Уиллиг ничего не сказала, только покачала головой, не отрываясь от работы.

– Спасибо, что оставили свое мнение при себе. С меня причитается, – сказал я.

– Я не произнесла ни слова.

– Вы слишком громко думали.

– Простите, я и забыла, что мне платят не за то, чтобы я думала.

Она развернулась к терминалу и занялась текущими делами.

Я с ненавистью смотрел ей в спину, но злился не на Уиллиг. Я был зол на себя. Конечно… еще не поздно протянуть руку и выключить красную кнопку. Я даже позволил пальцам проскользить полпути к ней, прежде чем остановился. Нет. Не могу.

С досадой отдернув руку, я снова поглубже надвинул ВР-шлем и секунду спустя опять очутился в виртуальной реальности киберпространства, осматриваясь острым взглядом тигра.

Робот стоял, наполовину всунувшись в последнюю дверь-клапан. Даже после того, как мой взгляд сфокусировался, я никак не мог понять, что же такое вижу.

– Что за дьявольщина, эта штука сломалась?..

– Нет, она в порядке, – шепотом ответил Зигель. – Надо подождать. Это займет примерно минуту.

Я наложил на изображение контрольную заставку. Помогло, но лишь немного. Пещера была не столько большой, сколько полной.

Туннель нырял вниз и заканчивался – его стены убегали в стороны, образуя расширение в виде чаши. Все кабели и трубы, выстилавшие стены, вырывались наружу и ниспадали в чашу водопадами огромных спагетти, а затем разбегались по ней, образуя лабиринт питательных артерий. Многие медленно, но отчетливо пульсировали.

По всей пещере – на стенах, на потолке, на полу и даже на всевозможных грибовидных наростах внизу и наверху – мы видели такое буйство хторранской жизни, что кружилась голова; здесь были все те органы, которые встречались в туннеле, плюс масса абсолютно новых. Большинство из них лежало в подобии корзин из перепутанных ползучих лиан или было оплетено сетками сосудов, похожих на кровеносные.

Мы двинулись вниз, на дно чаши.

Тигр вертел головой туда-сюда, сканируя, принюхиваясь, записывая. Мы видели все его кибернетическими глазами. Зрелище вызывало благоговейный страх. Здесь было слишком много всего, чтобы это схватить. Это находилось за пределами нашей возможности различать, узнавать и раскладывать по полочкам. Все одновременно шевелилось и двигалось, пульсировало, перетекало, подрагивало. Это напоминало сумасшествие, ужас, силу, творящую зло. Разнообразные органы – длинные, жирные, влажные, отвисшие, расползающиеся, спутанные в клубок, капающие – возмущенно роптали и протискивались друг между другом. Какой-то органический кошмар. Огромную неглубокую впадину заполняли живые объекты – оргия всевозможных форм, размеров и цветов. На какой-то момент мне показалось, что у меня начались галлюцинации. Причудливость и разнообразие жизни внутри этой камеры ошеломляли, как внезапный удар.

В лучах прожекторов тигра все блестело и переливалось – преобладали всевозможные оттенки влажного алого цвета. Мы запросили общий вид камеры и увидели огромные гроздья распухших, влажно блестящих кроваво-красных органов. Мы придвинулись ближе и увидели отражение своих собственных фасеточных, как у насекомого, глаз на слизистой поверхности яйцевидных ягод – чудовищных раковых образований. Такое могло привидеться только в лихорадочном бреду или наркотическом опьянении.

Внутри этих мешков виднелись крошечные бесформенные пятнышки – они висели, окутанные туманным облаком из тончайших капилляров. Паутинки голубых вен пульсировали вокруг подрагивающих внутриматоч-ных ягод. Белые, нежные на вид, волокнистые сетки окружали каждую гроздь, словно не давая ей рассыпаться, а остальное пространство пронизывала сеточка из еще более тонких шелковистых тяжей. Все покоилось в люльках и гамаках из ажурной паутины.

Щер-Хан поднял голову и повернул ее на триста шестьдесят градусов, еще раз осмотрев пещеру.

