Позже я убедилась, что это одно из замечательных свойств его характера — быстро приходить в хорошее настроение при малейшей удаче и по мельчайшему поводу. Зато когда он был не в духе, то не успокаивался до тех пор, пока все окружающие не приходили в столь же плачевное состояние. Целых два года этим единственным окружающим была я.
Возле Кинотеатра повторного фильма мы с ним зашли в кафе, где подавали зажаренных на гриле цыплят и коктейли; есть я не хотела, и он взял нам по коктейлю с шоколадкой. Мы долго цедили бесцветную и довольно отвратную на вкус жидкость через соломинку, рассуждая на общие темы, не опускаясь, правда, до разговоров о погоде. Он был интересным собеседником, но уже на втором коктейле поскучнел, явно что-то обдумывая… Мне было смешно: я-то прекрасно понимала, что он разрабатывает план действий с одной-единственной целью — каким образом затащить меня к себе? Я готова была ехать с ним хоть сейчас, но надо же соблюдать правила игры! Он завел речь об альбомах, которые лежат у него дома; он называл чуть ли не самые модные и запретные в то время в Москве имена (мы жили тогда то ли при Андропове, то ли при Черненко): Босх, Кандинский, Сальвадор Дали… Я проявила живейший интерес к этим художникам, и мы долго говорили о сюрреализме и о том, чем искусство психически нормальных (ой ли?) сюрреалистов отличается от творчества душевнобольных. Нельзя было сказать, что эта тема слишком волновала Марка; видно было, что думает он вовсе не о сюре, а о самой банальной реальности. Увидев, что в моем бокале показалось дно, он предложил взять еще по коктейлю. Я отказалась; у меня и так кружилась голова, я боялась, что опьянею, а кофе в кафе, как водится, не было. Я рвалась на поиски приключений и сочла, что раз мы оба втайне мечтаем об одном и том же, то этот этап игры можно считать завершенным. Медовым голосом я произнесла:
— Слушай, мне тут надоело… Поедем лучше к тебе — я давно мечтала увидеть Дали в естественных красках, а не его жалкую имитацию!
Тут Марк на глазах расцвел. Я никогда до того не видела, чтобы у мужчины так в одно мгновение изменилось настроение. Он сразу же вскочил, помог мне подняться и вывел на улицу.
Солнце, чуть склонявшееся к горизонту, било в глаза. Как только мы вышли из прохладного полуподвала, Марк схватил меня за руку. И тут произошел один из самых смешных эпизодов в моей жизни. Попробуйте поймать в Москве машину, если голосовать вам мешает дама, от которой вы боитесь отойти хоть на шаг! А он действительно боятся выпустить мою руку, и мы так и ловили такси вдвоем. В те времена москвичи в основном ездили на такси, а не на частниках. Я сохраняла на лице пристойное выражение, внутренне помирая от смеха, а он с самым озабоченным видом высматривал зеленые огоньки среди проносящихся мимо нас на полной скорости машин. Увы, как только он, таща меня за собой, как баржу на буксире, добегал до свободной машины, она уже уезжала далеко вперед. Естественно, вытащить меня на мостовую он не мог, а на поднятую на тротуаре руку водители не реагировали. Марк метался со мной с одного угла на другой, с улицы Герцена на Тверской бульвар, то и дело пересекая газон перед громадиной ТАСС. Бедняжка! Он так боялся выпустить из рук добычу, за которой столько времени гонялся, что сразу не мог сообразить, что она сама, добровольно, идет в его сети!
Эта охота на такси продолжалась минут пятнадцать, пока к нам сама не подъехала машина с зеленым огоньком. С облегчением вздохнув, Марк открыл заднюю дверцу, усадил меня на сиденье и только после этого на мгновение выпустил мою руку. Впрочем, усевшись рядом со мной, он тут же снова схватил меня за запястье. Ехать было недалеко. Вышли мы в том порядке, который гарантировал, по мнению Марка, то, что я не убегу: он расплатился, не выходя из такси, потом вышел сам, подал мне руку и повел, вернее, потащил меня к себе. Мы вошли в подъезд, где было совершенно темно — очевидно, перегорели пробки или мальчишки вывернули лампочки, — и на ощупь кое-как добрались до второго этажа. В кромешной тьме он умудрился одной рукой попасть ключом в замочную скважину (ключ он приготовил заранее) и открыть дверь; только впихнув меня внутрь, он выпустил мою руку. На лице у него была счастливая улыбка — как у кота, который искусными маневрами загнал мышку туда, где она оказалась в полной его власти; мне очень хотелось рассмеяться, и пришлось собрать всю силу воли, чтобы удержать на лице серьезное выражение.
