Но дело не ограничивалось только этим — он безжалостно высмеивал мою, надо честно признать, не всегда безупречную манеру одеваться. Как он вышучивал мои новые вельветовые брючки — последний писк моды, — в которых мои ноги казались кривоватыми (что имело под собой реальное основание), чуть ли не кавалерийскими! С тяжелым сердцем я выбросила эти штаны и с тех пор все время следила за тем, как я хожу, как ставлю стопы при ходьбе, — и сейчас всем знакомым мужчинам мои ножки кажутся чуть ли не идеальными. А моя любимая шляпка-таблетка, которую он с самыми лучшими намерениями швырнул прямо в лужу! Согласна, что она была слегка претенциозна и явно меня старила, но мне до сих пор ее жалко. А как он издевался над моими неумелыми попытками заняться макияжем — и я в конце концов научилась краситься так, чтобы выглядеть лучше, а не хуже, чем я есть в действительности.
Когда я каждое утро смотрю на себя в зеркало и нравлюсь себе, когда я иду по улице и ловлю на себе то восхищенные, то откровенно похотливые взгляды мужчин, я прекрасно понимаю, что во многом это заслуга Марка. Казалось, ему нравилось это занятие — окончательная отделка уже не совсем гадкого утенка, завершающая его заключительное превращение в лебедя, и особенно ему нравилось любоваться достигнутым результатом.
Я могла смириться со всеми его шуточками и довольно-таки язвительными замечаниями только потому, что мы обладали великолепным чувством юмора, и оно нас спасало. Оно очень долго спасало наш брак — до тех пор, пока спасать стало нечего.
Сейчас, когда с момента нашей встречи прошло двенадцать лет и почти десять лет, как мы расстались, я понимаю, что мы оба в этом виноваты, но моя доля вины все-таки больше. Марк оказался очень требовательным мужем — нет, не в том аспекте, в котором об этом говорят фригидные дамы, — в этом плане мы удовлетворяли друг друга до самого последнего момента. Просто он требовал, чтобы жена была дома, когда он приходит с работы, чтобы на столе всегда был обед и чтобы жена понимала и принимала его маленькие прихоти. Я тогда считала его поведение эгоистическим, сейчас я понимаю, что нормальная жена сочла бы его чуть ли не идеальным мужем.
Но я не могла быть нормальной женой — я еще тогда до этого не дозрела. Сейчас, может быть, все было бы по-другому, но в то время я считала, что замужество не должно быть более деликатным названием рабства, а под рабством я понимала прикованность к дому. Нет, я и тогда не была ярой феминисткой, я просто считала свое право на реализацию своих стремлений более важным, чем мир в семье. Я всегда была энергичной, и мне не трудно было убрать в доме, приготовить обед и так далее. Но я совершенно не понимала, почему муж не может сам подогреть себе обед, если жена поступила на вечерний факультет. Не гуляю же я в конце концов, а учусь!
Конечно, Марк тоже был хорош — он-то не желал считаться с моими прихотями! Он считал, что жена — это то, что целиком принадлежит ему; пока мы жили с ним в гражданском браке, он старался не показывать свои собственнические инстинкты — тогда я могла еще уйти в любой момент, теперь же я была его вещью… Во всяком случае, именно эти слова я как-то бросила ему в лицо во время ссоры.
А ссорились мы гораздо чаще, чем мне это доставляло удовольствие. Когда у Марка было плохое настроение, он бывал просто невыносим. К сожалению, был один фактор, который неизменно приводил его в дурное расположение духа: он ненавидел рано вставать, а ему приходилось каждое утро приходить на работу в свое издательство к десяти утра, вообще-то к девяти, но на это его уже никак не могло хватить. Я сама сова, но Марк — сова в квадрате, если не в кубе. Каждое утро повторялось одно и то же: я вставала по звонку будильника, тормошила его, умывалась и пыталась его разбудить, делала зарядку — танцевала под очень громкую музыку — и одновременно стаскивала с него одеяло, наконец готовила завтрак и буквально тащила его, заспанного, едва продирающего глаза, на кухню.
Как-то раз мне не удалось его поднять: он пробормотал что-то вроде: «Мне сегодня к двум», зарылся поглубже под одеяло, прикрыл голову моей подушкой и уже ни на что не реагировал. Я в тот день торопилась, поэтому оставила его досыпать, а сама убежала. Вечером он устроил мне разнос: оказывается, у них в отделе была с утра проверка, и его ожидали крупные неприятности; виноватой во всем, естественно, оказалась я.
