– Это, кстати, Куинс.

– Знаю.

– В самом деле?

Я не отвечаю. Внезапно минивэн наскакивает на выбоину, и я подпрыгиваю.

– Бетрам, какого хера – ты там козу сбил, что ли?

– Колдобина, босс.

– Ты только представь: дон ехал из самого Джемдауна, и для чего? Чтобы наскакивать на выбоины? Вот это лажа так лажа.

– Мы не хотели, чтобы он здесь чувствовал себя чужим, Юби.

– Ха-ха-ха.

Я уповаю на то, что никто в темноте не заметил, как я подскочил, иначе просто не знаю что. Конфуз.

– Наш брат Джоси подпрыгнул так, будто углядел даппи.

Все смеются. Мне не нравится, как Юби фамильярничает, будто он со всеми одного роста. Не нравится, язви ее, проявляемая ко мне непочтительность, пусть даже в виде шутки. Этот человек действительно считает, что мы с ним на одной доске? Да, похоже на то… Интересно, обстояло бы это так, если б Ревун заправлял Манхэттеном и Бруклином так же, как Юби заправляет Куинсом и Бронксом? Нужно составить с ним разговор сразу же, как только мы выйдем из этого фургона. Тем временем я прибрасываю, чем занимается тот человек сзади. Вот следом еще один хайвэй, и, посмотрев вбок, я различаю море или реку, а также неоновую вывеску с эмблемой «Пепси» – старой, еще со времени моего детства.

– Гм. Джоси. Я тут подумал, и…

– Ты думаешь разговаривать о бизнесе в машине?

– Что? А, это… Своим людям я доверяю всецело, Джоси. Что означает…

– Что такое «всецело», мне объяснять не надо.

– Да брось ты, Джоси. Вот ведь человек, бедовей греха!.. Ну да ладно. Можно подождать, пока мы доедем до «Бостон джерк чикен». Существует, кстати, вероятность, что цыплята джерк из Портленда пустили корни на Бостон-роуд в Нью-Йорке. Забавно, правда? Мой сын по своей просвещенности назвал бы это «иронией». Ох, дети быстро растут, да? Твоему-то старшему сейчас уже сколько?

– Четырнадцать. А это может подождать до той поры, когда мы вылезем из фургона?

– Да я же просто разговор поддерживаю… Ну, как знаешь.

Минивэн остановился. Я даже не заметил, что мы попали в Бронкс. Шел уже десятый час вечера, однако на улицах было все так же людно, люди шагали туда-сюда, и по проезжей части, и по тротуарам, входя и выходя из магазинов, как будто был все еще белый день. Машины парковались вдоль обочин, в основном «Бьюики», «Олдсмобили» или «Шевроле». «Мисс Беула: Укладка волос», «Грузоперевозки братьев Фонтейн», «Вестерн юнион», еще один «Вестерн юнион», «Бутик Питера», «Мужская одежда», «Банк Эппл», и вот наконец «Бостон джерк чикен». Заведение, судя по всему, собиралось закрываться, но кто-то, должно быть, завидел Юби, и свет в тыльной части помещения не погасили. Интересно, он запамятовал о моем отказе есть ямайскую пищу или же это очередное проявление неуважения в завуалированном виде? Мы сели вдвоем, Юби и я, в оранжевой пластиковой загородке возле двери; он напротив меня. Один из его людей занял место возле кассы, еще двое расположились снаружи.

– Сколько тебе здесь обычно требуется секьюрити?

– Да не особо много. «Иерархия донов» в курсе, что в «Бостон» и на Ган-Хилл им лучше не соваться. В прошлый раз они единственно положили двоих моих дилеров. Но этот ниггер, что перед тобой, сам понимаешь, спустить такого не мог. И вот они как-то устроили в Хэффен-парке вечеринку, куда съехались многие из «Донов». Тут подъезжают три наших машины, выскакивают ребята и уливают весь парк свинцом. Стрельба была даже не прицельная, но некоторым из них на орехи досталось. Хотя меня устраивало и то, что хотя бы один из них до конца дней будет справлять нужду из бока. Это был последний раз, когда их жопники пошучивали в Бронксе. На что их единственно хватает – это вылезать в Филадельфии с фасованным герычем. Но в Бруклине они начинают поднимать голову. И даже понемногу наглеют, я бы так сказал.

– Рассказывай.

– Что – рассказывай?

– Как наглеют.

– Да мне кажется, это тебе и Ревун мог бы рассказать…

– Я спрашиваю не Ревуна. Я спрашиваю тебя.

– Ну ладно. Хорошо. Базар так базар. Твой парень лажается, допускает прокол за проколом, а «Доны» раскатывают вверх-вниз по треугольнику Бродвея, Гейтса и Миртла и все те огрехи подмечают. Споттеры не могут вовремя сыскать бегунов, дилеры ширяются, а те «Шевроле» с «Донами» плавают, как акулы по периметру, только в Бронкс и Куинс заплыть боятся. Все это мне докладывает мой человек.