Я огляделась; это была небольшая двухкомнатная квартира, как она была обставлена, я даже не поняла, потому что первое, что бросалось в глаза, были книги. Книги были повсюду, даже небольшая передняя вся была заставлена ими — вдоль одной из стен и под потолком шли стеллажи. Позже я узнала, что книги были страстью всей его семьи, причем здесь их не только собирали, но даже читали. В большой комнате, где обитали родители Марка (в тот момент, как впоследствии выяснилось, они работали за границей), книги валялись повсюду — на столах, табуретках, стульях, разве что не на полу: видно было, что в шкафах они давно не помещаются. Когда я зашла в ванную, чтобы привести себя в порядок, то даже удивилась, что там не было никакой литературы.
Вслед за Марком я вошла в его комнату; меня приятно удивило, что здесь было прибрано и уютно. Одну стену целиком занимала красивая книжная стенка, забитая дорогими книгами в хороших переплетах. Я села в стоявшее у письменного стола кресло. Марк вытащил откуда-то альбомы, о которых шла речь, это действительно было чудо полиграфии, которое простым смертным в Союзе не могло и присниться. Меня позабавило, что он не положил их передо мной на стол, а унес в дальний угол комнаты, где стояла широкая софа, накрытая строгим зеленым покрывалом, как бы призывая меня присоединиться к нему на этом просторном ложе. Я улыбнулась и перешла на софу.
Так состоялось мое первое знакомство с Дали: полулежа, голова к голове, мы с Марком медленно перелистывали страницы альбома. Он смотрел в основном на меня, а не в книгу и изредка отпускал какие-то замечания насчет Гала[4]. Я заметила, что дыхание у него постепенно учащается. Он встал и принес с кухни бокалы, куда налил «клюковку» — это был единственный напиток, оказавшийся у него в баре. Потягивая на удивление крепкую настойку, я поняла, что это для меня слишком, и попросила кофе. Марк вздохнул: чувствовалось, как ему не хочется уходить из комнаты, где его стараниями уже была создана интимная атмосфера и все располагало к дальнейшему сближению. Я сдержала улыбку, встала и пошла за ним на кухню: мне нравилось слегка его мучить и держать в состоянии неуверенности — удастся или не удастся? — я-то для себя давно решила, что раньше утра из этого дома не уйду.
Кофе немного прояснил мне голову — не то чтобы она не кружилась, нет, кружилась, но теперь уже не от алкоголя, а только от присутствия Марка и какого-то особого присущего ему запаха — очень мужского. Я вдруг вспомнила, что мы еще ни разу не поцеловались, и решила, что это немедленно надо исправить. В общем, когда мы снова вернулись в комнату, нам уже было не до Босха. А софа оказалась действительно очень уютной и, главное, удобной… Последнее, что мне ясно запомнилось из событий того вечера, — это торжествующее выражение на лице Марка, ликование мужчины, одержавшего победу. Он так никогда и не узнал, какая легкая это была победа, — ведь еще в тот момент, когда я услышала его голос в телефонной трубке, мне стало понятно, чем кончится наша встреча. Но уже тогда я обладала частичкой женской мудрости — я знала, что для мужчины ценно только то, чего он долго и упорно добивается.
Как вы уже поняли, я не из тех, кто вечно ждет своего волшебного принца, отвергая всех обычных мужчин, которые обращают на них внимание. К чему и для кого хранить свою добродетель? Как говорит одна моя любимая литературная героиня, люди сильно переоценивают состояние непорочного девичества[5]. Мне уже исполнилось двадцать два года, и я давно рассталась с той преградой, которая одна только и отличает девушку от женщины. Конечно, я могу показаться легкомысленной особой, да, наверное, я такая и есть. Но в одном я убеждена: любовь часто приходит не до, а после. Во всяком случае, именно так произошло тогда с нами.
