Я действительно устала, и еще мне надо было подумать. Сегодняшняя игра в мафию навела меня на кое-какие мысли. Если я хочу остаться целой и невредимой и при этом не сойти с ума от страха — чувства, доселе мне малознакомого, надо было действовать. И за этот вечер я продумала три возможных варианта, как и с чего начинать. Засыпая, я решила приступить к выполнению своих планов прямо с завтрашнего утра. Но все задумки вылетели у меня из головы, когда в три часа ночи меня разбудил телефонный звонок. Срывающимся голосом Николай Ильич сообщил мне, что Виолетта в реанимации.

Следующие сутки мне показались сплошным кошмаром. Приемное отделение обычной городской больницы «Скорой помощи», суета, стонущие пациенты на носилках, врачи в несвежих халатах с красными от бессонницы, воспаленными глазами… Тут же, в углу, на грязном кафеле копошились две подозрительные личности, все в крови, — это наша доблестная милиция подобрала двух жертв пьяной драки и привезла их вместо вытрезвителя в больницу, от греха подальше. Но оказать им первую помощь все равно было невозможно — при приближении санитара или медсестры они возбуждались, размахивали руками и выкрикивали сквозь зубы нечленораздельные угрозы. Их так и оставили валяться до тех пор, пока не протрезвеют.

Именно в этом чистилище я и встретилась с ошарашенным Николаем Ильичом. Когда наконец, с трудом поймав машину, я добралась до больницы, было уже полпятого утра. Николай Ильич, рядом с которым стоял неизменный Витя, пытался пробиться через заслон из трех медсестер и дежурного врача, требуя, чтобы его пропустили к жене, но не тут-то было. В больнице свои правила — в реанимацию посетителей не пускают. Я оттащила Аргамакова в сторону, усадила его на обитую клеенкой кушетку рядом с рыдающей девушкой и сама отправилась на переговоры с обозленным врачом, который, как выяснилось, дежурил уже вторые сутки подряд. Он уселся за телефон, и наконец мы узнали, что состояние Виолетты средней тяжести.

Оказалось, что вчера, после того как мы расстались, Виолетта потребовала от Вити поехать в ресторан. Витя, строго придерживаясь инструкций, данных ему хозяином, отказался и привез ее домой. Тогда она улучила момент, чтобы добыть спиртное: она послала его за своими любимыми сигаретами, а пока он отсутствовал, приобрела две бутылки коньяка в ближайшем коммерческом киоске. Впрочем, ей хватило и одной. Когда Николай Ильич в первом часу вернулся домой и заглянул в спальню жены (меня еще в самом начале поразило, что они спали в разных комнатах), то обнаружил, что та спит. Но что-то показалось ему неестественным, и он решил посмотреть на нее поближе. В какой-то момент ему почудилось, что Виолетта не дышит; он попытался ее разбудить, но без толку. Он позвал на помощь Витю, и они вместе попробовали привести ее в чувство, они уже поняли, в чем дело, — рядом с ее постелью валялась пустая бутылка. В конце концов Аргамаков, боясь потерять Виолетту, вызвал «скорую», которая приехала на удивление быстро. Фельдшер померил ей давление, которого практически не было, присвистнул, сделал укол, и ее увезли в больницу чуть ли не в коме.

В реанимацию, где Виолетта лежала под капельницей, нас так и не пустили. В восемь утра в холле перед отделением интенсивной терапии, где мы временно разместились, появился срочно вытребованный невыспавшийся Рафаил. Мы оба прекрасно понимали, что произошло: психотропные лекарства, которыми Рафаил лечил ее от так называемой депрессии, несовместимы с алкоголем. Аргамаков на него накричал: мы с Рафаилом в угрюмом молчании пережидали бурю. Рафаил действительно был в чем-то виноват: он недооценил состояние своей пациентки и неверно поставил диагноз, но у него были смягчающие обстоятельства. Улучив момент, я отозвала его в сторону:

— Не переживай так, ничего серьезного не произошло. Давление у нее уже почти в норме. Иногда такое состояние даже психологически полезно — это может послужить толчком к тому, чтобы она действительно начала лечиться.

Рафаил хватался за голову:

— Как я мог так ошибиться! Но ведь все ее жалобы были типичны для депрессии. Ни она, ни ее муж не скрывали, что она иногда пьет — когда тоска становится невыносимой.

