Кто же еще может ненавидеть меня так сильно, чтобы решиться на физическую расправу? Многие женщины меня не любят и завидуют мне, но не до такой же степени! До знакомства с Марком я вела себя как синий чулок: я была настолько не уверена в своей женской привлекательности, что предпочитала вести с мужчинами умные разговоры и слыла книжным червем. Жизнь с Марком совершенно меня изменила: я избавилась от своих комплексов и научилась нравиться мужчинам. Сейчас это моя вторая натура, я сознаю, что даже по телефону говорю с мужчинами совершенно иным тоном, нежели с женщинами. Я прекрасно отдаю себе отчет, что это в основном заслуга Марка и я должна быть ему вечно благодарна. Но как только я осознала свою привлекательность и это почувствовали окружающие, как меня вдруг невзлюбили представительницы одного со мной пола. Впрочем, слово «вдруг» тут неуместно, такого и следовало ожидать… Но факт остается фактом — женщины меня не любят, за очень редкими исключениями.

Были женщины, которые ненавидели меня без всякого повода, просто за то, что я существую. Ну, например, за то, что мужчины обычно встают, когда я вхожу в комнату. Или за то, что мне всегда уступали место на всяческих собраниях, куда у меня был обычай приходить самой последней. Или за то, что всегда находился желающий поднести мне до метро тяжелую сумку… А может быть, за то, что я никогда не унывала и не жаловалась на судьбу, как бы трудно мне ни приходилось. Никто не мог догадаться, что кроется за моей улыбкой, хотя бы в тот тяжелый для меня период, когда я приходила в себя после расставания с Марком.

Как раз в то время у меня появилась очень влиятельная недоброжелательница. Нина Евсеевна Сорока была в то время ученым секретарем Института экстремальной психологии, и именно в предбаннике ее кабинета сидела я тогда за пишущей машинкой. Говорят, что толстые люди обычно добры; Нина Евсеевна служила живым опровержением общепринятого мнения. Женщина ниже среднего роста, очень похожая на снеговика, слепленного из черного снега (она всегда носила черное, считая, очевидно, что это ее худит, и волосы у нее тоже были черные), состояла она из трех шаров: нижний большой шар — выпирающий живот и обтянутый черным сукном такой же круглый зад, средний шар — пышная грудь над перетянутой талией, и верхний шар, отделявшийся от среднего едва заметной шеей: круглое лицо, круглые глаза за круглыми же толстыми стеклами очков, волосы собраны в круглый пучок на округлой голове. Тогда ей было лет тридцать пять — сорок; она была профессорской дочерью и сделала неплохую карьеру: говорили, что она собирает материал на докторскую. К тому же она была замужем. Еще ходили сплетни, что у нее есть любовник — наш молодой заместитель директора по науке Карасин. Но я в это не верила: Карасин, молодой доктор наук, интересный и интеллигентный мужчина с хорошим вкусом, вряд ли опустился бы до Сороки, к тому же я слышала, что жена у него — красавица. Скорее всего Нина Евсеевна сама выдавала желаемое за действительное и распускала эти слухи.

Говорила Нина Евсеевна со всеми свысока, как будто читала нотацию, занудным и монотонным голосом: она была убеждена, что владеет абсолютной истиной в высшей инстанции. От нее исходила такая уверенность в себе, что не надо быть психологом, чтобы понять, что все это — от комплексов. Трудно дурнушке не озлобиться… Меня она сначала не замечала, я для нее была всего лишь очередной девчонкой на побегушках. Обратила она на меня внимание по весьма курьезному поводу: я печатала очередную победную реляцию института, адресованную в высокие сферы Академии наук, и машинально исправила ошибку в тексте. Прочитав докладную, она прибежала ко мне разъяренная:

— Вы допустили в тексте целых три ошибки, а я же вам говорила, что здесь это недопустимо. Перепечатывайте!

Тут возмутилась я. Я не профессиональная машинистка и вполне могу сделать одну-две опечатки на странице, но ткнула она меня носом как раз в свою собственную ошибку. Спокойным тоном я произнесла:

— Извините меня, Нина Евсеевна, но в этом случае ошиблись вы, а не я. В данном контексте слово «кампания» пишется через букву «а», поверьте мне как дипломированному филологу.

