– Что препочитаете? – спросил Зигелъ. – Проткнуть, открутить или отрезать?
– Подожди минуту…
Я изучал зернышки, рассеянные в студенистой массе. Разной формы и разных размеров, они висели внутри паутины из тончайших капилляров, или нервов, или чего-то еще, пронизывающего весь студень. Что это такое, я не мог понять.
– Освети эту штуку сзади, – пробормотал я, и глаз на стебельке направил свой луч прямо на меня сквозь массу, которую я рассматривал.
– Дай увеличение побольше.
И мир словно взорвался, а я съежился. Крупинки превратились в булыжники, а потом – в астероиды, висящие в красноватом космосе. Бледные волоконца стали ветвящейся сетью гигантских кабелей, уплывающих вдаль.
– Зигель, смотри!
Я услышал, как он с шумом втянул воздух; потом донеслось: – Красотища!
– Увеличь резкость, – прошептал я, и спектр сместился: цвета, казалось, стали более насыщенными и изменили тона, очертания предметов приобрели резкость, ранее непонятные, расплывчатые детали превратились в остроугольные конструкции.
Каждая крупинка стала блестящим черным комочком, завернутым в прозрачное волокнистое покрывало, концы которого порхали и исчезали в пространстве. Мы придвинулись еще ближе и разглядели, что на поверхности многих черных комочков имеется едва заметный намек на скорлупу и наличие разделительной мембраны.
Пока мы смотрели, окружающее крупинки желе пульсировало. По студенистой массе пробежала волна. Спустя пятнадцать секунд по океану комочков прошла вторая волна. Что мы видим? Семена? Яйца? Какие ужасы растут здесь? Сколько осталось времени до того момента, когда из них вылупятся полчища чудовищ и выползут наверх с широко раскрытыми удивленными глазами – черные, страшные и голодные?
– Потрясающе, – сказал Зигель.
– Да, – согласился я, Зигель приказал процессору попробовать еще несколько увеличений, и мы рассматривали крупинки в последовательно смещающемся спектре цветов и в синтезированном свете. Их строение становилось все яснее и яснее.
– Как вы думаете, весь пузырь заполнен этими штуками? – спросил Зигель.
– Давай посмотрим.
Я шепотом отдал следующую команду, и картинка внезапно двинулась на нас сквозь мелькающую по сторонам бескрайнюю красноватую пучину. Мимо косяками проплывали острова и горы. Повсюду в пространстве висели астероиды шаров, связанные между собой бесконечной сетью артерий. Картины сменялись, повторяясь снова и снова, – одинаковые по сути, но различающиеся в деталях. Каждая черная крупинка была центром собственной эфемерной вселенной, заключенной в тонкую оболочку, которая как бы подчеркивала отличие, отде-ленность каждого индивидуального мирка от окружающего пространства. Общая картина напоминала клеточное строение, хотя и не совсем. Пока не совсем.
– Боже мой! – Восклицание вырвалось у меня одновременно с озарением. По спине пробежал холодок, от которого неприятно приподнялись волоски на спине и шее.
Я взглянул на показания приборов в нижней части пульта. Машина летического интеллекта в нашем танке была не такой мощной, как большие ЧАРЛИ в Атланте и Хьюстоне, но и ей хватило сообразительности, чтобы разглядеть повторяющиеся закономерности фрактального пейзажа. Однако мне и без того все было ясно. Предельно ясно. Я понял, что это за структуры и во что они превращаются. Только непрофессионал не понял бы.
Черные крупинки – семена. Или яйца. Или клетки. Или даже сырой клеточный материал, находящийся в процессе превращения в семя, яйцо или клетку. Сомневаться не приходилось. Внутри красной мясистой земляники развивались существа. Их, скорее всего, не встретишь снаружи, но они, несомненно, порождали тварей наверху.
Я и раньше чувствовал, что мы столкнулись с чем-то очень важным. Но не догадывался, насколько это важно.
Здесь таился ответ на один из самых кардинальных вопросов этой войны. Оставалось лишь переправить эти кадры в Хьюстон. Внезапно у меня пересохло в горле. Я сделал большой глоток воды.
– Зигель, надо взять пробы.
– Будет сделано. Как прикажете обращаться с этим красным желе?
– С осторожностью.