– Твой человек? Откуда он столько знает?

– Не принимай близко к сердцу, но один из ревуновых бегунков приглядывает там за меня.

– Как, ты смотришь за моим парнем? Юби, это же все равно что смотреть за мной!

– Ой, да брось ты, Джоси. Можно подумать, у тебя за мной люди не смотрят. Или латиносы не бегают по ночам в автомат, звонить своей крестной мамаше за ее счет… А мне до этого и дела нет. Пускай себе шпионят. От этого я лишь прочнее стою на ногах и крепче спрашиваю с себя, чтобы не лажаться. Тот человек докладывает мне два раза в неделю. Но я не представляю, чтобы он вызнал что-то, чего ты сам не знаешь.

– А ну-ка, давай попробуем. Валяй.

– Ну допустим, что твой Ревун употребляет.

– Тоже мне новость. Да он на коксе еще с семьдесят пятого года.

– Новость все-таки есть, Джоси. Он теперь курит крэк, а мы с тобой знаем, что крэк и кокс не одно и то же. Может ли человек делать бизнес, когда он на коксе? Определенно да. Сколько у меня таких клиентов от шоу-бизнеса. «Лизуны» и «духовики» – так их называют. Раньше это считалось чуть ли не признаком богемности. А вот крэк – это совсем иное. Любой дилер, что пересаживается с кокса на крэк, считай что стреляется в голову. На крэке ты не удержишь в голове ни одной мысли, какое уж там бизнес вести… Пользовать крэк – вот и все твои занятия. На крэке ты ни чисел не составишь, ни учет купленному-проданному. Пусть все валится в тартарары, горит синим пламенем – тебе по барабану. Когда увидишь Ревуна, спроси его, когда он последний раз бывал в Бушвике. Курит себе да… еще кое-чем занимается, что к бизнесу можно отнести с большой натяжкой. Он теперь сам крекер, и это его, бомбоклат, бизнес.

– Откуда ты знаешь, что он курит крэк?

– Мой человек его за этим видел.

– Ложь, Юби. Ты мне лжешь, язви тебя.

– Брат, ты думаешь, он сам это скрывает? Да нет. Ты пойми: когда человек на крэке, ему все становится по барабану. Он мягчает, становится дряблым, как проткнутый мяч. Твой человек, извини, вовсю курвится, пропускает встречи, херит дела, и все у него приходит в запустение. А сам он в это время занимается всякими гадостями, которых понахватался в Майами. В Джемдауне он так себя не вел…

– Хватит.

– А «Доны» кружат вокруг него, как вороны, все ближе и ближе, даже не дожидаясь, пока он сдохнет.

– Хва-тит. Юби, я сказал.

– Хорошо-хорошо, брат.

– Хватит с этим мозгоёбством, поехали.

– Брат, так ведь еще даже еду не подали…

– Я тебе что, жрать сюда приехал? А ну едем в Бушвик. Сейчас же, Юби.

Был тот случай в Майами – это как ехать вниз по Коллинз на Саут-Бич. Я сидел, покуривал «Парламент» в вонючем, как задница, «Мустанге», злой как черт от новости о сорвавшемся дельце: грузовичок с «травой», который должен был подъехать, да так и не появился (надо было подрезать на нем нычку и потом загнать). И тут смотрю – как моль на новую обивку, появляются какие-то ребятки. Один, с длинными блондинистыми кудрями – ну прямо-таки претендент на двойника Фарры Фосетт, – катит на роликах, а у самого джинсы с боков сексуальненько так раскроены, высоко, до самых кармашков, торчащих белыми гульфиками. И при этом напевает голосом низким и гнусавым, что тут же сводит сходство с Фаррой на нет: «Еще, еще, еще, как тебе это нравится…» Так и хочется ему сказать: «Пидор, на дворе, бля, восемьдесят третий год».

Ролики у мазафакера девчачьего цвета, что-то между розовым и лиловым. Сиреневые, наверное, – пидор их различит. Катит самозабвенно и не видит, как к обочине подкрадывается чумазый пацан, черные волосы будто присыпаны пылью. Я сам его заметил только тогда, когда он выскочил из-за машины и вписал в прыжке педриле прямо в бок. Тот вякнул, вильнул, а ролики-то катятся, как у пьяной королевы танцев; он пытается выровняться, но никак не остановиться без того, чтобы грохнуться об асфальт. Орет, кроет на чем свет стоит, но ноги под ним уже не те, и он с ходу влетает на развороте прямо в мусорные баки у сетчатого забора. «Хуярь со своим выпендрежем в Хайалию!»[271] – провожает его выкриком пацан. Латинос, понятное дело, смазливенький – наверное, недавно с Кубы; так недавно, что не усвоил еще, грязный pinguero[272], что «Дикарь»[273] – уже конченое старье, а кожа – не лучший прикид на как-никак тропической жаре.