Сложно сказать, пытается ли он так неуклюже вступиться за мою репутацию или эта клоунада в самом деле доставляет ему удовольствие. Я тем временем всматриваюсь в людей, изо всех сил стараясь на них не смотреть. Какая-то пожилая женщина прикрывает рот, чтобы не рассмеяться. Я тоже хочу засмеяться – просто показать, что я в этой игре не при делах, – но смех не идет. Забавно то, что я на этого человека даже не злюсь. А он держится за поручень, раскачиваясь вместе с поездом, словно в ритме танца. Поезд останавливается на «Моррис-парк».

– Нам выходить.

– Как? Это же «Моррис-парк». Я думал, мы сходим на «Ган-Хилл-роуд»?

– Нет, нужно здесь.

Я выскакиваю, как только открываются двери, не дожидаясь своего спутника. Даже не оглядываюсь. Хоть бы он там остался и ехал к чертям на «Ган-Хилл-роуд», вообще куда захочет. Но вот сзади слышится его учащенное дыхание.

– Вот это повеселились.

– По-вашему, вводить людей в замешательство – это весело?

Я стою на платформе в ожидании извинений (кажется, так положено, такие сцены я видела в кино).

– Тебе, пожалуй, не мешало бы задуматься, отчего тебя так легко вогнать в смущение.

– Чё?

– Мне так нравится, когда ты говоришь на ямайский лад.

– Вы серьезно?

– Черт возьми, Доркас. В поезде ты не знаешь ровным счетом никого и больше никого из них ни разу не увидишь. А если и увидишь, то не вспомнишь, как они выглядят, так что кому какое дело, что они там подумали? Боже ты мой, терпеть не могу, когда я в помещении не единственный глас разума.

– Теперь нам ждать следующего поезда.

– Да ну его. Пойдем пешком.

– Вы, пешком? По Бронксу?

– А что? Запросто.

– А вы в курсе, что в Хаффен-парк что ни день, то находят мертвое тело?

– Ты хочешь напугать ветерана трупами?

– Одно дело смотреть «Женщину-полицейского», а другое – видеть настоящую преступность.

– «Женщину-полицейского»? Ты когда последний раз включала телик?

– По Бронксу пешком нам ходить нельзя.

– Не волнуйся, Доркас. В худшем случае пусть просто подумают, что ты помогаешь мне раздобыть «герыча».

– Как-как? Вы только что упомянули героин?

Просто фантастика: иммигрантка с сомнительными документами разгуливает по Бронксу со странным пожилым белым явно не от мира сего – опившимся, должно быть, эликсира «я белый, мне море по колено».

– Так вы что, даже со своей семьей не думаете созваниваться?

– Да ну их. Тоже мне, нашла семью… Морщинки, что появятся у моей невестки после недавнего лифтинга, будут самым отрадным для меня призом.

То есть ты можешь воротиться на Ямайку, как только того захочешь? Даже так? Ну-ну. Ты похож на пьяницу, который говорит, что ему бросить пить нет ничто, стоит только захотеть. Так вот имей в виду, Алекс Пирс, Ямайка может прорасти в твоих жилах и стать самой сладостной вещью, как и любой темный соблазн, который не сулит тебе ничего хорошего… Ну да ладно, хорош изъясняться загадками. Скажу одно: если б ты не знал, где искать Тристана Филипса, ты бы его ни за что не нашел. Да-да, я вот вижу, тебя волнует то, как у нас загнулся мирный процесс, поэтому скажи-ка мне вот что: а как ты планируешь узнать о нем хоть что-то, если не был в стране с семьдесят восьмого года? Удивляюсь, что ты хотя бы что-то о нем слышал, ведь ты сроду не оказывался в щекотливом положении, когда все это происходило. Так ты будешь составлять разговор с Люси?.. Брат, ты несерьезный человек. Люси – это ключ. Мы с ней единственные из Совета замирения, которые все еще живы. Тебе придется поискать ее по Ямайке, друг мой. Ты никогда не задумывался, почему мы двое все еще живы, когда все остальные мертвы? Конечно же нет, до этого самого момента ты думал, что выжил только один… Хотя, как ты помнишь, на бумаге я тоже значусь мертвым. Всех поубивали, и в зависимости от того, с кем говорить, это относится и к Певцу. Скажи-ка мне вот что: ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь заразился раком?

Все не могу понять одного: чего эта тема так тебя цепляет? Ты ее муссируешь, как в той комедии – «День, когда Ямайка отправилась к чертям», – ну была и сплыла. Кстати, а какое у тебя на Ямайке любимое место? Тренчтаун? Это каким же человеком надо быть, чтобы обозначить Тренчтаун как свое самое любимое место? Тебе повезло, ты белый. А вот позволь тебя спросить: ты думаешь, для самих жителей Тренчтауна он, этот самый Тренчтаун, любимое место? Думаешь, кто-нибудь из них сидит у себя на крылечке и говорит: «О-о, вот это жизнь!» Смешной вы народ, туристы. Хотя ты не турист. Не рассказывай мне: настоящую Ямайку ты знаешь. У тебя, кажись, и зазноба там была? Аиша. Приятное имечко, его как бы выдыхаешь, когда брызгаешь спущёнку. Она была твоей девушкой или так, за щечку у тебя брала? Ха-ха-ха, да не журись, белый парень, я-то как раз человек мира. Пускай даже он третий. Сколько у нас сегодня еще времени? Хоть сколько? Это в «Рикерсе»? Брат, это какие ж ты струны тянешь? Ну да ладно, давай-ка обратно к теме.

