаться. Лиз кивком подозвала меня.

– Гейзенберг? – спросила капитан Харбо, и в одном этом слове заключалась целая беседа.

Лиз пожала плечами: – Поищите это сами. Я не собираюсь объяснять все. (Прим. авт.) – Мы заранее знали, что наше появление взбудоражит червей. Невозможно наблюдать за гнездом, не потревожив его. Почему бы не потревожить его таким образом?

Капитан Харбо задумалась.

– А как же бразильцы? – спросила она. Мы переглянулись. Хороший вопрос.

– Предполагается, что мы должны проконсультироваться с ними, – сказала Лиз.

– Если мы это сделаем… – неохотно начал я, – они наложат вето на эксперимент. Вспомните правила экспедиции: мы никоим образом не должны вмешиваться в жизнь мандалы.

– М-м. – Лиз поморщилась. – В том-то и дело. И мы снова переглянулись. Разочарованно.

– Ладно, – предложил я, – давайте немного слукавим. – Как?

– Допустим, мы сообщим, что нас тревожит возможная… э… негативная реакция гастропод на наше присутствие – я имею в виду наблюдение с корабля – и что мы боимся, как бы они не запаниковали или что-нибудь в этом роде. И… э… невзначай не покалечили бы себя. Или гнездо. И что мы… э… приготовили запись их же собственных песен, потому что… э… думаем, что это окажет успокаивающее действие.

Капитан Харбо и Лиз задумчиво посмотрели друг на друга.

– Какого черта? Это может сработать.

Капитан Харбо подумала еще немного, потом кивнула в знак согласия.

– Это ваше предложение, – сказала она. Лиз повернулась ко мне: – Если мы пойдем на это, я отвечу своей задницей. Что самое худшее может произойти?

Я покачал головой.

– Понятия не имею. Расшифруй, что такое «худшее». – И добавил: – Нам вреда не будет. Худшее, что произойдет, произойдет с червями.

– Гм. – Лиз слабо улыбнулась. – Вот именно. Я знал, что сейчас говорит не она, а дядя Аира.

– Гм, – снова хмыкнула она – и я расслабился. По этому «гм» я понял, что она убеждает себя согласиться. А когда в достаточной мере убедила, то заговорила: – Думаю, стоит рискнуть. Мне кажется, что ты напал на что-то важное, Джим. И это, возможно, наш единственный шанс все выяснить. Давай занимайся делом, а я договорюсь с бразильцами.

Мы опустили микрофоны на пятнадцать метров, чтобы фиксировать отдельные голоса и оттенки мелодии. Микрофоны повыше предназначались для записи общего фона, его тональности и гармонии. Мы дали ИЛам попыхтеть над песней гнезда двадцать минут, а потом начали воспроизводить ее для червей. К этому времени центральная плошадь была так забита алыми чудовищами, что на ней не оставалось ни одной щелочки. Однако черви продолжали прибывать…

Под нами бушевало море жирных красных тел. Черви теснились, прижимались друг к другу, создавая зоны нервной активности. По оценке Дуайн Гродин – она теперь была подключена к сети летического интеллекта, – только на центральной арене собралось более сотни тысяч червей, и, по меньшей мере, еще половина по– прежнему пыталась протолкаться в центр. На периферии толпы, там, где проспекты вливались в площадь, черви налезали друг на друга. Ритм движения увеличивался. Скоро все они придут в исступление. А после этого…