– Вот видишь? – бдительно напоминает мне Юби. – Я тебе то же самое говорил.

– А что делал Ревун?

– Честно сказать? Хрень всякую делал. Вел себя, как настоящий мазафакер. Один из тех дилеров по обкурке послал его нах прямо на «точке», а он его взял и мочканул. Просто на раз, как консервную банку: чпок, и всё. Блииин… С вами, ямайцами, играться опасно, это факт. А потом привел меня, повысил и спросил, есть ли у меня кореша, которые бабла хотят срубить. Я сказал: «Да, бля, есть у меня кореша». И вот теперь мы, папа, взяли тут всё под себя. Мышь по улице не проскочит.

– А дилера кто снабжает?

– Ну, наверное, твой Ревун.

– Куда он пошел?

– Я когда уходил, он был на «точке». Может, пошел другие базы проверить. Слушай, пап, я тут чем дольше с тобой пизжу, тем мне меньше денег на карман. И тебе, кстати, тоже.

– Да, да… Как тебя звать?

– Девки Ромео кличут.

– Ладно, иди, Ромео.

Под моим взглядом он отплывает фиглярской походкой.

– Это что, сегодня на сцене все нанятые Ревуном? – усмехается Юби. – Ничего себе: он даже не знает, как и кем у него контролируется важнейшая территория… Нет, ты только представь: пара новичков сейчас оберегает весь запас. Надо бы ту «точку» проверить, Джоси. Она прямо там, на…

– Идем прямо туда, – говорю я. – Где твои парни?

– Да здесь, невдалеке.

– Свяжись с ними, притормози. Я хочу осмотреть этот дом. Только без наезда.

Мы проходим два дома и поворачиваем направо. Обычная типовая халупа, где на третьем этаже с окон частично сбиты фанерные щиты. Как в некоторых домах кингстонского даунтауна, где, если приглядеться, еще можно заметить в лоскутьях обоев следы былой роскоши. По всему видно, что ступени здесь доводят только до второго этажа. Все неимоверно загажено и замусорено; внизу пол в собачьем дерьме. А во дворе вместе с тем нарядная оградка, будто кто-то заботливый здесь живет и холит газон. В темноте не видно, но кажется, стены здесь из кирпича, как и везде. Свет над входом напоминает луч прожектора. Везде хлам и рухлядь. Посреди лестничного пролета сидит, должно быть, обдолбанный в созерцании собственной тени. Внутри источника света два: белесый, наподобие фонарика, и колеблющийся, как от свечи или трубки с крэком. Лишь в прошлом году я наконец добрался до Валье-дель-Каука[281]. А вот теперь стою здесь, у этого дома.

– Хочешь, чтобы мы зашли вместе? – спрашивает Юби.

Я не отвечаю. Не хочу, чтобы он счел, будто я испугался, но и входить пока не спешу. Чувствую, как Юби стоит сзади и ждет, когда я что-нибудь предприму. Внутри может быть Ревун.

– Я отлучусь, отолью за домом. Сейчас приду.

Слышно, как шаги Юби отдаляются. Если Ревун внутри уже так долго, то я не знаю. Если он внутри так долго, то он… Если он внутри, то, может, выдаст отмазку в своем ревуновском стиле. Но что ему там делать все это время? Если он внутри, то ему, наверное, и выходить оттуда незачем. Если…

– Э, мазафака! Давай мль всё! Всё давай мль!

Я оборачиваюсь. В нос шибает запах пота, дерьма и блёва. На башке в волосах газетные клочки. Черный конь в пальто, чешет об ногу левое копыто, а свободной рукой направляет мне в лицо пистолет. Морщась, как от боли, мельком озирается и снова вылупляется на меня. При этом ногу он чесать не перестает. Точно сказать сложно, но, похоже, он босой. Перетаптываясь с ноги на ногу, черный сжимает бедра, как будто мучительно хочет ссать.

– Ну! Я чё мль, корки, что ль, буду мочить, мазафака? Играться с тобой, что ль? Ща засажу мль, засандалю свинец в дупло! А ну кончай с этой херней! – И снова взмахивает пистолетом: – Бабло гони, кому я сказал!

Из наружного кармана я достаю купюру. Думаю потянуться в бумажник еще за одной, но он выдергивает ее у меня из руки. Наводит ствол мне в лицо, спускает курок, и не успеваю я даже напрячься, как мне в лоб бьет струйка и стекает по лицу.

Вода.

Нет.

Моча.

