– Не знаю, – честно признался я. – Я даже не знаю, важно ли это. Надеюсь, что да – потому что это оправдает наше пребывание здесь. Но лучше бы нет – потому что, если здесь происходит нечто, чего мы не понимаем, то мы рискуем больше, чем нам кажется.

– Но у вас есть идея, не так ли? Сумасшедшая догадка? – продолжала настаивать Уиллиг.

– И да и нет. У меня есть предположения. Есть вероятности. Есть прыщ на заднице, который необходимо почесать. Чего у меня нет, так это информации. Что бы я ни предпринял, я не собираюсь бросаться куда бы то ни было очертя голову. – Поймав ее взгляд, я добавил; – Не буду гадать. Слишком легко ошибиться. Это чертово заражение меняется так быстро, что мы не можем считать что-либо невозможным только на том основании, что никогда раньше этого не видели. Я думаю, мы знаем достаточно много, чтобы понять, как много мы не знаем. Прежде чем мы что-нибудь предпримем, я свяжусь с Зелеными Горами. Просто на всякий случай.

– Просто на всякий случай, – эхом отозвалась Уиллиг.

– Вот именно.

– Пошлем зонды?

– Возможно. – Я почесал бороду. Я не брился уже две недели, и борода как раз дозрела до ненавистной стадии нестерпимого зуда. – Но зонд может возбудить квартирантов, что нежелательно. Мне необходимо увидеть червей.

– Не хотите вызвать луч? Простерилизовать все вокруг. Потом мы пойдем и посмотрим на их тела. – Она повернулась вместе с сиденьем и набрала команду на своем терминале. – Прямо сейчас на нужной позиции находятся два спутника. Можно попросить их сделать триангуляцию и ударить сразу двумя лучами; эти твари так никогда и не узнают, от чего сдохли.

– Об этом я уже подумал. Но лучи творят что-то невероятное с метаболизмом червей. Иногда те просто взрываются. И уж наверняка лишаются своих полос. А мне хотелось бы взглянуть на их расположение.

– Что такого важного в этих полосах?

– Не знаю. Никто не знает. Но почти все верят, что они должны что-то означать.

– И вы тоже?

Я пожал плечами.

– Помните того мертвого червя, которого мы видели? На нем было три маленьких белых полоски. Таких раньше не встречалось. В Зеленых Горах отсутствуют какие-либо сведения о белых полосах. Возможно, эти полоски и есть ключ к разгадке. А может, нет. Не знаю. Кстати, как раз в области «я не знаю» и совершаются открытия.

– Прошу прощения, – сказала Уиллиг, – но это уже выходит за рамки моего понимания. Единственные полосы, в которых я разбираюсь, – на сержантских нашивках.

– Не беспокойтесь, это-то вам и положено знать. – Я протянул кружку за добавкой.

– А вы, как я погляжу, мазохист.

– Просто надеюсь, что при отравлении мне не придется принимать решения. Вся ответственность ляжет на вас или Зигеля.

– В таком случае, лучше расскажите об этих полосах, – предложила она.

Я знал, чего добивается Уиллиг. И не возражал. Иногда лучший способ решения проблемы – рассказать о ней другому человеку. Даже если он не поймет вас, но, излагая проблему в очередной раз, объясняя ее как можно доходчивее, вы можете спровоцировать внутреннее озарение, которое высветит путь из логического тупика.

– Вы никогда не видели живого червя, не так ли? – начал я. – Картинки не дают верного представления. В натуре их цвета несравненно ярче, их мех постоянно меняет оттенки. Иногда он переливается и сверкает, порой он темный – но цвет всегда насыщенный. А самое любопытное в том, что полосы смещаются и плывут, словно на экране рекламного стенда или по борту дирижабля. Обычно полосы образуют более или менее постоянный рисунок, почти не двигаются, но стоит червю возбудиться, как они начинают мелькать, как на неоновой вывеске. Когда червь сердится или атакует, все полосы становятся красными. Хотя и здесь вариаций множество. Причину мы не знаем.

На лице Уиллиг отразилось недоумение, и я пояснил: – Вам же известно, что мех червя – не мех в буквальном смысле, а очень толстый слой нервных симбионтов. Теперь мы уже знаем, что эти симбионты реагируют на внутренние раздражения точно так же, как на наружные. Одна из реакций проявляется в изменении цвета. Некоторые считают, что по цвету полос можно узнать мысли и чувства червя.