Во многих местах с потолка и со стен свисали пальмовидные листья темно– коричневого цвета. Еще в большем количестве присутствовали лиловые, сочащиеся слизью штуковины и торчали жесткие желтые пальцы, очень похожие на кораллы. Под ногами хлюпали оранжевые губчатые наросты. Лужи противной жирной голубой грязи плотным студнем заполняли углубления и щели, образовавшиеся там, где что-нибудь вминалось или прижималось к чему-нибудь. Другие штуковины вылезали, тянулись, удивленно торчали из спутанных клубков. Нежные розовые уши и языки (или просто пенисы?), которые мы видели на стенах туннеля, здесь росли повсюду в изобилии. Их предназначение было еще одной хторранской тайной.

И везде ветвились и вновь сливались бледные вены, ныряя под землю и выныривая наружу, извиваясь в корчах бешеной пляски враждебной нам жизни.

Тигр еще раз обвел все взглядом. Теперь мы приближались к центру камеры.

Мальстрим закручивался уходящей внутрь спиралью. Мертвенно-лиловые корни рощи-хранительницы сложным узором опутывали все кругом, выводковая камера была зажата мертвой хваткой. Размеры, форма, прочность – все определяли корни; они поддерживали потолок, выстилали пол, укрепляли стены как органическая арматура – но они еще и раскрывались. Колонны стволов неожиданно расщеплялись, дробились и трансформировались в узловатых горгулий – скрюченным видом они напоминали своих антиподов, раскорячившихся на поверхности земли.

Меня интересовала природа этих корней. Что за структуры скрывались внутри них, какие они выполняли функции – нервов, сосудов, мышц? Озадачивала причудливость – каким образом столь разнообразные формы и цвета могли сложиться в одну большую головоломку? Мне пришла мысль о перекрученных фрактальных пейзажах, словно изобретенных Морисом Эшером и воплощенных со стремительным блеском Ван-Гога. Я подумал о наркотиках. О химическом неравновесии, сумасбродстве и безумии психопатических фантазий этого пузырящегося волдырями чуда. Миры внутри миров, образующие завихрения Вселенной. Я подошел к пределу своей способности думать и ощутил, как мысли заскользили по поверхности мозга и, ошеломленные и покорные, в испуге замерли. В голове царило полное смятение. В течение какого-то времени я даже думал, что разучился говорить.

Здесь раздавались еще и звуки – невнятное бормотание и бульканье, тошнотворное шипение воздуха, обтекающего мембраны. Органы терлись друг о друга. Мокрое хлюпающее скольжение, переходящее в кожаные скрипы; свистящие выдохи; глухое вибрирующее шлепа-ние, напоминающее удары сердца; что-то еще и почмокивало. Камера тонула в какофонии невнятного бормотания, хихиканья, выдохов и вдохов – словно мы находились в легких какой-то гигантской фабрики. Она влажно и приглушенно пульсировала, с усилием обрабатывая свое тяжелое сырье.

Звуки этой плоти столь же сильно омрачали мое сознание, как и ее вид. Они доносились отовсюду, куда бы я ни повернулся. Я потерял равновесие, поскользнулся и кувырком покатился между влажными органами, телами и глухо пульсирующими трубами – вниз, в лужу слизи, пузырящейся на дне. Задыхаясь, я вскочил на ноги… рывком сдвинул шлем на затылок и открытым ртом стал ловить воздух.

– С вами все в порядке, капитан?

– Нет…

Я протянул руку, пытаясь ухватиться за что-нибудь, за какой-нибудь предмет, за какое-нибудь утешение – и вцепился в руку Уиллиг.

– Перебор, – с трудом выдохнул я, по-прежнему весь перекошенный или, скорее, сведенный судорогой. Меня била крупная дрожь, как последнего труса, только что сбежавшего с поля боя. Я издавал бессвязные звуки, стараясь сообщить хоть что-нибудь из увиденного. И прекрасное и ужасное – все переплелось в единое целое, подобно любовникам, слившимся в смертельном оргазме, спаривающимся в полном забытьи. Это был психоз, вызванный перегрузкой нервной системы. Уиллиг просунула мне в рот горлышко бутылки с водой. Я жадно присосался – рефлекторный акт. Холодная влага испугала меня и привела в чувство. Внимание сконцентрировалось: вода – влажно – пососать – проглотить. Пить. Закрыть глаза. Потом. Открыть и посмотреть на Уиллиг.