Кормить его завтраком было адской мукой: он беспрерывно ворчал: это невкусно, в этом слишком много холестерина, очевидно, я пытаюсь его отравить… Я все стоически терпела и молчала, но как-то раз, когда он заявил, что оладьи сгорели и несъедобны, я схватила сковородку и швырнула их ему прямо в лицо. Сейчас, наверное, я бы их просто выкинула и быстро поджарила яичницу, но в то время я еще не умела справляться со своими эмоциями. Кстати, это не самое худшее воспоминание моей жизни: Марк успел увернуться и схватить меня за руку, я отбивалась и чуть не умудрилась его укусить. Словом, мы просто подрались, а физический контакт неизбежно приводил нас к одному и тому же… Очень скоро мы забыли и о злосчастных оладьях, и обо всем на свете вообще. В этот день мы оба опоздали на работу, но ничуть об этом не жалели.
У меня было очень мало времени — с утра на работу, потом на психфак, приходила домой я поздно и бросалась делать домашние дела, а Марка это выводило из себя — он жаждал моего общества, чтобы обсудить со мной свои проблемы. Мои проблемы его волновали мало. Несколько раз он предлагал мне уйти с работы и только учиться, но разве могла я согласиться быть содержанкой, пусть даже собственного мужа? (Сейчас я понимаю, какой я была дурой.)
К тому же он начал меня ревновать. Так как они с Юрой сразу не понравились друг другу, то я перестала брать его с собой, отправляясь в гости к брату, а видеться с ним я привыкла часто и менять свои привычки ради Марка не собиралась. Естественно, что у Юры, который тогда еще не был женат, я всегда встречала его друзей — вернее, наших общих с ним друзей. Несколько раз Марк заходил за мной к брату и видел, что я провожу время в веселой компании; ему это очень не нравилось. Особенно ему не понравился один из Юриных друзей, Виталик, который смотрел на меня слишком нежными глазами. Не могу отрицать, что Виталик был в меня влюблен: после встречи с Марком и замужества я расцвела, и меня заметили многие, кто до того не замечал, в том числе и Виталик, который знал меня с детства. Не то чтобы я его поощряла, но редкая женщина может отказаться от лишних поклонников, а Марк совершенно не понимал разницу между легким флиртом и серьезным увлечением. Как-то раз он устроил мне скандал по этому поводу и запретил бывать у брата, но разве тогда я, со своим стремлением к независимости, могла смириться с какими-либо запретами?
Сейчас, вспоминая всю эту историю, я ругаю себя — какие же я делала глупости! Неужели я не могла пореже встречаться с братом и изредка брать к нему Марка, только чтобы его душа успокоилась? Теперь-то я, рассматривая ту ситуацию с высоты своего жизненного опыта, прекрасно вижу, как мне надо было поступить, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Увы, в то время я, несчастный ягненочек, не уберегла свою шкурку…
Как-то я должна была быть на лекции, но на меня напала дикая лень. Идти домой тоже не хотелось, и я направилась прямиком к Юре, который жил тогда на Полянке, не так далеко от старых зданий университета — всего лишь несколько остановок на троллейбусе. Попала я к нему как раз вовремя: мои тетя и дядя отправились в театр, а Юрины приятели, воспользовавшись случаем, устроили импровизированную вечеринку. Меня тут же сослали на кухню, как единственную женщину, а Виталик вызвался быть моим добровольным помощником. На кухне нас и застал Марк в весьма двусмысленной ситуации: в руках я держала большое блюдо с пирогом, только что вытащенным из духовки, а Виталик пытался меня поцеловать, пользуясь тем, что руки у меня были заняты.
Марк осторожно взял у меня блюдо, поставил его на стол и влепил мне пощечину, так что я даже пошатнулась. Виталик попытался было за меня заступиться, но в эту минуту прибежал Юра, оценил ситуацию и начал всех успокаивать. Но не тут-то было — Марк заставил меня одеться и тут же уйти. По дороге домой мы молчали, зато потом проговорили весь вечер и всю ночь. Щека у меня пылала, и первый раз за все время нашего знакомства я просто ненавидела Марка. Он обвинял меня в измене, я все отрицала, а потом мне это надоело, и я согласилась: да, я была любовницей Виталика. Под утро он ушел курить на кухню и сидел там, мрачно глядя в окно, а я прикорнула в комнате родителей. Я очень устала и незаметно для себя заснула, а когда проснулась, Марка уже не было. Я собрала свои вещички и вернулась к маме.
