Наутро мы встали очень рано, часов в семь, — Петя куда-то торопился. Я накормила его завтраком и проводила, а потом снова улеглась и наслаждалась чтением, лежа в постели. Настроение у меня было абсолютно праздное, мне не хотелось ничем заниматься, было только одно-единственное желание: валяться весь день в постели и читать какие-нибудь легкие романы. Но дела есть дела: зазвенел телефон, и Юрий сообщил мне, что Аргамаковы вернулись вчера поздно вечером и ждут меня сегодня в час. Поэтому я заставила себя встать, лениво оделась, еще более лениво попила кофе, привела себя в порядок и вышла из дома.

К моему глубочайшему изумлению, со скамейки возле подъезда, на которой обычно собираются посудачить старушки, мне навстречу поднялась знакомая фигура — Аркадий. На лице его было нетипичное для него выражение, очевидно, он волновался.

— Я давно тебя тут поджидаю, — сообщил он вместо приветствия.

Погода соответствовала моему настроению: от вчерашнего мокрого снега не осталось и следа, солнышко заметно пригревало, небо было ясным, если можно назвать ясным небо над дышащей всякими испарениями Москвой. Мне в новой накидке стало жарко, а Аркадий вряд ли мог замерзнуть в такой теплый день, даже если ждал меня больше часа. Так что это ожидание вряд ли могло сказаться на его здоровье.

— Очень приятно, но почему ты не позвонил? Я могла сегодня не выйти вообще.

— Если бы ты не вышла еще в течение часа, я бы набрался храбрости и позвонил тебе в дверь.

Набрался храбрости? Это что-то новое. Он действительно волнуется, иначе он не преминул бы заметить мою обновку.

— Жаль все же, что ты не догадался мне позвонить, я сейчас спешу, у меня свидание.

— Разумеется, деловое?

— Увы…

Но он не поддержал моего игривого тона.

— Нам обязательно надо поговорить!

— Тогда тебе придется проводить меня до метро.

Он пошел рядом, заглядывая мне в глаза.

— Извини, что я тебе не позвонила, но я не знала, что Анна Сергеевна умерла, меня не было в Москве. Мне действительно очень жаль…

— Главное, что она не мучилась. Она прожила хорошую жизнь и не такую уж короткую.

Человек умирает, и те, кто его знал, говорят вежливые, ничего не значащие фразы, делая вид, что скорбят. Но я практически была незнакома с Анной Сергеевной, а Аркадия она явно раздражала, несмотря на его игру в любящего племянника. К тому же, насколько я знала, он был единственным ее наследником — а вдова академика была женщиной не бедной даже по нынешним временам.

— Что ж, все мы там будем…

Мы помолчали для приличия, и наконец он задал вопрос, ради которого и пришел:

— Агнесса, ты выйдешь за меня замуж?

Мое тело еще помнило ласки Пети, а душа не остыла после столкновения с нравами новых русских в ресторане. Я ответила прежде, чем успела подумать:

— Нет!

Нет, я не смогу жить и спать с человеком, к которому не чувствую ни малейшего влечения и который все время будет думать о том, сколько он сегодня «недонажил».

Аркадий переменился в лице, и я поспешила смягчить резкость своего ответа:

— Аркадий, мы знаем друг друга столько лет, и мы с тобой такие хорошие друзья… Через некоторое время, может быть, что-нибудь изменится — и тогда, в другой раз…

— Другого раза не будет.

Он остановился, и я остановилась вместе с ним.

— Извини, Аркаша, я действительно опаздываю, я должна идти.

— Прощай! — Голос его прозвучал драматически, он повернулся и зашагал от меня прочь.

Куда? Не оставаться же ему вечно в моем спальном районе, все равно ему надо спускаться в метро, да и поймать машину гораздо легче на проспекте Вернадского, чем в глубине квартала. Дурачок, надо же ему было выбрать для очередного предложения такой момент, когда я тороплюсь! Вечером я бы вывернулась как-нибудь, и мой отказ прозвучал бы не так обидно. Но ничего, ему не в первый раз, оклемается. Но, боюсь, в течение полугода я его не увижу.

Как раз именно в этом я оказалась не права.

И с этого дня началась наша с Виолеттой эпопея — наши хождения по всевозможным врачам, ясновидящим, экстрасенсам, колдунам и магам.