Пока мне о Джоси Уэйлсе не рассказал Певец, у меня о том парне и мнения особого не было. Но потом всякое разное стало происходить, и тут уж начинаешь просматривать знаки, хотя в Бога веруешь разве что по воскресеньям, когда в церковь ходишь. Я думаю, если б Джоси реально думал убить Певца, он бы с этой работой управился назавтра за один вечерок. Значит, на уме у него было что-то иное. Вот так заявиться через два года, как ни в чем не бывало, прямехонько к Певцу во двор? Тут, брат, знаешь какие яйца нужны? Тут яйца о-го-го какие нужны. Так что у такого на пути не стой. Теперь-то легко говорить, что мир был обречен на срыв, потому как нутро у людей гетто состоит из войны. Да, смысл в этом есть, но нужно понимать и другое: ты знаешь, каково оно, когда надежда так нова и свежа, что даже имеет цвет? Как ты держишь нечто в самой глубине ума, потому как случиться ему никогда не суждено, и вдруг видишь, что оно реально может сбыться? Это как все равно что выяснить, что ты умеешь наяву летать. Из-под коровы никто из нас не родился – или, если выражаться вашими словами, наивных дурачков среди нас нет. И не было. Мы все понимали, что это замирение долго не продержится, – девяносто процентов говорило за то. Но вот остальные десять… остальные десять казались такими сладкими, какие только бывают в жизни. Их оставалось только урвать, как птицу счастья. И когда Шотта Шериф сказал мне, что я должен возглавить тот самый Совет замирения, это он все равно что впервые на меня поглядел и впервые разглядел нечто иное, такое, чего даже я сам в себе не видел. Я… я… Чего-то я снова потерялся.

И вдруг бац – Медяк застрелен, Папа Ло застрелен. Вначале я подумал, что это полиция сводит счеты, пока мы не начеку. Или того хуже: партии, которым мир и так-то никогда не был нужен, избавляются от него в преддверии следующих выборов. Но о разуме полиции мы уже говорили. Да и политиканы не захотели бы, чтоб наружу всплыла их вина в срыве мира.

Тут нужно смотреть глубже. Фараоны убивали лихих людей из-за вендетты. Но какая им с того выгода, кроме как поплясать вокруг трупа на улицах даунтауна? Тут думать надо. Кто сейчас в положении более выигрышном, чем до всех этих убийств? Только один человек. Джоси, бомбоклат, Уэйлс.

Со смертью Папы Ло он становится верховным доном Копенгагена. Со смертью Шотта Шерифа разваливаются нью-йоркские банды ННП, включая мою собственную. Между тем в Нью-Йорке все, кого ни ткни, нюхают, курят и ширяются, а колумбийцам нужны люди с опытом, которые могут переправлять это дерьмо дальше, в Штаты. А теперь, я слыхал, и в Англию. Убери с дороги договор о замирении, окажи кое-кому из политиков такую ценную услугу, так они ж тебе всю жизнь будут ее отрабатывать. Ликвидируй движение растаманов, и у американцев больше не будет опасений, что мы превратимся в еще одну Кубу. Точно знать не могу, но готов побиться об заклад, что и кое-кто наверху – в береговой охране, службе иммиграции, таможне или еще где – охотно закрывает глаза на ту или иную лодку, самолет или корабль, а все из-за того, что один человек в восьмидесятом году поднес им на блюде Ямайку. Брат, если б я знал, почему люди вроде меня оказываются в тюрьме, люди вроде меня в тюрьме не оказывались бы. Вот и начни свою книжку с этого абзаца – назови его тюремной мудростью или как-нибудь еще; уж что вы там, белые, пишете, когда попадаете к черным уголовникам… Я ведь тоже, Алекс Пирс, книжки почитываю, да еще поболе твоего. Получается, люди вроде меня тебя волнуют? Усади белого журналиста с его собственным Стаггером Ли[251], и мозг полыхнет не знаю как. Это потому, что у тебя нет своей, собственной истории? Верно, она не про тебя, ты здесь для того, чтобы ее рассказать, но сам ты не история. И все же какая-то часть во мне говорит, что это история твоя, а не моя. Тебя интересует еще какой-нибудь год, кроме семьдесят восьмого? Как насчет восемьдесят первого? Много ведь чего произошло: Певец познакомился с местом под названием «небеса», я познакомился с местом слегка другим, под названием «Аттика»… Что, ты думаешь, человека отправляют в «Рикерс» из-за того, что поглядели ту книжонку? Надо б тебе, бро, пройти школу «Рикерса» от звонка до звонка.