Черный ржет и взбегает вверх по лестнице к точке, мимо согбенно сидящего нарика, который при этом даже не шевелится. Как и я. Я отираю с лица ссаки. На расстоянии я вижу Юби: он идет ко мне, а из-за спины его обгоняет еще кто-то. Обгоняет и быстрым шагом подходит ко мне первым.

Ревун.

– Джоси! Джоси, брат, ты здесь совсем один? Юби-то, я знаю, отошел… Ты в порядке? Что за запах?

– Ссаки, Ревун. Ссаки, блядь!

– Но… как?

Подходит Юби. Я уж не интересуюсь, что он там из себя выссывал, реку Нил или Ниагарский водопад.

– Какой у тебя ствол? – спрашиваю я, глядя на него в упор.

– «Девятка».

– Давай сюда. Ревун?

– Она же. И еще «Глок».

– Давай «Глок».

Я снимаю оба ствола с предохранителя и стремительно, с «девяткой» в левой руке и «Глоком» в правой, направляюсь к «точке».

По стволу в обеих руках – это реально как бандит с большой дороги. Ни голоса, ни звука, ничего вообще – взял и попер. Джоси Уэйлс тяжело ступает в темноте к «точке» и слышит, как сзади идем мы. Он оборачивается, останавливается и смотрит. Мы тоже останавливаемся и ждем, когда он двинется дальше, но Юби дальше не идет, а я – да. Джоси теперь идет быстро, плечами по-звериному подавшись вперед. Я хочу спросить, что случилось, но продолжаю идти. Сквознячок доносит привонь ссак от его рубашки. Вот Джоси минует человека на ступеньках и проходит в дверь. По всему полу здесь натыканы свечи, что придает халупе вид церкви. От свечей свет источается медленно, а Джоси движется споро. На полу уйма жестянок, готовых опрокинуться. Бумага, фанера, рулоном облезающей кожи свернут линолеум. От свечного света на стене колышется граффити – справа большие К и С, слева бахрома облупившейся краски. Посредине еще один проем, куда уже ступил Джоси. У меня на глазах он поднимает правую руку со стволом, и грохает выстрел. Джоси отпинывает бутылку из-под виски. Я подбегаю сзади, а справа плашмя лежит человек, из-под которого медленно вытекает кровь. Справа находится сортир. Там на унитазе со спущенными штанами сидит то ли белый, то ли латинос с прямыми волосами – вероятно, присел похезать, но рукой пошлепывает себе левую руку, чтобы проступила вена. Джоси поднимает «Глок» и стреляет дважды. Вторая пуля сшибает человека с унитаза, и он грохается на пол. Джоси проходит в открытую дверь направо – там кухня, и к шкафу скотчем приделан фонарик. Свет фонарика сеется на пол, где в молитвенной позе застыл некто – волосы косицами, лицо с закрытыми глазами поднято, а во рту красненьким попыхивает трубка с крэком. «Кх» (никакое не «пумм», как в кино, а именно «кх-кх»). Тем не менее на этом Джоси не останавливается, и его шаги в этом сонном мареве хрустят по жестянкам, коробкам из-под пиццы и китайской лапши; он пинает по ходу какую-то бутыль, распинывает всякое сухое дерьмо и, топоча, подходит к очередному проему, где к притолоке припал кто-то, сидя к нам боком. За пояс его облапили две черные руки. Какая-то баба. На спине у нее висит в «несушке» младенец, сосущий пустышку, а сама баба в это время насасывает хер. Джоси пускает в сластолюбца пулю, и тот, вздрогнув, роняет голову, но по-прежнему в сидячем положении, и баба ему все так же наяривает. Видимо, почувствовав, что хер обмяк, она озадаченно вынимает его изо рта и встряхивает (видимо, оплата ей положена только после того, как клиент кончит). Уходя, мы застаем ее за тем, как она снова запихивает хер себе в рот. Мы направляемся в гостиную («Кого ты ищешь?» – хочется спросить мне, но я этого не делаю) и застаем там справа еще одну черную бабу в белом лифчике и с косяком; одна лямка от лифчика сбилась ей на плечо. А к ней впритык пыхтит мужик без рубашки, а может, рубашка на нем темная, просто ее не видать из-за плохого освещения, и тоже с тлеющим косяком. «Кх-кх» – и мужик отваливается на диван. Черная бабень оборачивается – дескать, что это там, – после чего ошалело смотрит на меня. Секунда, и она разражается воплем. За одним воплем следует другой – его испускает белая женщина, которая при этом роняет шприц и ныряет на пол вниз лицом, при этом игла пронзает ей нижнюю губу, но она этого не замечает и в поисках упавшего шприца разбрасывает по сторонам мусор, а вокруг из потемок проступают люди – кто-то вприхромку, кто-то