Эта была феерическая ночь… Нам казалось, что мы просто созданы друг для друга — во всяком случае, наши тела. Все было так изумительно… Никакого стеснения, никаких колебаний или сомнений, почти никаких слов, только иногда: «А если попробовать так?». Это был, как его назвали бы ревнители общественных нравов, «голый секс», но сколько счастья он нам принес! Чистая радость — и мы хохотали вдвоем, потому что нам было так хорошо, что мы не могли не смеяться! Не было ни прошлого, ни будущего, мы существовали только здесь и сейчас, наши тела сливались, принося нам обоим взаимное наслаждение, и нам это «низменное занятие» казалось величайшем благом, доступным человеку. Более того, у меня было крамольное ощущение, что в момент наивысшего экстаза сливаются не только наши тела, но и наши души — души до того совершенно незнакомых друг с другом людей. Я не выношу, когда в моем присутствии утверждают, что секс есть нечто низшее и второстепенное по сравнению с высшими духовными отношениями, я убеждена, что тот, кто не испытал высочайшего взлета чувств при чисто физическом акте, когда, кажется, слившиеся тела и души растворяются в бесконечном океане блаженства, не может знать, что такое настоящая любовь.
Утром выяснилось, что если у нас нет прошлого, то будущее все-таки есть. Я не пошла на работу, мне это было просто — я считала себя там человеком временным, Марк же куда-то позвонил и долго и убедительно врал что-то про срочный перевод. Этот день мы так и провели у него дома, разгуливая голышом по квартире в те редкие перерывы, когда не находились в горизонтальном положении, и до бесконечности принимая вдвоем прохладный душ — духота в Москве стояла неимоверная. Кстати, тогда же я впервые поняла, насколько наши ванны неудобны для нормальной человеческой жизни — в них так тесно даже просто сидеть, прижавшись друг к другу, а если еще при этом и двигаться, то надо проявлять чудеса акробатики. Впрочем, мы были тогда молоды, здоровы и спортивны…
Как-то само собой получилось, что через день я к нему переехала. Моя мама проводила свой отпуск в доме отдыха, так что контролировать меня было некому, да и никакими силами меня дома было не удержать. У родителей Марка была длительная командировка, и о них мы не беспокоились. Мы просто жили бок о бок и занимались любовью, хотя о ней никогда не говорили, — и все было прекрасно. Я так и не поняла, когда наше исключительно плотское влечение друг к другу перешло в любовь, да это и не важно.
О женитьбе, как ни странно, заговорил первым он. Мы прожили вдвоем уже полгода, и о том, что будет дальше, я предпочитала не думать — в конце концов, разве важен штамп в паспорте, если любимый человек рядом с тобой? Но у его родителей кончался срок пребывания за границей, они собирались возвращаться в Москву, и Марк начал серьезно задумываться о будущем, что в данном контексте означало: а где мы с ним будем жить? Не у моей же мамы на семиметровой кухне нашей однокомнатной квартиры!
Я предложила оставить все как есть, но Марк посчитал это неприличным — продолжать жить вместе с родителями в их собственной квартире в нерасписанном состоянии — или, скорее, боялся, что его родители сочтут это неприличным. Подозреваю, что он даже ездил советоваться по этому поводу к своему старшему брату Сергею — тот был сыном рано умершей первой жены его отца и, несмотря на то, что всегда жил отдельно, был для Марка авторитетом. О том, чтобы снова разъехаться по разным домам, мы и помыслить не могли, и в конце концов Марк в приказном порядке потащил меня в загс. Не думаю, чтобы он сам был от этого в восторге — покажите мне мужчину, который добровольно и с песнями идет терять свою драгоценную свободу, — просто он не видел другого выхода.
Я-то, конечно, была в восторге, потому что еще не слишком хорошо представляла себе, что такое брак. Была, правда, одна деталь, которая меня смущала. Я уже писала, что на моей карьере можно было ставить крест, и, беря меня замуж, Марк ставил под удар свое будущее. Надо сказать, что и его биография была несколько подмочена — любой человек с маломальски независимым характером не мог не столкнуться с нашими комсомольскими деятелями. Не помню уже, из-за чего первоначально он с ними поругался, но приписали ему общение с «нежелательными иностранцами». Самое смешное, что нежелательные эти иностранцы были знакомыми его отца, абсолютно необходимыми ему по роду деятельности. Не знаю уж, кто по этому поводу звонил в деканат, скандал замяли, но совсем стереть его следы не удалось, и Марк остался в Москве, несмотря на все связи отца, хотя и на приличной работе, связанной с языком.