Она не знала, что сказать, прошипела что-то нечленораздельное и, схватив бумаги, скрылась у себя в кабинете. Докладную мне так и не пришлось перепечатывать. Зато теперь она цеплялась ко мне по любому поводу: я, дескать, слишком много времени провожу в разговорах (когда она заставала у моего стола молодых ребят из научных отделов); я слишком вызывающе, чуть ли непристойно одеваюсь (в летнюю жару, когда все девочки-лаборантки надевали белые халаты на голое тело, я позволила себе появиться на работе в платье с большим декольте, выгодно подчеркивающим грудь); всякие недоучки думают, что разбираются в сложных вещах, которые требуют специальных знаний (в связи с тем, что я отредактировала неудачно сформулированный абзац). Судя по ее замечаниям, она прекрасно была знакома с фактами моей официальной биографии, очевидно, сочла за благо с ней ознакомиться после той стычки из-за исправленного слова.

Но хуже всего было то, что она стала следить за мной как самый бдительный кадровик: стоило мне опоздать на пять минут, пойти покурить в середине рабочего дня или даже задержаться в каком-нибудь отделе, куда я относила бумаги, она была тут как тут, со змеиным выражением на жирном лице (эти понятия трудно сочетаются, но было именно так) и змеиным же шипением:

— Как я вижу, вы не имеете ни малейшего понятия о трудовой дисциплине!

Я быстро поняла, что травля должна, по ее замыслу, окончиться моим увольнением, и при первой же возможности сменила «чистое» место секретарши на менее почетную, но куда более меня устраивавшую должность лаборантки. Работать со зверями мне понравилось гораздо больше, чем с людьми. Хотя с Ниной Евсеевной мне приходилось иногда встречаться — мы ведь работали в одном здании. Особенно памятной для нас обеих оказалась та встреча под лестницей, когда я налетела на нее сверху на черной Ведьме — и сама при этом выглядела как ведьма.

Но это было так давно… Я развелась с Марком десять лет назад, значит, с тех пор прошло девять лет. Она меня терпеть не могла, но не настолько же, чтобы нанимать рэкетиров! Я не так давно видела ее на улице — еще более похожая на три шара, положенных один на другой, она катилась на своих коротких толстеньких ножках по тротуару, держа в обеих руках набитые продуктами сумки. Мы встретились как раз посередине улицы, на переходе: она посмотрела на меня, явно узнала, глаза ее на мгновение вспыхнули, но она тут же отвела взгляд в сторону. Постарела, в черных волосах показалась седина, чуть сгорбилась, но в ее взгляде я прочитала ту же самую старую злость.

Но все это глупости… Конечно, меня могут преследовать и враги моего брата, но для этого нужны очень серьезные основания. Насколько я знаю, он никогда не вел никаких дел с мафией, никогда не брал сомнительных кредитов, но мафия часто сама ищет и находит себе жертвы. И все же я только сестра, и притом двоюродная, для современных гангстеров гораздо большую ценность в качестве заложницы должна была бы представлять жена Юрия Алла, к тому же у него трое маленьких мальчишек. И все же надо еще раз обговорить все с братом.

Нет, ни до чего более-менее разумного я не могу додуматься… Может, у меня действительно аура такая, с порчей? И что еще там говорила цыганка? «Погибну от рук любимого!» Какая чушь!

Надо немедленно выбросить все это из головы и сесть за работу.

Следующие несколько дней мои преследователи не давали о себе знать, и постепенно мысли о них выветрились у меня из головы. Я вообще легко забываю о неприятном. В эту неделю я много времени сидела за своим компьютером и переводила. С Виолеттой мы изредка встречались, но уже не проводили вместе целые дни.

Петя регулярно звонил и сообщал, что очень занят. Один раз он даже заскочил с бутылкой грузинского вина — интересно, где он достал настоящую «Хванчкару»? — но на ночь не остался, заявив, что дела его «фирмочки» пошли в гору и у него с компаньонами назначена встреча «с очень важным человеком».