В конце концов он окончательно решил вложить в компьютерный бизнес капиталы, которые у него тогда действительно были. Но тут его черт попутал: старый товарищ предложил ему предварительно эти деньги прокрутить. Дело, о котором он говорил, казалось абсолютно беспроигрышным — речь шла о поставках шампанского, а навар ему пообещали огромный. Скряжников не выдержал искушения — слишком уж большая ожидалась прибыль. Увы, дело лопнуло, французское шампанское из Бердичева на русско-украинской границе вдруг повернуло в другую сторону и исчезло, просто растворилось в безбрежных пространствах СНГ, а вместе с ним и скряжниковские капиталы, и наши предполагаемые инвестиции…

Так что основные надежды компаньоны по-прежнему возлагали на Аргамакова. Поэтому они постоянно приставали ко мне с расспросами о лечении Виолетты и требовали чуть ли не бюллетень о состоянии ее здоровья, надеясь, что если она перестанет пить, то Николай Ильич на радостях все подпишет. Ей-богу, если бы я на самом деле не симпатизировала Виолетте, то могла бы ее просто возненавидеть — настолько Юра с Женей мне надоедали.

В один из напряженных дней на мою голову свалился еще один алкоголик, на этот раз у меня дома, или, вернее сказать, у меня в доме. В тот вечер с Ордынки на родной Юго-Запад меня привез Витя, и не успела я войти в квартиру с полной сумкой продуктов (на этот раз, наученная горьким опытом, я попросила Витю подождать меня у магазина), как раздался требовательный звонок в дверь. На мой робкий вопрос «Кто там?» последовал решительный ответ:

— Это я, Марина!

И я открыла дверь, даже не сообразив, что она может быть не одна — чего стоит киллерам заставить слабую женщину сказать все что угодно, приставив ей нож к горлу?

Но это действительно была моя соседка Марина, миниатюрная женщина лет тридцати пяти с детской челочкой и хвостиком, и притом одна. Она вошла в прихожую и тут же вывалила на пол ворох одежды, которую держала в руках. При ближайшем рассмотрении куча тряпья состояла в основном из мужских брюк, из-под которых выглядывал случайно затесавшийся нечищеный ботинок.

Я не удивилась: я знала, что Марина не сошла с ума, а просто борется с очередным запоем мужа. Однако что-то, наверное, у меня на лице все-таки отразилось, потому что она тут же заявила:

— Извини, но это ненадолго: на день-два, не больше. Там еще кое-что осталось, сейчас принесу, — и, повернувшись, она быстро направилась к лестнице, не дожидаясь моего ответа.

Марина и Саша в обычное время — милая и интеллигентная супружеская пара, живут они дружно и почти неслышно — так они замкнуты друг на друге. Но периодически, несколько раз в год, Саша уходит в запои, и все меняется. Раньше с Мариной буквально на следующий же день после появления в доме бутылок происходило полное превращение: вместо счастливой и довольной жизнью женщины появлялась страдалица с мученическим взглядом и еле слышным голосом. Один ее вид вызывал сочувствие, и все ее жалели; кто-то из соседей и привел ее ко мне два года назад, во время одного такого «приступа Сашиной болезни», как деликатно выражалась Марина.

Марина тогда уселась на краешек стула и начала монотонным голосом рассказывать бесконечную историю Сашиных запоев; на глазах у нее были слезы. Послушав несколько минут, я прервала ее:

— Марина, в вашем изложении все выглядит как вселенская трагедия. Конечно, очень неприятно, что Саша пьет, но это не самое страшное на свете. Главное, он жив.

Дальше я ей объяснила, что из всех возможных вариантов поведения она выбрала самый неправильный, и связала ее с Рафаилом. Через некоторое время они справились с Сашей, и Марина снова радовалась жизни.

Только когда Саша запил снова, мне показалось, что мы с Рафаилом немного перестарались, работая с Мариной и разъясняя ей, как должна себя вести жена алкоголика, чтобы помочь мужу избавиться от алкоголизма. Вместо смиренной мученицы, которая покорно смотрит, как Саша продает последнее, и чуть ли не сама бегает за спиртным, Марина превратилась в суровую воительницу — другими словами, она вела себя с запившим мужем как самая отъявленная стерва. После двух дней запоя она отбирала у супруга все брюки и обувь, так что он просто физически не мог выйти из квартиры, и, не обращая внимания на все его мольбы, угрозы и проклятия, сторожила его до тех пор, пока он не соглашался на визит нарколога, прекращавшего приступ. Несколько раз она пыталась его закодировать, но этого хватало ненадолго.