Я боялась, что если он женится на мне, то заграница для него будет навсегда закрыта — а зачем же тогда люди кончают наш институт? Я не считала себя вправе требовать от него такой жертвы. Но он отнесся к этому как-то легкомысленно: сказал, что через несколько лет все забудется, а впрочем, ему все равно — с милой рай и в советском шалаше. То ли он все же надеялся на влиятельных знакомых отца, то ли предчувствовал, что в стране скоро многое изменится — в отличие от простых смертных его отец мог уже кое-что знать, а об остальном догадываться… Мне хотелось думать, что он так меня любит, что в ситуации выбора: я или карьера — он выбрал меня. Сейчас я в этом сомневаюсь: слишком уж он оказался большим эгоистом; впрочем, так сложно разобраться в мотивах, которые движут человеком, заставляя его совершать те или иные поступки, настолько противоречивы они подчас бывают.
В общем, Марк принял решение, и все как-то быстро закрутилось-завертелось, так что к тому времени, как родители Марка приехали в Москву, они попали с корабля на бал — прямо на нашу свадьбу. Саму свадьбу я вспоминаю как-то смутно — уж очень неудобно и скованно ощущала я себя при его родственниках, особенно смущала меня его мать, которая смотрела на меня явно неодобрительно. Не могу сказать, чтобы и мои родные все как один хорошо отнеслись к Марку: если моя мама приняла его всей душой — он принадлежал к тому типу мужчин, которые ей всегда нравились, — то Юра сразу его невзлюбил, хуже того, у них с Марком с первого взгляда возникла взаимная антипатия.
Но вот свадьба осталась позади, и выяснилось, что поторопились мы зря: отца Марка почти тотчас же снова послали в загранкомандировку, на этот раз в Турцию, и мы снова остались одни в квартире. Сначала все шло хорошо, мы любили друг друга так же, как и до свадьбы, хотя с того момента, как мы расписались, Марк постепенно становился все более требовательным и придирчивым. Но сначала меня это мало волновало; мы открывали друг друга, и хотя часть того, что я узнавала, меня не радовала, все равно это было страшно увлекательно.
С Марком я первый раз в жизни почувствовала себя привлекательной женщиной — до встречи с ним мне лишь изредка удавалось забыть о своих комплексах, и я всегда считала, что мужчины ценят во мне скорее ум, чем внешность. Но Марку я понравилась сначала именно и только как женщина, он проявил ко мне чисто плотский интерес, и я всегда, до самого нашего расставания, неизменно его привлекала и возбуждала. Он вдохнул в меня уверенность в себе, по его взгляду даже в самые бурные моменты наших ссор я видела, что он меня хочет. С тех пор я веду себя как красивая женщина, так, как вела бы себя на моем месте моя мать, истинная красавица, и, как ни странно, окружающие верят в то, что я красива, хотя объективно это совсем не так.
Но мало того, что благодаря Марку я избавилась от комплексов, — он заставил меня измениться не только душевно, но и телесно, что, наверное, было труднее. Как только он почувствовал свою власть надо мной, то есть понял, что может делать мне замечания, не опасаясь, что я сбегу, то принялся меня изводить. Собственно говоря, замечания — это слабо сказано. Он действовал, исходя из принципа «цель оправдывает средства», и взаправду заставил меня исправить в своей внешности все, что можно было исправить. Он буквально издевался надо мной, заставляя каждое утро заниматься зарядкой — и я похудела на пять килограммов за два месяца и с тех пор уже двенадцать лет сохраняю свой вес. Какие слова он только не находил, чтобы я привыкла ходить с прямой спиной — и с тех пор у меня великолепная осанка, я не горблюсь даже тогда, когда мне совсем плохо. А как он, с его великолепной пластикой, передразнивал меня, имитируя некоторые мои неуклюжие движения, так что я, даже рассерженная, не могла удержаться от смеха — и научилась изящно ходить и двигаться, как фея — по крайней мере так называлась на языке пантомимики та походка, которую со мной отрабатывал Марк, — он в детстве занимался в самодеятельной студии.
