– Джоси? Джоси? В чем дело, брат? Джоси, что случилось?

Пистолет он мне даже не отдает, а просто роняет и удаляется. Юби тоже поворачивается уходить, но останавливается и поворачивает в мою сторону. Его лица я не вижу.

Говорите что хотите, но мне кажется, что в «Ти Джей Хукере» волосы у Хизер Локлир смотрятся лучше, чем в «Династии»[282]. Или же мне просто не нравится, что одна из героинь «Династии», вынужденная за все бороться, проявляет себя стервозой. И уж хоть бы была действительно сукой вроде Алексис Каррингтон, так ведь нет – при отсутствии денег она не сука, а всего лишь мелкая сучонка. Потому и никакие волосы ее в сериале не красят. Кроме того, при виде ее в «Ти Джей Хукере» у меня реально возникает желание надеть униформу. А может, даже заделаться полицейcкой, потому что носить привлекательную одежду на протяжении всего дня – чересчур дорогое удовольствие, даже когда ты не стремишься стрелять своей внешностью. Иногда хочется всего лишь рубашку, по которой мужчины могут распознать, что у тебя все-таки есть бюст.

Он так и торчит в санузле. Как я его только оттуда ни выманивала последние… сколько, пятьдесят пять минут? В сущности, я даже не знаю, кто там у меня сидит в ванной. Что за чертяка. Чем больше я над этим задумываюсь, тем меньше смысла, так что лучше просто перестать заморачиваться. Как тому персонажу в «Преступлении и наказании», про которого Достоевский выразился, что он вне мысли или типа того[283]. Иногда, ей-богу, мне так хочется снова быть женщиной, что едет себе где-нибудь по городу в автобусе и читает книжки… В какой-то момент ты просто проникаешься энергией своего усилия, что само по себе нормально, пока не начинаешь задумываться, а зачем оно всё. В конце концов, в основе всего лежит цель. Сама не знаю, что я такое несу. Ведь этот человек по-прежнему сидит у меня в ванной, как в том «Сиянии»[284], где я сижу под дверью навроде Джека Николсона. Все это время я пытаюсь вычислить, что за недуг может быть у этого вполне здорового на вид мужчины. Ведь мне и в голову не приходило, что эта проблема совсем не физического свойства. Надо же, как я притягиваю к себе несчастья… Как магнит. Что ж, по крайней мере, он заперся в санузле самостоятельно и не собирается превращаться в убийцу с топором. Исходя из контекста, убийца с топором здесь как раз я.

Блажь какая-то, если вдуматься. А ну-ка, стой, иначе ты опять впадешь в пагубную задумчивость. Что, если так: в санузле у меня находится человек, которому нужно выйти. Я его вызволить не могу, поэтому сюда для этой цели едет его семья. Ну вот. Теперь я могу хоть как-то отойти от этой концентрации на том, что здесь происходит. Мне нравится, как оно сокращается, скукоживается во что-то, о чем печься нет нужды. Как мне нравятся все эти сокращения, выкипания, вырезания, забывания… Всё, хватит. Хватит метафор для устранения лишнего дерьма из моей жизни. Как раз сейчас все это лишнее дерьмо сидит взаперти у меня в санузле.

Оп, два известных мне звука: оконная рама, вверх и снова вниз. Ничего, там решетка от непрошеных гостей, к тому же это пятый этаж (он, наверное, это и не усвоил). Попытка бегства не удается. Сколько времени пройдет, пока он наберется храбрости распахнуть дверь и устроить сражение? Успокоится ли он, застав в доме одинокую женщину? Уйдет мирно или решит прорываться непременно с боем? Черт их знает, этих отставников. В этом городе все смотрятся совершенно непредсказуемо, что уж говорить о поведении… Знаете что? Вот так возьму и останусь сидеть на своем диване, полуукрывшись пледом, и досмотрю серию «Ти Джей Хукера». Так и дождусь приезда его сына или кто он ему. Хотя когда это произойдет – судя по тому, что они уже трижды перезванивали для уточнения координат?