А так как я принимала во всем этом участие, то мужнину одежду она сносила, естественно, ко мне — куда же еще? Что ж, придется выделить в стенном шкафу место для Сашиных вещей.

Пока я раздевалась, снова раздался звонок, и я открыла дверь в полной уверенности, что это Марина. Но на пороге стоял Петя, Петя, о котором я уже успела позабыть, с букетом в руках. Забыв поздороваться, он с изумлением уставился на брюки, в беспорядке валявшиеся у его ног. Наконец, обретя дар речи, спросил:

— Чье это?

Но ответить я не успела, потому что в прихожую влетела запыхавшаяся Марина со стопкой тренировочных костюмов и нижнего белья и бросила ее туда же, на пол.

— Я унесла из дома свои штаны тоже, в прошлый раз он умудрился натянуть на себя мои легинсы и выбежать в таком виде. Представляешь, что с ними стало! Агнесса, пойдем со мной, я хочу снять с него трусы, но одна не могу справиться. Иначе он доберется до Васи, алкаша со второго этажа.

Тут она заметила ошеломленно рассматривавшего ее Петю и, вместо того чтобы смутиться, обрадовалась:

— Как хорошо, что у тебя мужчина! Вас, кажется, зовут Петя?

Петя подтвердил, что он действительно Петя.

— А я Марина с девятого этажа. Пожалуйста, пойдемте со мной, вы здоровый парень, это как раз то, что надо.

Петя вопросительно на меня посмотрел и по выражению моего лица понял, что другого выхода у него нет. Нехотя он подчинился, и мы, игнорируя лифт, поднялись на два этажа по лестнице. Марина открыла дверь их однокомнатной квартиры своим ключом — недавно она сменила замки, так что теперь Саша не мог отпереть дверь изнутри, так же, как, впрочем, не мог и забаррикадироваться в квартире, когда Марина выходила.

Мы успели увидеть Сашу только мельком; он стоял на пороге комнаты, слегка покачиваясь, пытаясь сфокусировать взгляд. Его туманные, почти бессмысленные глаза равнодушно скользнули по мне и Пете и вдруг, когда остановились на Марине, в них появился ужас. С жалобным криком, скорее даже писком, который совершенно не соответствовал его атлетическому сложению и немалому росту, он кинулся в ванную и там заперся.

Минут пятнадцать мы с Петей оставались в их квартире, давясь от рвавшегося наружу смеха и наблюдая, как Марина через дверь уговаривает его выйти, на что он отвечал неизменно:

— Нет, ни за что.

— Открывай, или мы сейчас выломаем дверь!

Тут я испугалась, что она действительно заставит нас выламывать дверь, и сказала, что мы с Петей помочь, очевидно, ничем не сможем, но всецело в ее распоряжении на всякий пожарный случай. И мы ушли, скорее убежали.

Оказавшись у себя в квартире, мы наконец дали себе волю и всласть нахохотались. Я собрала Сашины вещи с пола и зашвырнула их в стенной шкаф. Я наконец обратила внимание на Петины цветы и поставила их в вазу. Это были гвоздики, обычные красные гвоздики, официальные цветы, которые дарят по формальным поводам. Не голландские хризантемы, которые я так люблю и которые были привязаны к адской машине на ручке моей двери. Интересно, неужели Петя уже успел забыть мои вкусы? Может, это и к лучшему?

Я была рада вмешательству Марины — если бы не она, мы с Петей чувствовали бы себя скованно. Эти гвоздики… Когда он в последний раз приходил ко мне с цветами? Его приход больше похож на официальный визит, чем на посещение близкой подружки, «моей герлфренд», как он любил меня называть.

Но пока все эти мысли проносились у меня в голове, мы продолжали смеяться. Я рассказала Пете предысторию Марининой героической борьбы с алкоголизмом мужа. Больше всего его поразил нескрываемый ужас Саши при виде своей миниатюрной жены: