Тони Паваротти отпинывает первую табуретку, отчего у приговоренного срывается то ли одна, то ли сразу обе ступни. Вякнув горлом, он дергается и раскачивается так резко и необузданно, что сшибает с табурета своего товарища, обрекая его таким образом на смерть секундой раньше. Они оба дергаются и раскачиваются, скрипят веревки, а я смотрю на них и смотрю меж ними на белого человека, при этом у меня самого шея начинает гореть, резаться и кровоточить, а череп накачивается тяжелой пульсацией крови, словно шар – водой. Эти двое все дергаются. Всему виной ковбойские фильмы. Люди думают, что повешение происходит, как только заканчивается музыка. Не зная при этом, что если не обламывается шея, то процесс может затянуться, и надолго. Сейчас так и происходит, а потому женщины начинают расходиться спинами назад в темноту. Головы у тех двоих разбухают от жуткого прилива крови. От кислородного голодания не выдерживают легкие, и болтаться эти двое несчастных перестают. Но они еще не умерли. Я знаю. Не знаю, как и почему, но знаю. Знаю из чувства, что внутри и снаружи них, и просто глядя на их шеи.
Тот белый человек-даппи все еще там. Я смаргиваю, и он уже со мной в машине. Я и двое других, которых я знаю, но не могу вспомнить, и мы на дороге – на мосту через море, – только за рулем не Паваротти, а кто-то другой. Мы с ним знакомы, потому что он шутит о дурацкой лошади, которую я купил год назад, а она до сих пор не выиграла ни одного заезда. Что вообще-то не вяжется со смыслом, так как лошадь я себе купил всего неделю назад. Но когда я говорю, меня никто не слышит, потому что в машине я тоже разговариваю и вижу там сам себя за разговором, слышу даже собственные слова насчет лошади и то, как я говорю сам себе, что лошадь-то купил всего неделю назад.
Тела теперь качаются на ветру, хотя по-прежнему не в такт. Все разошлись: ушли женщины, ушли мужчины, ушла ночь, посерело небо, и подняли свой гвалт чайки. А белого человека я не вижу. Мы в машине. Сейчас мы в машине, только она давно остановилась. Мы держим путь к Каналу Макгрегора. Вернее, нет: мы едем с футбольного матча, только я думаю о скачках, потому что в машине Ллойд, а это он тренирует лошадь. Нет, сейчас 22 апреля 1978 года. Мне никогда не забыть тот день повешения. Хотя нет, сегодня 5 февраля 1979-го, в памяти у меня прочно засел день того идиотского футбольного матча, потому что я тогда разговаривал с Ллойдом о том, как он тренирует мою лошадь.
Хотя постой. Отмотай пленку. Что-то голова у меня плоховато сидит на плечах.
Тучи нависли сизые, тяжелые. Вот-вот пойдет дождь.
«Тревор, почему ты всегда гонишь по-сумасшедшему, когда мы доезжаем до этой треклятой дамбы? Ты что, так убегаешь от дневного света?»
«Ты ж его знаешь, босс. Не может дождаться, когда мы оставим Портмор позади».
«Дождаться не может? А как там ее звать, Клодетта или Доркас?»
«Ха-ха, да разве там, в Портморе, девки, босс? Чисто вампирши».
«Ну так перестань подставлять их зубам свою шею, позаботься хоть для разнообразия о своем отпрыске. Как насчет того?»
«Хорошо, босс. Хорошо сказано!»
«Вся эта болтовня о женщинах, почему она всегда завязывается между мужчинами в машинах? Ох-х».
«Можно повернуть обратно, босс, и проведать двоих других, уже не Клодетту и не Доркас».
«Ну уж нет, не надо мне того, что осталось после Тревора. Он их всех небось всмятку оттоптал. Пользы теперь от них никакой».
«Уау, босс, из тебя сегодня юмор так и прет».
«Папа, а как в этот раз насчет Лерлен и Миллисент вместо Клодетты и Доркас?»
«Между прочим, Клодин и Дорсент».
«Лерлент и Миллисен».
«Ха-ха-ха».
«Вы все сегодня как с ума посходили. Ллойд, вразуми хоть ты меня чем-нибудь дельным».
«Бомбоклат! Босс. Папа».
«Братья, чего тормозим?»
«Босс… глянь».
«Эт-то что еще за хрень?»
«Четверо, босс. Вавилон. Три мотоцикла дежурят и четверо фараонов. Краснолампасники, не хуки-хуяки. Остановиться?»
«Постой. Вы не обратили внимания на припаркованную машину, когда мы проезжали мимо? Кто-то, должно быть, пас нас сзади».
«Я машины не помню».
«Тогда что это там за нами? Вот же черт… Ллойд, как далеко мы от цинкового завода?»
«Примерно в сотне ярдов, босс».
«Только приткнуться нигде нельзя».
«Машина за нами остановилась, босс».
«Сколько там фараонов? Понятно, что не только эти трое. Сколько их выходит из машины?»
«Никто не выходит. Так мы останавливаемся?»
«Подтормаживай, плавно. Черт бы их подрал».
«Если не остановиться, то они нашу машину изрешетят».
«Их там всего четверо, на трех моциках».
«Четверо, но с “калашами”, Папа».
«Давай задний ход и разворот».
«Все равно нагонят, босс, без труда».
«За что? Мы чистые, в машине у нас ничего нет».
«Все равно, если надо, что-нибудь приплетут. Вон у одного мегафон».
«А ну-ка, ну-ка… Я его, кажись, знаю».
«Машину на прикол и выходим с поднятыми руками!»
«Тревор, останавливай машину. Только мотор не глуши».
«Выборочная проверка на дорогах! Выходим по одному, с поднятыми руками!»
«Папа, из машины не выходи. Не выходи из машины».
«Выборочная проверка на дорогах! Выходим по одному, с поднятыми, мля, руками!»
«Папа, солнце мое, мне это не нравится. Не выходи».
«Алё! Четвертый раз повторять не будем, выходим, бомбоклат, из машины! Папа Ло!»
«В чем вообще дело, офицер?»
«Папа, они что, знают, что ты здесь?»
«Офицер, в чем дело?»
«Я похож на того, хто будет вести с тобой разговоры? Ты и твои кадры должны эвакуироваться из машины».
«Братья, разворачиваемся, мигом».
«Прямо в машину, что за нами? Ты, часом, не спятил? Папа, что ты задумал?»
«У кого здесь есть пушка? У меня тридцать восьмой “магнум”».
«А у меня ничего».
«У меня тоже».
«А я вообще лошадками занимаюсь».
«Ч-черт».
«Папа, тебе не пондравится, если мне придется повторить, чтобы ты вышел».
«Папа?»
«Выходим. Мы идем, офицер. Видишь, мы…»
«С такими, как ты, разговор короток. Выходите наружу и становитесь вон там, рядом с пустырем. Вон там через дорогу, кретин».
«Полегче, партнер».
«Я тебе не партнер, козлина. Думаешь, я тебя боюсь?»
«Тебе нужно боя…»
«Тревор, закрой рот. Куда встать, офицер?»
«Ты, бомбоклат, глухой или что? Хочешь, чтобы я по слогам тебе произнес? Отойдите все от машины, чтобы мы могли ее обыскать. Двигаться налево и идти, пока не встанете овозля пустыря сбоку от дороги».
«Папа, Папа, ты думаешь, они…»
«Заткнись, Ллойд. Лучше расслабься».
«Ну что, мистер Папа Ло, желаешь узнать, зачем мы тебя нынче остановили?
«У меня никаких дел с Вавилоном нет».
«Нам безусловно придется подучить тебя кое-каким манерам до наступления ночи».
«Вполне в вашем стиле, офицер».
«Сержант, ты не поверишь, что у них тут».
«В тачке?»
«В шмачке. У них тут магнитола».
«Магнитола? В геттовской колымаге? И работет?.. А ну включи. А ну-ка сделай погромче… Значит, ты, капрал, знаешь, как под диско отжигать? «Жарь это легко, жарь это сквозь всю ночь, танец тени…» Ах, вещь знатная».
«Гы-гы, слова вообще-то слегка другие, сержант».
«Это ты мне насчет слов говоришь? А не мы с тобой прошлый вечер были в “Вертушке”?»
«Прошлый вечер? Вообще да, но только в оцеплении».
«Заткни хайло. И давай-ка пока, инспектор, обыщи этих четверых. Быстро все проделай, писю-попу общупай, а то эти ребята из гетто думают, что мы по дурости это не учтем. Сначала обшарь Папу Ло. Да-а… «Жги это легко, жги сквозь всю ночь, танец тени». Ла-ла-ла… «Жги это легко, жги сквозь всю ночь еще легче, танец теееени». Ла-ла-ла-ла… Да, когда вот так по-грамотному делаешь диско-«па», все телки в дискотеке на тебя западают. Ну, что, инспектор, кто-нибудь из них там делает танец тени?»