Николай Ильич казался мне человеком, бесконечно влюбленным в свою жену. Ему было пятьдесят шесть лет; насколько я поняла, у него до Виолетты была семья. Встретив однажды Виолетту, он потерял голову, бросил все: дом, жену, с которой прожил много лет, двух детей — и нырнул в омут вниз головой.

А Виолетта и была как омут, в котором исчезало все: деньги, страсти, обычная человеческая жизнь. Но ее нельзя было назвать жадной, нет, она была естественной во всех своих потребностях: она прекрасно понимала, какое она сокровище, и требовала для себя соответствующего обрамления.

Я много узнала о ней за дни, проведенные с нею вместе. Иногда, под настроение, она охотно рассказывала о себе, но, бывало, резко обрывала разговор. У меня создалось впечатление, что замолкала она не потому, что боялась поведать мне слишком много, а из-за того, что не хотела копаться в каких-то своих болезненных воспоминаниях.

Иногда она меня просто поражала. Как-то раз мы с ней зашли в офис к Юрию — Аргамаков позвонил ей с утра домой и попросил что-то ему туда подвезти. На Ордынке царили суета и беспорядок — начальству в тот день предстояло важное совещание, и бумаги пришлось срочно переделывать. Но у Милочки вдруг разболелся зуб, и она отправилась к врачу, а Лена, секретарша Жени, вообще не пришла — она лежала дома с больным горлом и высокой температурой. За компьютером в приемной расположился Юрий, отчаянно чертыхаясь и пытаясь найти в Милочкиных файлах нужную ему форму. Тут же стоял Женя, озадаченно почесывая затылок. В кабинете у Юрия сидел Аргамаков с хмурым лицом; весь его вид — поджатые губы, взгляд исподлобья — свидетельствовал о неодобрении, с которым он относился к суматохе, устроенной его молодыми и неорганизованными компаньонами.

Я, как всегда, не смогла удержаться и отпустила язвительное замечание насчет сильных мужчин, которые никак не могут справиться с такой простой женской работой, и, вздохнув, приготовилась сменить брата за секретарским столом. Но мне не пришлось этого делать: Виолетта подошла к Юрию, при виде нас поднявшегося на ноги, и, небрежным жестом подвинув его, уселась на его месте. Пальцы ее, унизанные дорогими кольцами, так и замелькали, браслеты на тонких запястьях зазвенели в такт быстрым движениям; казалось, клавиатура в ее руках ожила. Это было необычное зрелище — богатая холеная женщина в распахнутом, чересчур элегантном для этой конторы пальто, под которым виднелось тонкое платье самого неделового вида, за компьютером, с серьезным видом углубленная в работу. Милочке и не снилась та скорость, с которой работала Виолетта. Через полчаса все необходимые документы были подготовлены заново и напечатаны; в них не было ни единой ошибки, хотя, как мне показалось, она ни разу не проверила набранный текст.

В этот день, когда мы с ней ушли, оставив наших мужчин в состоянии легкого обалдения, я прекрасно поняла, каким образом Аргамаков, человек хладнокровный и опытный, мог влюбиться в нее по уши, — она не только была до неприличия красива, но и обладала тем качеством, которое по-английски называется «efficiency». Мне всегда было трудно передать смысл этого выражения на русском языке, для этого приходилось использовать слишком много понятий: компетентность, умение, проворство, — словом, она оказалась в высшей степени профессиональным референтом. Я считаю себя профессионалом и уважаю профессионалов, чем бы они ни занимались, и после этого случая стала относиться к Виолетте намного лучше.

К тому же она была, несомненно, умна и образованна. Ей было уже двадцать шесть, хотя на вид можно было дать меньше, пьянка еще не успела отразиться на ее внешности. С утра с ней можно было говорить о чем угодно, от поэзии трубадуров (моя маленькая слабость) до особенностей конструкции двигателя «роллс-ройса». Этот вопрос она как-то раз со знанием дела обсуждала с нашим ангелом-хранителем Витей, который по совместительству был еще и нашим шофером и водил ее «опель»; как я поняла, Витина любовь к автомобилям доходила чуть ли не до фанатизма, он даже принимал участие в викторине «Автошоу».