ползком, а кто-то уже и вскачь. Ну а Джоси поднимает обе руки и учиняет адище. Люди бегут, качаются в угаре, спотыкаются; кто-то мчится прямиком на Джоси, но лоб у него лопается, и он валится, как дерево, а какая-то женщина вскакивает и выпрыгивает в окно – и вопить она снаружи будет не переставая, если только не убьется. Из соседней комнаты появляется кто-то в бейсболке, клетчатой рубахе и с бутылью вискаря – «чё тут, мля, у вас?» – но получает в грудь две пули, и бутыль, падая, разбивается. В смежной комнате сидят светлокожий курчавый паренек и девчонка в беретке; раскуривают на пару трубочку крэка, но сделать затяжку беретке не дает угодившая в лоб пуля, и трубочка выпадает (паренек кидается к ней с упреком: «Ты чё, торкнулась? Трубка же выпала, трубка!»). Помещение расчищается, но Джоси не унять; я хочу схватить его и сказать: «Джоси, что за дела?», но он выскакивает на лестницу и якобы невидимый застывает в нескольких ступенях справа от входа. Мне остается следовать за ним. Он поднимается к следующей площадке и оттуда палит с двух рук; кто-то валится через перила, а баба с ребенком перебегает в пустующую квартиру напротив, успевая как раз перед тем, как Джоси всаживает в дверь три пули. Он пинком распахивает дверь, где его взору предстает сцена: здоровенный негр на матрасе энергично шпилит девку. «Кх-кх» – и негр грузно оседает, не давая девке пошевелиться; та под крэком, поэтому вопить начинает не сразу. Мимо двери кто-то прошмыгивает, и Джоси с криком «Стой, тварь!» кидается за ним. На выходе из двери он делает выстрел с правой руки, затем с левой, и пуля попадает беглецу в шею за ухом; затем он бьет с правой в плечо, с левой в затылок, с правой в спину, с левой в шею, и беглец падает на колено, а еще один выстрел с левой сносит ему макушку; кровь хлещет изо рта, беглец падает, а с головы осыпаются газетные клочки. Джоси подходит к нему и стреляет до полного опустошения обойм. И даже тут он не унимается: «щелк щелк щелк». «Джоси», – говорю я осторожно, на что он рывком оборачивается, наводит мне на голову ствол и снова «щелк». Он стоит с уставленным мне в голову стволом, а я стою, глядя на него, весь внутренне сжавшись и незаметно, по частям выдыхаю воздух, напружинив живот. «Дай сюда второй ствол», – приказывает мне Джоси. С ним он подходит к лежачему, переворачивает его ногой и забирает у него из кармана деньги – точнее, единственную купюру. Затем мы возвращаемся в комнату, где под негром пришла в себя деваха – лежит, кряхтит и хнычет под его убойным весом (уж очень он здоров). Напоследок негр получает от Джоси в голову еще одну пулю. После этого Джоси спускается, поворачивает в одну из комнат и делает там выстрел, а я заглядываю и вижу, как плачет тот светлокожий кудряш, потирая своей бабенке круглый живот – она, оказывается, беременная. Джоси минует еще одного лежачего, у которого из глазницы стекает кровь, и делает ему повторный «кх» в голову. В гостиной все так же сонно возится та белая со шприцем в губе, все так же на четвереньках и все так же не может его отыскать. Минуем спальню, где сидела та черная бабень в белом лифчике; теперь ее там нет, а у мужика все еще дымится косяк. Джоси пускает в него еще одну пулю, и мы проходим последний проем, где все так же сидит приткнутый к притолоке мужик, а баба ему насасывает – «ну же, ну, красавчик, да вставай уже», – а младенец во сне держит ее кулачонками за свитер. Мы проходим мимо, минуем того, с косицами, который все еще прерывисто дышит, булькая кровью, сплевывает и давится, а растеки крови в свете фонарика кажутся черными. Джоси подставляет ствол ему ко лбу – «кх», – а затем подходит к сортиру и всаживает пулю в неподвижного латиноса. Наконец мы близимся к входной двери, и я только тут вспоминаю про того, кого несколько часов назад застрелил собственноручно, – он все тут же, никуда не делся. Мы выходим из подъезда, и Джоси поглощают потемки. Я на какое-то время останавливаюсь и стою, а затем сбегаю по ступеням. Тот зомби на лестнице успел куда-то подеваться. Я нагоняю Джоси с Юби. Джоси снова резко оборачивается и уставляет в меня ствол. Долго держит его направленным на мою голову, в то время как я напряженно отсчитываю секунды до сработки. «Щелк».