Может, спросить, нуждается ли он в чем-нибудь? В сериалах обычно всегда так спрашивают. Спрашивать, хочет ли он поговорить по душам, я, понятное дело, не буду. Надо б, кстати, немножко прибраться: как-никак люди приходят. Можно подумать, они прибывают сюда для осмотра… Да они даже не заметят, на каком он там коврике сидит. Или на унитазе, или на краю ванны… А кстати, где? И чем он там занимается? Боже мой, всего пару часов назад он был таким милым, нормальным, таким… Нынче даже слов таких нет для описания мужчин, потому что они их недостойны. Фатоватый, удалой, обходительный… Какие еще есть слова из старосветской этики? Ну прямо такой, такой… Я ведь делала все, чтобы не думать о нем таким образом: думать так о мужчинах никогда к добру не приводит; вот и сейчас такой «хеппи-энд». Должно быть, самые удовлетворенные люди на планете – это лесбиянки. Может, подойти к двери и сказать, что приезжает его сын? Хотя ну его. Слышать «иди ты нах, как там тебя» во второй раз ничуть не прикольней, чем в первый. Интересно, который из нас очнулся от кошмара? Ждать и смотреть – или смотреть и ждать? Никогда раньше не задумывалась о смысле этого перевертыша. Все равно что затишье перед боем, которое чаще мучительней самой схватки. Я смотрю на дверь и жду, когда он из нее выйдет, возможно, вооруженный моими щипцами для белья, феном или плойкой, – может, он сообразит, что имеет дело с женщиной и ее проще одолеть. Как забавно повели себя эти Колтхерсты… Забавно и подленько: из деликатности не упомянули, что мне предстоит иметь дело с шизиком. А может, и маньяком, только я…

Стук в дверь. Вот она, мисс Колтхерст, с шарфом на голове (бигуди, что ль, под ним прячет?) и в толстом верблюжьем пальто (самое то для лета). Нашептывает «о господи, о господи» и проходит мимо не здороваясь. Уверенность, что работы у меня больше нет, придает мне решимости не миндальничать с этими белыми пройдохами. Я уже собираюсь высказать этой не в меру размалеванной сучке насчет приличия в моем доме, когда следом на площадку поднимается тот самый сын.

– Извините, пожалуйста. Мне очень неловко за то, что произошло, – говорит он, тоже входя без приглашения.

Теперь уже я ощущаю себя чужой в моем собственном жилище. Держаться я стараюсь без суеты; во всяком случае, надеюсь, что со стороны этого не заметно. Между тем вновь прибывшие сходятся у двери в санузел.

– Папа, ах, папа… Все это так неловко… Выйдите наружу.

– Подь ты нах, прошманда.

– Пап, ты ведь знаешь: я не люблю, когда ты так разговариваешь с моей женой.

– И у меня есть имя, – вставляет она, – Гейл. А у него – Гастон.

– Дорогая, давай не все сразу. Пап, ты можешь выйти наружу? Имей в виду, ты не дома, если ты этого еще не заметил.

– Кто это меня сюда упек?

– Папа, это потому, что вы не принимаете таблетки.

– С какой стати эта визгливая сука называет меня своим папой?

– Пап, ты был на нашей свадьбе. Так что перестань вести себя так, будто об этом тоже забыл.

Сын смотрит на меня и одними губами выговаривает: «Извините за все это».

– И вообще, пап, пора вернуть мисс Палмер ее жилье. Она и без того уже с нами хлебнула.

– Как я сюда попал?

– Вас похитили, папа.

– Никто меня не похищал, тупая ты задница. Думаешь, той мелкой чернушке хватило бы сил меня похитить?

«Мелкой?»

– Пап, мы ведь с тобой говорили… Помнишь, у нас был разговор о твоих затмениях?

– Я где?

– Вы в Бронксе, папа.

– Чушь. Кто это в затмении оказывается в Бронксе?

– По всей видимости, вы, папа.

– Кто-нибудь может заткнуть эту суку?

– Пап, ну в самом деле хватит. Прекрати и выходи наружу.

– Ну, ты шутник…

– Ладно, пап, ладно. Пусть я шутник. Тогда что за умник великовозрастный только что допер, что находится в сортире чужой женщины посреди Бронкса, да еще и понятия не имеет, как сюда попал? Это я-то шутник? Уж не знаю, как ты попал в квартиру этой бедной женщины, хотя мне и до этого дела нет. Но если ты хочешь, чтобы она вызвала полицию, которая утащит тебя за задницу в тюрягу за взлом с проникновением, если чего не хуже, то мигом вылетай отсюда, пока еще можно уйти!