— Иногда пьет! Ты просто не видел ее пьяной, тогда бы у тебя не было сомнений. Это я виновата — я не должна была отпускать их к тебе без меня или хотя бы по телефону дать тебе объективные сведения.

— Подумать только, такая обаятельная, такая красивая и холеная, кожа чистая, глаза не бегают, никаких отеков… Красивая, богатая, все при ней — я никогда не видел таких алкоголиков…

Конечно, когда я училась на психфаке, алкоголики были совсем другие. Такие алкоголички нам встречались только в романах Ирвинга Шоу. У бедных свои проблемы, у богатых — свои. Большинство пациентов Рафаила до сих пор относилось к неимущим слоям общества — как я уже писала, у него были твердые принципы: медицина должна существовать для всех.

Рафаил продолжал убиваться:

— Я должен был разглядеть алкоголизм за этим блестящим фасадом. Но она сразу вызвала у меня симпатию — женщина, потерявшая ребенка…

— Ты не представляешь, как пуста ее жизнь. Она пьет вовсе не из-за того, что потеряла ребенка, тем более еще неизвестно, чей он был. Она не любит мужа, говорит, что он импотент, у нее все есть, кроме того, что ей действительно надо… Впрочем, чего ей надо, она сама не знает. Повторяю, ничего страшного не произошло.

В полдевятого в отделении появилась заведующая, приятная женщина лет пятидесяти; уже в девять Аргамаков потребовал от нее, чтобы ему выдали на руки жену, как только она слегка оклемается, — он хочет перевести ее в приличную клинику. Заведующая спокойным тоном, выработанным за долгие годы общения с родственниками больных, возразила ему, что она не собирается рисковать здоровьем, если не жизнью своей пациентки и выпишет ее только тогда, когда сочтет нужным. В ее плавной, слегка монотонной речи можно было уловить термины типа: «алкоголизм», «сочетанное лекарственно-алкогольное отравление», «дезинтоксикация», — от которых Аргамаков заметно вздрагивал. В конце концов заведующая, несмотря на свои немалые габариты, грациозно развернулась и, взмахнув фалдами халата, скрылась за запретной дверью. К полудню Виолетта уже почти пришла в себя; сошлись на том, что ее подержат в отделении еще сутки на дезинтоксикации (об этом Рафаил договорился приватно) и затем вручат мужу, который далее может лечить ее, как хочет.

Я думала, что после такого фиаско Аргамаков откажется от услуг Рафаила, да и от моих заодно тоже. Ничуть не бывало! Как только банкир убедился, что Виолетта вне опасности, он сообщил Рафаилу, что тот может и дальше пользовать свою пациентку «с учетом вновь открывшихся обстоятельств», и даже извинился перед ним за слова, произнесенные в запальчивости.

— Я понимаю, что сам неосознанно ввел вас в заблуждение, но я и сам обманывался, — добавил он.

Со мной же он с того момента говорил очень сухо и холодно; это происшествие не добавило тепла и в мои отношения с Юрой.

Как назло, в тот день у партнеров было назначено важное совещание, и Аргамаков отказался перенести его, когда понял, что ничем сейчас не может помочь Виолетте, «дело есть дело», как он выразился. В убийственном настроении мы на его машине поехали на Ордынку; Юра с Женей уже обо всем знали. Первым делом брат отвел меня в маленькую темную комнатушку без окон, служившую нам кладовкой (когда-то здесь была павловская «камера молчания»), и устроил мне разнос. Естественно, в ответ на его обвинения я накричала на него как базарная торговка; вообще-то мне это несвойственно, тем более по отношению к Юре. У меня даже появились слезы на глазах. Единственное, что могло бы послужить мне извинением, это постоянное напряжение последних дней и бессонная ночь.

В мрачном расположении духа я машинально отправилась домой и только там поняла, что не могу сегодня оставаться одна. Мне надо было сделать то, что я давно собиралась сделать, — поехать к моей лучшей (и, кстати, единственной) подруге Кате и рассказать ей обо всем. Туда можно было отправиться даже без звонка: у Кати с Женей годовалый ребенок, и она никуда далеко от своей квартиры не отлучается. Но лучше было бы предупредить о своем приезде, и я как раз собиралась снять трубку и набрать ее номер, когда раздался резкий зуммер. Я вздрогнула: нервы мои были напряжены до предела, и я почувствовала, что еще немного — и разобью аппарат вдребезги, столько неприятностей он мне принес в последнее время!