– И вы тоже?

Я пожал плечами.

– Когда червь становится красным, я уступаю ему дорогу. – Потом задумчиво добавил: – Все может быть. Но если это сигналы, то мы их пока не расшифровали. Однако именно поэтому в Зеленых Горах продолжают собирать коллекцию раскраски червей. Машины летиче-ского интеллекта пыхтят, перетасовывая их и пытаясь найти какие-нибудь точки соприкосновения между рисунком полос и характером поведения хторра. Пока известно только одно: красный цвет означает, что червь сердится. Но я не думаю, что подобное открытие тянет на Нобелевскую премию.

– Значит, мы сидим тут и паримся только потому, что вам захотелось увидеть полосы на боках у червей?

– Верно.

– И вы надеетесь, что они будут настолько любезны, что специально для вас вылезут из своих нор и разрешат заснять их прямо из машины с безопасного расстояния?

– Верно.

– А если они не вылезут?..

– Тогда не знаю. Я даже не знаю, имеет ли все это какое-нибудь отношение к мертвому червю. – Я с безразличным видом пожал плечами. – Однако это – самая непонятная вещь в здешних местах, поэтому мы начнем с нее.

– Понятно, – сказала Уиллиг. – Только на самом деле вы заняты другим: думаете, достаточно ли надежная у вас защита.

– Нет, я думаю, достаточно ли надежно я защитил всех вас. О себе я не беспокоюсь.

– О?

– Разве вы не знаете? Я уже мертв. Согласно закону средних величин я умер четыре года назад и умирал с тех пор по меньшей мере шесть раз.

– Для мертвеца вы чересчур бодро выглядите.

– Это вам только кажется, – парировал я и после паузы добавил: – Иногда я думаю, что с возрастом становлюсь мудрее. Потом понимаю, что нет – ума не прибавляется. Просто я становлюсь осторожнее. А потом до меня доходит, что и это не так. Просто во мне накапливается усталость.

Уиллиг понимающе кивнула.

– Только так и можно дожить до моих лет.

– М-м-м, – протянул я. – Сильно сомневаюсь, что когда-нибудь доживу до ваших лет. Если, конечно, в корне не изменю свою жизнь. – Нахмурившись, я задумался. – Честно говоря, я думаю, что больше никто не достигнет вашего возраста. Заражение будет постоянно держать нас на уровне отставших в развитии шестнадцатилетних подростков – запуганных, отчаявшихся и одиноких.

Уиллиг покачала головой.

– Мне так не кажется.

– Завидую вам. Вы – из другого мира. Вам достаточно лет, чтобы помнить, как он выглядел раньше. А я не помню. Не вполне помню. Школа, телевизор, я опробую компьютерные игры моего отца – вот и все. А потом все разом оборвалось…

Я с горечью уставился в кружку с эрзацем; с виду он был таким же отвратительным, как и на вкус.

– Хотите знать правду? – рассмеялась Уиллиг. – Стыдно признаваться, но служба в армии и борьба с вторжением стали самыми яркими событиями в моей жизни. Наконец я почувствовала, что в этом мире что-то зависит от меня. Я получаю удовольствие от жизни. Моя работа нужна. На меня надеются. Никто не говорит, что я ничего не умею. Теперь я участвую в большом деле. Эта война – самое лучшее, что мне когда-либо пришлось испытать. Я не хочу, чтобы она продлилась хоть один лишний день, но когда она закончится, мне будет ее не хватать.

– Уиллиг, – сказал я, – позвольте сообщить вам плохие новости. Или, вернее, для вас – хорошие. Эта война никогда не закончится. Самое большее, чего мы достигнем – это вооруженного противостояния. С того самого момента, как первая хторранская спора проникла в атмосферу Земли, мы пребываем в состоянии борьбы не на жизнь, а на смерть. И до тех пор, пока на этой планете останется хоть одно хторранское существо – должен вам сказать, что я даже предположить не могу, каким образом можно вырвать их с корнем, – до тех пор борьба не на жизнь, а на смерть будет для нас повседневной реальностью.

Уиллиг кивнула.