– М-м-м, хорошее место. Отсюда открывается чудесный вид на другое хорошее место. – Я подвинул голову чуть вперед и начал целовать другое хорошее место. Какое-то время я счастливо причмокивал и даже немного помечтал, что снова нахожусь в безопасных мамочкиных объятиях и утром все образуется. Лиз погладила меня по голове и вздохнула.

Но потом тем не менее я остановился.

– Что случилось? – спросила она. Я покачал головой.

– Все эти дети в гнезде, в загоне, не идут у меня из головы. То, что с ними сделали черви. Во что они превратились. В либбитов и кроликособак. – Я почувствовал, как из глаз потекли слезы. – Лиз, я хочу спасти всех детей в этом мире. Нельзя, чтобы дети умирали.

Она снова погладила меня по голове.

– Я знаю, дорогой, знаю.

– У меня была маленькая девочка однажды – собственно, она есть и сейчас. Она выжила, знаешь. Но… я не знаю. – Мои слова текли медленно. – Я пытался дозвониться, но мне посоветовали держаться от нее подальше. Она вскрикивает при звуке моего имени. Я предал ее. Она боялась темноты, а я запер ее в шкафу. Мне пришлось это сделать, чтобы спасти ей жизнь, но… – Я покрепче прижался к Лиз. – Она была самой прекрасной малышкой и становилась все лучше. Я старался. Но теперь она… я не знаю. Мне не говорят. Мое отцовство аннулировано. Я больше не имею на нее законных прав.

– Дядя Аира мог бы…

– Нет. – Я лежал молча, прислушиваясь к реву мыслей в голове. Потом попытался объяснить: – Всегда одни мучения. Я не хочу никому причинять боль, но, похоже, что бы я ни делал, всегда находятся невинные люди, которые умирают. И всегда получается так, будто виноват я. Я больше не могу этого выносить. Не хочу больше никакой боли.

– Мы все не хотим.

– Нет. Я больше не хочу причинять боль другим. Я хочу делать добро. Хочу, чтобы люди любили меня. Хочу не чувствовать себя бесполезным, плохим.

– Я считаю тебя хорошим, – сказала Лиз. – И знаешь еще что?

– Что?

– Ты вовсе не бесполезный. Ты просто не знаешь, какой ты сильный.

– Сильный?

– Ну да. (Я слышал смех в ее голосе.) Ты только подумай! Стоило тебе лишь нахмуриться, и четверти миллиона червей и целой мандалы как не бывало. А обошлось это всего лишь в несколько лишних киловатт. Тебе даже не нужно ядерное оружие. Ну, разве это не сила?

Я невольно рассмеялся. Чуть-чуть. А потом сказал: – Послушай, дорогая, мне кое-что от тебя нужно. Она терпеливо ждала.

– Я уже поговорил с Зигелем и Лопец. Они согласны.

– Продолжай, – напряглась Лиз и перестала гладить мою голову.

– Япура. Я знаю, что мы поменяли планы, но если в загонах опять окажутся дети, я хочу организовать спасательную экспедицию, чего бы это ни стоило.

Она долго не отвечала. Потом наконец вздохнула: – Я не могу дать никаких обещаний.

– А я не могу оставлять детей в мандале.

– А я больше не могу позволять тебе рисковать своей жизнью. Ты мне очень нужен. Ты нужен войне.

– Обещаю, что не буду глупо рисковать… Она прижала меня к себе.

– Знаю, что не будешь. Я не позволю. – А потом добавила: – Пожалуйста, Джим, давай подождем и посмотрим, что мы обнаружим в Япуре.

Напряжение в ее голосе нельзя было спутать ни с чем. Она боялась за меня так, как я сам не боялся за себя. Но есть вещи, которые ты должен делать. Просто должен.

Вместо того чтобы лететь прямо к Япуре, мы свернули на юг.

По новому плану было решено держать корабль подальше от мандалы. Его вид производил слишком сильный возмущающий эффект – эффект Гейзенберга, – а мы не хотели повторять кошмар Коари.

Какую бы ненависть мы ни испытывали к червям – а теперь мы ненавидели их сильнее, чем когда-либо, – нам приходилось напоминать себе, что цель экспедиции не разрушения, а знания. Окончательное изучение их смертоносной красной экологии могло стать самым мощным оружием, которое мы когда-либо использовали против Хторра.

Необходимо было понаблюдать за обычным ходом жизни в поселении-мандале. Теперь мы знали, что мы не можем зависать над ними – эти существа были чересчур наблюдательны, чересчур осторожны. А когда они собирались группами, коллективный разум (равно как и коллективный страх), похоже, возрастал во много раз.

По новому плану мы хотели встать на якорь в пятидесяти километрах к югу от мандалы и сбрасывать датчики с самолетов. Это серьезно ограничивало количество приборов, которые мы могли внедрить в мандалу До сих пор оставался нерешенным вопрос, стоит ли пойти на облет мандалы без огней, безлунной ночью, чтобы сбросить основную массу мониторов. Лично меня тревожило только возможное присутствие людей. Если бы забрать их оттуда…

Хотя, с другой стороны, так ли уж сильно мне хочется спасти жизнь людям, которые сами пожелали жить вместе с червями?

Родителям – нет. Но дети заслуживали шанс.

А потом мне вспомнились кадры из Коари.

Я сомневался, остались ли те дети вообще людьми.

Но опять же… оставались ли мы все людьми?

Кто знает? Кто осмелится судить? По каким критериям?

Одно я знал наверняка – мне требовалась серьезная душевная перезарядка. События последних двух суток оставили нервный тик. События последних десяти дней опустошили душу. События последних шести лет уничтожили наивность.

Я поймал себя на том, что слоняюсь по коридорам «Босха» с одного этажа на другой, от больше не секретного трюма лейтенанта Зигеля до наблюдательного салона в носу корабля. Теперь, когда бразильцы больше не путались под ногами, появилось совсем другое ощущение цели.

В итоге я почему-то забрел в один из двенадцати кинотеатров воздушного судна. Он был связан через спутник с глобальной сетью. Здесь всегда что-то передавали – если не прямые репортажи, то записи. Я немного побродил по залу и уселся, даже не поинтересовавшись, какая идет программа, по какому каналу и по какой сети. Просто нашел в темноте кресло и бессознательно уставился перед собой.

Во время модулирующей тренировки Форман говорил: «Ничего не происходит случайно. Вы получаете в точности то, что настроены получить». Наверное, он был прав. Я был настроен получить духовное наставление, но вместо этого получил Дикого Билла Айкока.

Дикий Билл Айкок был самым свирепым, самым зажигательным оратором, метавшим громы и молнии, олицетворявшим собой гнев Божий, самым ловким возмутителем черни после того, как старый Дэниел Уэбстер[18] выиграл у дьявола две схватки из трех за попечительство над адом. Лицо Дикого Билла заполняло огромный экран, являя собой малоаппетитный бугристый пейзаж монументальных черт. Некоторые считали его симпатичным. Лично я этого не находил. По-моему, при таком увеличении поры его кожи были слишком крупными.

– Люди меня спрашивают, – говорил он с присущей ему соблазнительной хрипотцой в голосе, – как я могу верить в Бога, когда Землю пожирают живьем? Как я могу верить в предначертание? Во что здесь верить?

Обеими руками он сграбастал пюпитр, на котором любил держать свой конспект, и наклонился к камере так сильно, что стал похож на нелепый гигантский воздушный шар, раздувшийся на весь зал. Я откинулся на спинку кресла. Стереоскопическое изображение имеет свои недостатки.