– Не могли бы вы выразиться немного поконкретнее – Погоди, я еще смотрю. – Я читал рекомендации ИЛа. – Ладно. Судя по показаниям Шер-Хана, это вещество не такое жидкое. По консистенции оно приближается к флегме, к тому же имеет протоклеточное строение: множество мелких образований лежит, как виноградные грозди в пластиковых мешках – но и это еще не все. Я думаю, мы наблюдаем тот же принцип матрешки, или рекурсивный ряд, что и при спуске. Множество мелких мешочков с веществом упаковано в мешки среднего размера, множество средних мешков упаковано в более крупные и так далее – до самых больших. Должно быть, такой принцип защиты соблюдается по всему гнезду. Если верна карта Уиллиг, вокруг этой камеры расположено по меньшей мере еще штук двадцать таких же. Хоро– шо, – принял я решение. – Оттяни кусок, какой сможешь ухватить, отрежь и запакуй. Могу поспорить, что эта штуковина обладает способностью к самозалечива– кию, так что в крови ты сильно не перепачкаешься.
Зигель хмыкнул и принялся за работу. Я немного понаблюдал за ним, затем вынырнул из киберпространства и взглянул на Уиллиг.
– Как погода?
– Сахаристость от легкой до умеренной, с порывами сахарной ваты, ожидающимися в любую минуту. Выгляните сами.
– Я как раз собирался. Рейли, пусти-ка меня на свое место.
Рейли опустился на руках из турели, а я, подтянувшись, залез во вращающееся кресло и осмотрелся. Крышу наблюдательного фонаря уже запорошило небольшим слоем розовой пыли, но по бокам видимость была хорошая.
Легкая розовая изморозь покрывала всю поверхность транспортера. Пока я смотрел, по броневым листам, подпрыгивая, перекатывались ажурные пуховые шары всех размеров. Иногда, ударяясь о броню или стекло, они рассыпались, но большинство просто катилось дальше.
Пуховики были одновременно и поразительно прочными, и удивительно хрупкими – одуванчики с предохранителем тоньше волоска. Они могли проплыть сотни километров, не разрушаясь, но потом, внезапно и в большинстве случаев без всяких на то причин, их структура становилась такой ломкой, что они рассыпались от первого прикосновения. Достаточно было неожиданного дуновения ветерка, чтобы пуховики превратились в облачка яркой пыли. Миллиарды мельчайших розовых пыли– Нок могли часами висеть в воздухе удушливым сладким туманом и так же легко могли упасть снежинками, кото-Рьге накапливались волнами огромных заносов. Земля вокруг уже покрывалась слоем безе.
Без соответствующего респиратора человек задохнется от приторных до отвращения миазмов. Мелким животным забьет дыхательные пути. Насекомые потеряют способность двигаться – их членики облепят мелкие липкие частицы. Растения не смогут расти – листья покроются плотным слоем глазури. Смертность будет огромной. Месяц здесь будет стоять смрад разложения, и еще год не выветрится хторранская вонь.
Впрочем, нас больше волновало, что произойдет в ближайшие несколько дней. Розовый снег станет сигналом к началу хторранской оргии взаимного пожирания. Они, наверное, уже вылупляются, изо всех сил торопясь прогрызть путь наружу из своей скорлупы, в порыве бешеного отчаяния стараются нажраться как можно быстрее, прежде чем подоспеет следующее звено хторранской пищевой цепи. Разницы между пищей и едоком не было. Заведенный порядок нарушился: жри, чтобы тебя сожрали. В прошлый раз, когда я попал в такую вьюгу, мне довелось наблюдать всю последовательность событий как бы изнутри, глядя сквозь стекло такого же наблюдательного фонаря. До сих пор меня иногда мучают ночные кошмары…
Даже за то недолгое время, пока я смотрел, розовое марево заметно сгустилось. Горизонт растворился в тумане; поле зрения сжималось, по мере того как на нас накатывалась самая плотная волна шторма. Выше по склону, высокие и зловещие, застыли волочащиеся деревья; их черные лохмы начали таять в мягкой пушистой дымке и на моих глазах растворились на фоне ярко-розового неба. Мое воображение дополнило картину. Замысловатая конструкция каждого дерева тоже покрылась легкой изморозью, и розовые волшебные очертания рощи проступили словно на гравюре сладкой зимней фантазии. Что делают квартиранты во время розовой вьюги? Тоже питаются? Образуют ли они рой? Могут ли вообще двигаться в сахарном тумане? Я не рвался проверить это на себе.
